Юрий Герман - Дорогой мой человек
— Полный вперед! — приказал Гриша.
— Смелость и честность! — посоветовал Миша.
— Никаких предисловий, — наказал снизу адъютант Гена, — он этого не любит.
И тотчас же втроем они оказались в большом темном кабинете, где только на письменном столе горела затененная абажуром лампа.
— Кто? — спросил адмирал, когда они вошли после положенного «просим разрешения».
Володя доложился по форме. Щелкнул выключатель, адмирал включил люстру, и Устименко сразу увидел того, кто командовал флотом, в котором он служил. Он был совсем еще молод — этот уже прославленный в нынешнюю войну флотоводец, — по виду командующему нельзя было дать более сорока лет. Его волосы цвета перца с солью открывали высокий лоб, из-под очень темных бровей спокойно смотрели усталые глаза человека, который уже давно не высыпается.
— Так, ясно, — сказал командующий после паузы. — А вас сопровождает эскорт торпедных катеров?
— Иначе я бы не смог к вам попасть, — четко произнес Володя.
— Ну а с этими орлами, естественно, смогли, — сказал адмирал. — Для них нет преград, как пишут в нашей газете. Слушаю вас, майор!
Устименко сделал шаг вперед и заговорил. Он ни на кого не жаловался, он ничего не просил. Он просто рассказал про своих старух, какие они — эти старухи. Он заявил, именно заявил, что приказом их необходимо перевести в иные условия. Он решительно и твердо отказался от своего назначения в госпиталь главной базы. И со свойственной ему жесткостью сообщил, в каком тяжелом состоянии сейчас находится подполковник медицинской службы Оганян и как ее надлежит — он так и сказал: надлежит — немедленно доставить в медсанбат 126, о котором она так беспокоится, что даже «отболеть нормально» вне своего хозяйства не сможет.
— Требуется катер? — спросил командующий.
— Так точно! — ответил Володя.
Адмирал нажал кнопку и что-то коротко сказал в телефонную трубку. «Эскорт торпедных катеров» быстро зашептал в оба Володиных уха какие-то беспорядочно-восторженные слова, относящиеся к личности командующего. Потом адмирал соединился еще с кем-то и приказал завтра в одиннадцать ноль-ноль «подробно доложить». «Торпедные катера», распалясь, шипели в Володины уши, «какой парень» — командующий.
— Вы тот самый военврач Устименко, который вынул мину из разведчика?
— Мину обезвредил сапер, товарищ командующий… Я же…
— В общем, тот. И вы высаживались с десантниками на мыс Межуев?
— Наш медсанбат был придан десанту, вернее, наши товарищи из медсанбата…
— Но вы там были — с десантом?
— Так точно.
— Вы прыгали в воду с парашютом? Доктора из ВВС вас привлекали к своим опытам?
— Да, к ним меня посылал генерал-майор Харламов. Я прыгал несколько раз, но мне не везло, слишком рано подбирали…
— Командующему ВВС вы писали докладную записку о ваших соображениях по поводу переохлаждения летчиков в воде? Что он вам ответил?
— Пока ничего…
— Пока, — повторил адмирал. — Так. И про ожоги на кораблях писали?
— Так точно.
— Тоже ответа нет?
— Нет, товарищ командующий.
— Оно и понятно, — спокойным тоном произнес адмирал. — Большое начальство занято. Попрошу: все это — переохлаждения и ожоги — суммируйте и доложите мне в ясной и не для медика форме. Не нервничайте, катер подойдет не раньше чем через двадцать минут. Садитесь. И вы, эскорт, садитесь. Миша и Гриша, — вдруг с особым, непередаваемо насмешливым добродушным выражением сказал командующий. — Группа прорыва. — И, быстро повернувшись к Володе, спросил: — Чем сейчас командование может быть полезно вашим докторшам? Особенно заболевшей Оганян?
— Добрым словом, — сказал Володя. — Остальное приложится.
— Да, доброе слово, — задумчиво и медленно сказал адмирал. — Ну что ж, за этим дело не станет.
Поднявшись, он оглядел Володю и, неожиданно усмехнувшись, произнес:
— Странно, что вы врач.
— Почему? — удивился Володя.
— Из вас бы подводник недурной получился по характеру. Командир рейдера из тех, которые уходят в автономные плаванья. Слышали о таких? Впрочем, может быть, и в вашей профессии нужны такие характеры?
Он протянул Устименке горячую руку и с улыбкой добавил:
— В случае необходимости прошу приходить. И можете без эскорта, Миша и Гриша распорядятся заранее, их знакомый Гена все организует. Ох, уж эти мне дружки!
Проводив гостей до двери кабинета, он здесь за локоть задержал Устименку и спросил у него негромко:
— От Аглаи Петровны никаких сведений нет?
— Нет, — ответил Володя. — И, думаю я, не будет. Может быть, Родион Мефодиевич…
— Он в походе, — сказал командующий. — И не скоро вернется. Ну что ж, желаю удачи…
Гриша и Миша еще раз проводили Устименку до пирса, помогли вместе с дежурным мичманом и главстаршиной с катера снести Ашхен по трапу в маленькую теплую каютку и, стоя возле Богословского, помахали Володе, как старому другу. Нора сняла с Ашхен Ованесовны шинель, бережно укрыла ее, потом долго развязывала платки, шали и косынки, которыми была укутана ее дочка.
— Теперь вылазь, Оленка, — сказала она наконец, — тут тепло, теперь уж мы с тобой не пропадем, домой приехали. Дай дяде руку, поздоровайся, это дядя доктор, Владимир Афанасьевич.
— Здравствуйте, — очень серьезно сказала девочка, и огромные ресницы ее медленно поднялись. — Я — Елена.
— Здравствуй, Елена, — так же серьезно ответил Устименко. — Ты к нам в гости едешь?
— Нет, не в гости, — заплетая дочке быстрыми пальцами косичку, ответила Нора. — Насовсем я ее взяла. Нашего папочку фашисты убили, а бабушка умерла. Мы теперь с Еленой одни на всем свете, у нас из родственников только папочкина сестра осталась, но она нас терпеть не может, ненавидит даже. Конечно, она нервная…
— Она меня била, — серьезно и строго сказала Елена. — Щипала и била. Она нас ненавидит…
Моторы завыли сильнее, волна ударила в левую скулу.
— Вышли в море, теперь поболтает маленько, — сказал Володя. У него не было больше сил глядеть на этих двух сирот.
— Давящую повязку, — командовала в бреду Ашхен, — внутривенно хлористый кальций и подкожно — камфару. Да поворачивайтесь живее!
ПРО ДЕВОЧКУ ЛЕНОЧКУ
— Вы будете меня заменять! — велела утром баба Яга Володе. — В сложных случаях я приказываю вам со мной советоваться. Если я, конечно, буду в здравом уме. И не смейте смотреть на меня с выражением сострадания в глазах, меня и так тошнит от этого проклятого сульфидина.
— Не говори много, Ашхен, — прижимая руки к груди, попросила Зинаида Михайловна. — Я тебя заклинаю.
Оганян помолчала и распорядилась подать зеркало. С минуту она глядела на себя, потом вздохнула:
