Юрий Герман - Дорогой мой человек
— Он знает все и тем не менее держится! — сказал Володя. — Вот слушайте, как он говорит…
Своим каркающим, очень громким голосом, позабыв о приготовленных записочках, подполковник Левин рассказывал о пластике при ранениях мягких тканей. Если правильно раскраивать кожные покровы, полностью используя способность кожи к эластическому растягиванию, то можно закрывать значительные кожные дефекты. При этом методе резко сокращаются сроки лечения ран, а главное, не образуются мучительные, неподвижные рубцы, так характерные при старом лечении ран.
— Идите сюда, Пшеничный! — крикнул вдруг Левин на весь зал, так что многие вздрогнули. — Идите быстрее, куда вы там подевались? Прошу посмотреть наши отдаленные результаты…
Огромный матрос Пшеничный, не отыскав перехода на сцену, внезапно спружинился и прыгнул через оркестровую яму. В зале захохотали и захлопали, по одному этому прыжку доктора сумели оценить «отдаленные» результаты левинской операции.
Увидев прямо перед собой смеющихся генералов и полковников, Пшеничный на мгновение смутился, потом быстро и кротко взглянул на Александра Марковича, как бы спрашивая, что теперь надо делать, и тотчас же обеими руками ловко и легко стянул с себя форменку и тельняшку. Главный хирург своими могучими ладонями огладил спину Пшеничного, покачал головой и повернул матроса так, чтобы все в зале увидели левинскую работу.
— Посветите сюда прожектором! — крикнул Мордвинов в осветительскую ложу, и тотчас же белый луч скользнул по деревьям сада и высветил могучую, как бы только что сожженную солнцем и не очень гладкую спину матроса.
А Левин, взяв указку, издали, из полумрака, как казалось при свете прожектора, показывал прижившиеся лоскуты кожи и каркающим, сердитым голосом объяснял ход операции. Огромный Пшеничный стоял неподвижно, и можно было подумать, что это не живой матрос, а одна из скульптур в саду испанского гранда.
— Теперь идите в зал, Пшеничный, — распорядился Левин, — пускай они вас щупают. Нет, форменку оставьте здесь, ее никто не тронет.
Он слегка подтолкнул своего матроса, и как только тот очутился в зале и пошел по проходу между креслами, все доктора сразу поняли, с каким уважением Пшеничный теперь относился к тому, что было у него там, за плечами, и что раньше запросто называлось спиной.
— Из такусеньких кусочков подполковник сделал, — говорил Пшеничный с гордостью. — Вот из такусеньких! — И он показывал кончик мизинца. — Это ж надо! Как доставили меня — просто каша была, форменная каша. Ничего, разобрался, сделал как надо…
И Володя, и Ашхен Ованесовна помяли и потискали спину Пшеничного действительно, грубых рубцов они не обнаружили. А Пшеничный все ходил и ходил между докторами, и было видно, что ему очень хочется еще и еще показывать себя, демонстрировать достижения науки и рассказывать про «такусенькие» кусочки. Но его время уже истекло, хоть он и оглядывался с тоской, ища хоть кого-нибудь, кто не посмотрел его спину. Спину видели все, теперь Левин демонстрировал ягодицу. Старшина, владелец ягодицы, вначале смущался, а потом, когда его пристыдили, сказав, что это «наука», — покраснел очень густо, буркнул: «Та глядите, ежели надо, что мне, жалко, что ли», — и пошел, тяжело ступая сапогами, между кресел по проходу и только иногда чуть повизгивал тонким голосом, говоря, что боится щекотки и не может переносить, когда его «цапают» холодными руками. Мимо Ашхен он хотел проскочить побыстрее, но она ему сказала басом: «Что я, ваших задниц не видела, что ли, стой тут сейчас же!» — и как следует обследовала все, что считала нужным. А Левин в это время, держа в руке очки, отвечал на вопросы докторов из зала и тех, кто сидел в президиуме.
Когда конференция кончилась, Ашхен Ованесовна сказала, что «совсем раскисла» и спектакль смотреть не станет. Устименко пробрался за кулисы и, отыскав там Мордвинова, попросил у него катер для Оганян.
— Нет у меня сейчас никакого катера, — ответил начсанупр и, сняв с вешалки шинель, быстро зашагал за уходящим главным хирургом и Харламовым.
— Но она больна, — догоняя Мордвинова, как давеча, ему в спину сказал Володя. — Она очень плохо себя чувствует.
— Пусть останется тут в госпитале. Мы создадим ей хорошие условия.
— Она не останется. У нее же медсанбат, вы знаете…
— Послушайте, мой катер — это мой катер, — обернувшись к Володе, бешеным голосом рявкнул начсанупр. — К вам в Горбатую губу ходит рейсовый катер — вам это отлично известно. Еще есть вопросы?
— На рейсовый мы опоздали, — резко сказал Володя. — Это вам тоже отлично известно. Я прошу ваш катер в порядке исключения.
Они стояли друг против друга молча довольно долго. Потом Мордвинов сказал почти дружески:
— Не могу Устименко. Прошу понять, катер нужен лично мне.
— Вы можете обойтись. Вы живете здесь.
— Это не ваше дело, где я живу, — опять пришел в бешенство начсанупр. И не вам мне указывать…
— А вы не кричите, — попросил Устименко. — Я ведь не боюсь вашего крика.
Говорить было больше не о чем. Мордвинов, грохоча ботинками по лестнице, ушел. В зале рядом с Ашхен Ованесовной стояли Богословский и Вера. Сейчас, когда Николай Евгеньевич ничем не был занят, Володю поразили его пустые, без всякого выражения глаза. Однако он крепко пожал Володе руку, похлопал его слегка по плечу, изображая, что рад встрече, и сказал, что хочет выпить.
— Нет, я еще посижу, — сказала вдруг Оганян. — Пусть все выйдут, а то там толчея в вестибюле…
Она посидела немного, закрыв глаза, потом резко поднялась и недоуменно всех оглядела — старая заболевающая баба-Яга. Но когда вышли, ей стало легче — «наверное, это все из-за духоты», объявила она.
Провожая втроем Ашхен на пирс, ни Устименко, ни Богословский ни единым словом не обмолвились про Ксению Николаевну, Сашеньку и тетку Аглаю, и Володя подумал, что Николай Евгеньевич, наверное, ни жену, ни дочь не вспоминает нарочно, чтобы хватало сил жить.
В поселке было темно и холодно, с залива хлестал ветер. Ашхен шагала тяжело, несколько раз поскальзывалась и, несмотря на то, что Володя вел ее под руку, едва не падала. Настроение у нее было дурное, даже флаконы «Ландыша» ее не порадовали, она только сказала Вере голосом светской дамы:
— Я вам признательна. Вы очень, очень милы…
Дежурный по пирсу — молоденький мичман с усиками — сообщил вежливо, с особой флотской щеголеватостью, что рейсовый катер, разумеется, ушел, что же касается до попутных «коробок», то, возможно, они и будут, но пока никаких точных сведений нет. Жалко, товарищи военврачи не побеспокоились раньше, начсанупр только что, вот несколько минут тому назад, отбыл в город с капитаном медицинской службы.
