Джон Фаулз - Куколка
О: Их известят.
В: Кто ж, коль не ты?
О: Истина выйдет наружу, ее узрят все, кроме проклятых.
В: Чего уж так смаковать слово-то? По-христиански ль радоваться тому, что другие прокляты?
О: Я не радуюсь. А вот ты и свора тебе подобных ликуете от того, что ничего не меняется, что для всех, кто ниже вас, мир превращен в ад хуже преисподней. Спрашиваю прямо: сие по-христиански? Я недалекая баба, ты искушенный законник. Твой закон ответит на мой простой вопрос? Ты знаешь, что все именно так. Сможешь растолковать и оправдать?
В: Каждому свое. Так уж заведено.
О: Богатому и кусок жирнее? Да уж, заведено, только не Господней волей, а богачами.
В: Не будь Его воли, Он бы не допустил.
О: Ежели Господь еще не покарал, сие не значит, что Он не покарает. Терпение Его ты выдаешь за оправданье.
В: А ты, голуба, вымещенье своих обид — за Божий гнев.
О: Милость дается взаймы. Настанет день расплаты, и должника сурово накажут в назиданье другим. Все будет прах и пепел, все сгинет в пламени, какое я видала.
В: Ну, запрягла-поехала! Ты выдаешь желаемое за действительное, что лишь говорит об твоей невоздержанности. Бог его знает, как оно будет. Лучше скажи, как собираешься изменить наш мир.
О: Правильной жизнью по свету и слову Христову.
В: Тогда и я напророчу: вашу лавочку твердолобых строптивцев поделом прикроют. Не отвечай, я по горло сыт досужими спорами. Сейчас мы закончим, но прежде вот мое строгое уведомленье: никому ни слова об нашей беседе и событьях апреля — мая. Ни мужу, ни отцу, ни Уордли — ни единой душе. Никаких разговоров об свидетельствах твоей веры и явленьях его сиятельства. Не вздумай пророчествовать. Ясно выражаюсь?
О: Яснее Ирода.
В: Не надо ни правды, ни лжи, я требую только молчанья. Сейчас в том поклянешься и подпишешь бумагу. Имя-то сумеешь проставить?
О: Ежели шайка твоя думает, что сможет заточить Божью истину, я стану узилищем, чтоб доказать обратное. Земное имя свое писать умею.
В: Предупреждаю: ослушаешься, я непременно об том узнаю, и ты проклянешь день, когда распустила язык.
О: И себя, ежели нарушу данное слово.
В: Еще не все. Подпишешь начальные показанья — мол, после первого мая никаких сношений с его сиятельством не имела, известий об них напрямую иль через третьих лиц не получала. Без всяких видений и духовных бесед. Тверди одно: не ведаю, что с ними сталось.
О: Подпишу.
В: Чему ухмыляешься?
О: Малость хвать, а главное долой.
В: Хвать в острог, коли раззвонишь.
О: Звона не будет, будет благовест.
В: И последнее: ежели вдруг, не важно когда, выяснится, что ты солгала, с тобою обойдутся как с тем должником, вовремя не вернувшим заемную милость. Ты ощутишь весь гнев родных его сиятельства и мой собственный. Вот ужо будет назиданье другим.
О: Быть посему.
(Свидетельница подписывает зачитанную ей присягу, что надлежаще засвидетельствовано.)
В: Ладно, пока ступай. Но ежели что, явишься по первому зову.
Ребекка встает. Джон Тюдор смотрит на Аскью; во взгляде его нет подчиненной угодливости, одно лишь изумление — надо ж, как оно обернулось. Ребекка делает шаг к двери, но стряпчий ее останавливает:
— Тут еще кое-что… хоть я возражал… Будь моя воля, за твою наглость я б приказал всыпать тебе по первое число… — Он мнется. — Вот, велено отдать на приданое младенцу.
Порывшись в жилетном кармане, Аскью бросает на стол золотую монетку.
— Не надобно.
— Бери. Приказано.
— Нет.
— Гордыня. Ничто иное.
— Нет.
— Возьми. Упрашивать не стану.
Ребекка мотает головой.
— Тогда прими то, от чего нельзя отказаться. Пророчество.
Оба смотрят друг другу в глаза.
— Рано иль поздно тебя вздернут.
Ребекка не отводит взгляд:
— И у тебя есть нужда, мистер Аскью. Любви тебе.
Она выходит, стряпчий собирает записи. Взяв отвергнутую гинею, он бросает свирепый взгляд на секретаря, готовый сорвать злость. Но тот, не будь дурак, уткнулся в бумаги.
~~~
Манчестер, октября десятого дня
Ваша светлость,
вряд ли сии материалы вызовут Ваше доверье, однако питаю надежду, что мне будет позволено изложить собственное мненье: сие не заурядное вранье иль небылица жуликоватой бабы, спасающей свою шкуру, ибо истинная плутня сочинила б меньший вздор, дабы не подвергать вышеупомянутую зловредную шкуру столь великой опасности. Ежели коротко, то вслед за древним мудрецом приходится сказать Credo quia absurdum{156} и во многом (ежели не во всем) поверить Ребекке Ли, ибо поверить ей невозможно. Безусловно, она подверглась сильному влиянью его сиятельства и их слуги, для чего имелась благодатная почва обид, полученных в ее прежней распутной жизни. Я убежден, что в обычном смысле она не лжет, то бишь искренне верит в природу и значенье произошедших событий; non obstante{157} я столь же крепко убежден, что показанья ее не соответствуют истине.
Прежде надобно кое-что пояснить касательно ее припадка, не выглядевшего умышленно заготовленным в духе суеверной сектантки. Гораздо подозрительнее ее поведенье после того, как она пришла в себя. Сие нелегко объяснить, но в ней будто открылось нечто новое, дотоле скрываемое, этакая разгульная наглость, подмеченная мною в ее бывшей хозяйке Клейборн. Из протокола видно, что она улыбалась, но текст не передает того нескрываемого презренья к моему вопросу, не постыдно ль то, что ей привиделось. Однако в дерзости ее не читалось стремленья обмануть. Я бы сказал, припадок укрепил ее в своенравной гордыне и полном безразличье к тому, насколько непочтительно ее повеленье на допросе.
Разумеется, Ваша светлость подметят, что зачастую в утвержденьях ее отсутствует всякая разумная логика, и попеняют: дескать, что ж ты не поднажал, дабы в пух и прах разнести сию несусветную глупость. Прошу верить на слово: этаких нахрапом не возьмешь, но лишь глубже загонишь в отступническую нору, откуда уж ничем не выковырнешь. Я знаю сию малограмотную особь, что скорее пойдет на костер, нежели прислушается к здравому смыслу и отречется; при всей наружной слабости этакие бабы не чувствительны к смерти, но еще упрямее и несгибаемей иных мужчин. Они будто околдованы неким заговором и уже не могут стряхнуть его чары, навеки оставаясь его оболваненными рабами. Ничто не сможет их разубедить. Наверняка Ваша светлость заметят, что Ли тем паче своенравна, ибо колесом судьбы была чрезмерно вознесена над уготованной ей долей, пусть через порок и бесстыдство. Никто не привил ей божественную мудрость об женском предназначенье быть помощницей мужу и хранительницей домашнего очага.
