Мулуд Маммери - Избранное
— Пока греется чай, — сказал Амайас, — ради всего святого, сыграй нам что-нибудь, Лекбир.
Лекбир сжал губами скошенный конец свирели и закрыл глаза. Амалия села прямо против него, подогнув ноги, обхватив руками колени и склонив набок голову. Рядом с собой она усадила Ба Хаму. Остальные расселись вокруг них.
Нежный голос свирели вступил в единоборство с ветром, сильные порывы которого порою совсем заглушали ее.
Закончив играть, Лекбир открыл глаза и, с улыбкой взглянув на Ба Хаму, снова взялся за свою дудочку: полилась совсем иная мелодия, резко отличавшаяся от той, что он играл прежде. Ба Хаму вырвал у него из рук свирель.
— Нет, только не это, Лекбир… Слышишь? Только не это.
Лекбир по-прежнему улыбался.
— Это было очень красиво, — сказала Суад.
Она отобрала свирель у Ба Хаму и протянула ее Лекбиру.
— Сыграй то, что ты начал играть.
Мелодия Лекбира вонзалась в ночь пронзительными нотами. Низкие томные звуки сменялись вдруг высокими и резкими. Лекбир снова закрыл глаза. Ба Хаму внезапно поник всем телом, словно его с силой ударили в грудь: голова его склонилась, плечи опустились, руки повисли как плети. Черты лица его исказились, он задрожал и, громко вскрикнув, выскочил вдруг на середину круга. Суад вскрикнула вместе с ним.
Ба Хаму встал напротив Лекбира, выгнув спину дугой: каждая клеточка его тела пришла, казалось, в неистовое движение. Руки, плечи, глухие удары ног о землю вторили малейшим переливам музыки, которая делала Ба Хаму послушным, завораживая его, как завораживает кобру палочка заклинателя змей.
Мурад наклонился к Амайасу:
— Что играет Лекбир?
— Мелодию амариев. Каждый раз, как Ба Хаму слышит ее, он впадает в транс и ничего не может с собой поделать. Он член этого братства.
— Йа аллах!
Как только раздался этот клич, все увидели Буалема, устремившегося в центр круга. Он остановился напротив Ба Хаму и тоже пустился в пляс. В руке у него был нож со стопором, купленный в Ин-Аменасе, который до этой минуты служил ему развлечением: он издалека бросал его, стараясь вонзить в ствол пальмы. Кто-то из присутствующих прозвал этот нож мечом Антара[107].
Лекбир сменил мелодию. Зазвучала музыка алжирских предместий, которую часто можно было услышать по радио. Затем он подошел к Суад:
— Тебе хотелось эту мелодию, сестра, или какую-нибудь другую?
— Эту, эту, — сказала Суад.
Она подпоясалась голубым шелковым платком и, таща за собой Мурада, стала исполнять танец столичных горожанок — единственный, который знала; Ба Хаму и Буалем последовали ее примеру.
Сладостные, нежные звуки рвались куда-то и, не находя выхода, взмывали ввысь, под самые небеса. В такие минуты Ба Хаму, давно потерявший свой тюрбан, издавал пронзительный крик и пускался в бешеный пляс, так что у него даже кости хрустели. А зажатый в руке Буалема меч Антара выписывал фантастические круги. Чаще всего Буалем танцевал перед Амалией. В конце концов, шоферы тоже присоединились к танцорам, вслед за ними и Амайас, хотя медлительные движения его высокой фигуры стесняли исступленный танец других.
В какой-то момент Амайас, очутившись перед Амалией, застыл на месте. Повернувшись к ней лицом и положив свои длинные смуглые пальцы на рукоять меча, медленно вынул его из ножен и затем, двигаясь сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, стал изображать перед ней дуэль на мечах. Выпады следовали один за другим, быстрые, точные. Клинок рубил, колол, со свистом рассекая наискось воздух вокруг высокой фигуры Амайаса, крепко державшегося на своих упругих ногах. Амалия с невозмутимым видом следила за всеми выпадами, и даже когда клинок сверкал у нее прямо перед глазами, она только улыбалась, так ни разу и не дрогнув.
Буалем, размахивая ножом, двинулся вперед, повинуясь зову коротких вспышек меча. С минуту он стоял недвижно, словно бросая вызов, затем отошел и, чуть ли не бегом сделав круг возле Амалии, вернулся назад. Меч плясал над тонким, трепетным станом, сверкающие глаза Амайаса то были прикованы к Амалии, то устремлялись в небеса.
Затем Амайас обратил лицо к луне. Глаза его светились холодным восторгом, устрашившим Амалию там, в дюнах, где они недавно лежали. Вдруг пронзительный крик Суад взмыл над музыкой, заглушив даже ветер: клинок Амайаса просвистел так близко от головы Буалема, что все замерли. Ба Хаму рухнул на землю там, где стоял, словно крик Суад пригвоздил его к месту. Мурад с шоферами встал между Амайасом и Буалемом. Лекбир снял свой бурнус и накрыл им Ба Хаму, плечи которого судорожно тряслись. И лишь меч Антара не унимался, расходившись в образовавшейся внезапно вокруг него пустоте.
Амайас сделал несколько шагов навстречу луне, повернулся к Амалии, потом, опустив меч наискось перед ней, произнес на языке туарегов какие-то слова, которых никто не понял.
Но Буалем вдруг остановился. Он встал на колени лицом к Амалии, очутившись таким образом между ней и словно вросшей в землю фигурой Амайаса, которого луна вместе с его длинным мечом освещала сзади, затем принялся яростно тыкать ножом в песок. Шум вонзавшегося лезвия напоминал шипение раскаленного железа, опущенного в воду.
Амалия сделала шаг, другой, медленно приближаясь к Буалему.
— Ты с ума сошла, — шепнул Серж, — не подходи к нему.
Когда она была уже совсем рядом, Буалем с сухим хрустом всадил свой нож в землю. Пальцы его дрожали. Амалия протянула руку. Он поднял на нее обезумевшие глаза. Она улыбнулась ему. Потихоньку, небольшими рывками он вытащил нож и отдал ей. Она снова ему улыбнулась, опустила нож в полосатый шерстяной мешочек, висевший у нее на шее, потом все тем же размеренным шагом направилась к Амайасу, взяла у него меч и собственноручно вложила его в ножны из красной кожи.
— Лучше бы тебе совсем его забрать, — заметил Серж.
— Я знаю еще много других таких же мелодий, — сказал Лекбир.
— Нет, брат Лекбир, — всполошилась Суад, — на сегодня довольно. Спасибо тебе.
Лекбир погладил дырочки на своей свирели и пошел в ту сторону, где Ба Хаму, теперь уже успокоенный, сидел, закутавшись в его бурнус.
— Брат мой Ба Хаму, да ниспошлет нам всевышний свое прощение.
Ба Хаму высунул голову из капюшона бурнуса.
— Зачем ты играл это?
— Не знаю. Брат мой Ба Хаму, эта музыка взывала ко мне, она рвалась через тростниковую дудочку, надо же было дать ей выход. Брат мой Ба Хаму, кто знает, будем ли мы живы с тобой завтра? И потом, ты видел, какое это было удовольствие для всех остальных? Они парили над землей. Музыка заставила забыть их о своих заботах, болезнях.
— Они чуть было не перебили друг друга.
— Да ниспошлет им всевышний свое прощение. Они непривычны к этому. Настоящие дикари… Когда поет свирель, мы с тобой, брат Ба Хаму, думаем не о смерти, во всяком случае, не о чужой.
В первых проблесках зари стали проступать неясные силуэты верблюдов, пережевывающих свою жвачку возле палаток. Пора было сниматься с лагеря, чтобы успеть тронуться в путь по утренней прохладе. Амайас оставил своих верблюдов Лекбиру и Ба Хаму.
— Я во всем виноват, — говорил Мурад, пока они свертывали палатки, — мне следовало предупредить вас.
— О чем? — спросил Серж.
— О пустынном безумии.
— А что это такое?
— Болезнь.
— Какая связь?
— Тогда мы, возможно, избежали бы того, что произошло сегодня ночью. Всех, кто отправляется в Сахару, рано или поздно поражает пустынное безумие.
— Что же это такое?
— Никто толком не знает. Просто человек испытывает странное чувство. Ощущает себя свободным.
— От чего?
— От всего. Для него не существует никаких преград, никаких запретов, никаких условностей. Человек чувствует беспричинное возбуждение, лихорадочно взвинчен. Ему все кажется возможным. Обычно в таком состоянии достаточно бывает любой искры, ну, например, мелодии свирели…
— Словом, эффект физического воздействия, — сказал Серж, — сухость воздуха или ветер, атмосферное давление…
— Не знаю. Известно только одно: все через это проходят, кто раньше, кто позже — в зависимости от характера. Но все без исключения. Менее крепкие сдаются сразу же в Гардае, другие держатся до более южных широт, но дальше Джанета практически никто не выдерживает. Самое худшее — это, естественно, когда все поражены одновременно, вот как было с нами, например. В таком случае лучше знать об этом заранее и сразу идти спать.
— Амайас говорит, что это джинны, — сказала Суад, — и мне кажется, он прав.
Она повернулась к Сержу:
— А ты, конечно, считаешь, что это атмосферное давление?
— Какая разница? — молвил Мурад. — Атмосферное давление — это современное название джиннов.
На другой день они пересекли эрг[108]; безграничная пустота вызывала у них неясную тревогу, которую они не в силах были побороть. Только к вечеру им повстречался какой-то тарги, бродивший в поисках верблюдов, которых он выпустил в пустыню полгода назад. Он сказал, что Джанет уже недалеко, и сообщил им кое-какие дополнительные сведения. Они были благодарны ему за то, что он нарушил гнетущее безмолвие, окружавшее их с самого утра.
