Мулуд Маммери - Избранное
— Понятия не имею, но будь спокойна: если мы с тобой этого не знаем, то «Стандард ойл» знает, что делает, возможно, там, конечно, собрались филантропы, но, во всяком случае, не ангелочки с крылышками.
Пожав плечами, Суад направилась к палаткам:
— Ладно! Пойду писать дневник. Вот уже два дня как ваши подвиги не находят там отражения. В докладе для «Стандард ойл» будет пробел.
Буалем взял Сержа под руку.
— Я вот думаю: а может, это происки ЦРУ?
Серж даже вздрогнул: что заставило средневекового инквизитора заинтересоваться вдруг проблемами нашего столетия? Он решил, что не так понял его.
— Что ты имеешь в виду под происками ЦРУ?
— Да всю эту экспедицию. Может, мы, сами того не ведая, работаем на Америку?
Буалем знал, что Серж всегда и все готов был валить на ЦРУ. Повышались ли цены на мясо, не было на рынке картофеля или в порту вдруг начиналась забастовка (забастовка против кого? Против властей? Но если власть в руках трудящихся, не могут же они бастовать против самих себя) — все это, несомненно, были происки ЦРУ.
Серж и Буалем ненавидели друг друга всей душой. В глазах Буалема Серж был не просто невольным пособником, но ревностным помощником сатаны в деле борьбы против истинной веры. Под прикрытием своего служения на благо народу Серж и ему подобные ставили перед собой цель искоренить веру в бога, в Христа и, стало быть, в Мухаммеда. Но Серж был руми, а кто лучше руми сможет проникнуть в тайные замыслы другого руми? После всего, что ему довелось видеть и слышать в эти последние дни, Буалем уже не сомневался, что за внешним фасадом безобидной миссии Амалии скрывалось нечто иное, гораздо более серьезное; касалось это нефти и было направлено против мусульман, и если власти, по недосмотру или сознательно, не только не желают ничего предпринимать, дабы воспрепятствовать этому, но еще и оказывают ей помощь, значит, придется самому обществу позаботиться о себе. Если Буалем сумеет найти подход к Сержу, то Серж либо сам заговорит, либо заставит разговориться Амалию.
— Нечего себе голову зря ломать. Можешь не сомневаться: тут замешано ЦРУ, если не прямо, то косвенно.
«Ага, — подумал Буалем, — рыбка-то клюет».
— Вот кого я совсем не могу понять, — сказал он вслух, — так это Мурада. Он что, действительно дурак или сообщник? Какая роль отводится ему?
— Мураду? Да никакой. Делает что надо — и хорошо, для компании это главное. Ему и знать-то ничего не надо. Пожалуй, для них даже лучше, что он не знает, — само собой все получается. Суад, как всегда, немного преувеличивает, но по существу она права: Мурад играет им на руку, даже не подозревая об этом.
— Выходит, он жертва махинации?
— Выходит, что так.
— Чьей же, по-твоему? И во имя чего?
Серж в себя не мог прийти от изумления. Как он мог так ошибиться в Буалеме? До сих пор он считал его твердолобым монахом, заблудившимся в чужом веке и упорно стремившимся плыть против течения, наперекор истории. И вот тебе на, припертый к стенке фактами, Буалем, вместо того чтобы положиться на волю провидения, стал задаваться настоящими вопросами. Возможно, если ему помочь немного, он и ответы найдет настоящие.
— Не знаю, — сказал Серж, — но, как бы там ни было, ясно одно: если человек, даже по неведению, играет в такие игры, он волей-неволей становится пособником империализма.
— В таком случае, — заметил Буалем, — надо помешать ему творить зло.
Серж посмотрел на Буалема, и вдруг сознанию его открылась непреложная истина. В глазах Буалема светилось все то, что было дорого ему самому: слепая вера в правоту своей истины, безукоснительное стремление отдать ради ее осуществления все силы, полнейшее безразличие к тому, что выходило за рамки священной цели. На Сержа взгляд этот подействовал, словно струя свежей воды в иссохшей пустыне, очистив его душу от отвращения, которое ему внушали сомнения, мистические переживания и гуманитарные мечтания других редакторов «Альже-Революсьон», которые путали социализм с туманными популистскими воззрениями или мелкобуржуазным анархизмом. С Буалемом все было ясно: выработав раз и навсегда принципы (только бы они были верными), с ним можно идти до конца.
Сделав это открытие, Серж тут же отыскал для него объективное обоснование, удивляясь, как не додумался до этого раньше. Буалем, хотел он того или нет, отдавал ли себе отчет или даже не подозревал об этом, был пролетарием, пролетарием, заблудившимся в лабиринтах ложного миропонимания, но жизнь неизбежно заставит его в один прекрасный день осознать реальное свое положение. И Серж корил себя за то, что ни разу до сих пор не попробовал наставить Буалема на путь истинный. Ему казалось это невозможным: слишком поздно, думал он. И вот теперь он пожалел об этом: крепость, казавшаяся ему неприступной, на деле, возможно, была из картона, или выходы ее не все охранялись, а может быть, где-то в стене оставалась маленькая брешь, сквозь которую могла просочиться истина.
— Ты прав, — сказал он, — только не стоит обольщаться. Практически мы ничем не в силах помочь — ни ты, ни я. Но если нас наберется достаточно много, если весь народ…
— Это слишком долго. А другие тем временем не упускают возможности, делают свое дело.
— Иного пути нет. Нельзя отрываться от народа.
— От народа отрываться нельзя, но народу всегда надо прокладывать путь: для выражения воли народа всегда требовалась элита.
Буалем пристально посмотрел Сержу в глаза:
— Нужны верующие, такие, как мы с тобой.
Удивление Сержа сменилось восторгом. Буалем причисляет его к верующим? Такое сравнение, прежде оскорбившее бы его, теперь привело в восхищение. Ибо куда яснее: при несправедливом устройстве капиталистического общества они с Буалемом оказались по одну сторону баррикады, оба они принадлежали к миру заклейменных, но не проклятьем, а буржуазным порядком. Даже если Буалем не знал этого или пока еще не знал. По сравнению с пресыщенными богачами, наследниками божьей милостью, теми, на кого незаслуженно изливалась божественная благодать, они с Буалемом были забытыми богом и людьми бедняками. И неважно, что обманутый Буалем ожидает от пустых небес спасения от тягот здесь, в миру. В один прекрасный день в его сознании, окутанном средневековым мраком, забрезжит свет, и Буалем встанет в ряды великой армии того класса, к которому он принадлежал еще до того, как посвятил себя служению всевышнему.
Буалем почувствовал, что расчет его оправдался, он добился некоторого успеха.
— Нефть принадлежит народу. Транснациональные корпорации хотят отнять у него нефть. Это самый настоящий грабеж. Надо помешать ему.
— Остается установить — как?
— Уже сейчас, во время этой экспедиции, мы сможем кое-что сделать.
— Что именно?
— Например, попробовать узнать истинную цель миссии Амалии, и это, — Буалем на мгновение умолк, — можешь сделать только ты.
— Невозможно работать в такую жарищу.
Голос Суад вернул их к действительности, хотя им показалось, что он донесся откуда-то из другого мира, она вышла из палатки, обмахиваясь веером.
— Я ни строчки не написала в дневнике и не смогла заснуть. Исследователи еще не вернулись?
— Нет еще.
— А пора бы уже.
Не успела она это вымолвить, как пронзительный хор голосов возвестил появление Амайаса. Из зарослей кактусов выскочила ватага ребятишек и бегом бросилась в сторону дюны, на которой вырисовывался его черный силуэт, за ним следовали Мурад, Амалия и еще двое — разглядеть их отчетливо на таком расстоянии было невозможно. Один из незнакомцев держал во рту дудочку, посылавшую слабые отблески всякий раз, как на нее падал лунный свет.
— Только этого не хватало, — сказала Суад, — они ведут с собой гостей.
Время от времени ветер доносил обрывки печальной мелодии, которая, по мере того как они приближались, звучала все громче.
— Вожди возвращаются под звуки музыки, — заметила Суад.
Ребятишки, присоединившиеся у подножия дюны к маленькому отряду, выстроились позади него кортежем, и так, торжественным шествием, они вступили на территорию лагеря.
— Вы заблудились? — спросил Серж.
— С Амайасом такого быть не может, — сказала Амалия, — он знает в округе все дюны наперечет, и в лагере Мараваля у него полно знакомых. По три стаканчика чая у каждого из них — на это требуется время… к тому же это действует на нервы.
— Ну, а в остальном?
— Очаровательно. Завтра мы все увидим по пути. Мы пришли с музыкой. Это друзья Амайаса. Вот это Лекбир… а это — Ба Хаму… А теперь пошли спать.
— Сначала надо выпить чайку, — заметил Амайас.
Ребятишки помогли Лекбиру и Ба Хаму собрать хворост и развести огонь.
— Пока греется чай, — сказал Амайас, — ради всего святого, сыграй нам что-нибудь, Лекбир.
Лекбир сжал губами скошенный конец свирели и закрыл глаза. Амалия села прямо против него, подогнув ноги, обхватив руками колени и склонив набок голову. Рядом с собой она усадила Ба Хаму. Остальные расселись вокруг них.
