Рут Озеки - Моя рыба будет жить
В следующие несколько часов ветер продолжал свои атаки на росчисть среди высоких деревьев. Домик на росчисти, обычно сиявший далеко в ночи, теперь был различим только по тусклому мерцающему квадратику окна спальни.
2
— …это оно и есть, — прочла Рут, с трудом различая буквы в тусклом свете керосиновой лампы. — Вот так и ощущается «сейчас».
Голос ее звучал так слабо и тихо в завывающей пустоте исхлестанной ветром ночи, но на единственный долгий момент эти слова заставили замереть все. Мигнула лампа. Мир затаил дыхание.
— Она догнала себя, — сказал Оливер в тишину.
Так они и сидели в кровати, бок о бок, и думали о том, что написала Нао, сознавая, что ждут, когда вновь поднимется ветер, но тишина все не отступала, и, наконец, Оливер сказал:
— Не останавливайся.
Рут перевернула страницу и почувствовала, как сердце пропустило удар.
Страница была пуста.
Она перевернула следующую. Пусто.
И следующую страницу после этой. Пусто.
Она пролистнула еще несколько страниц. В книге оставалось еще около двадцати листов, и все они были пусты. Ветер задул опять, нахлестывая деревья и полосуя тонкую жесть крыши полотнищами дождя.
В этом не было никакого смысла. Она знала, что страницы были исписаны, потому что, по крайней мере, два раза, мельком проглядывая всю книгу целиком, она проверяла, продолжала ли девочка свои записи до самого конца, и да, записи там были. Раньше слова здесь были, она была в этом уверена, но теперь они исчезли. Что с ними случилось?
Она быстро схватила налобник, висевший на столбике кровати, включила его и натянула на голову ремешок. Светодиод был ярким, как луч маяка. Она осторожно приподняла книгу и заглянула под нее, на покрывало, внимательно осмотрев крошечные холмы и долины, наполовину ожидая увидеть буквы, ушмыгивающие в тень.
— Что ты делаешь? — спросил Оливер.
— Ничего, — пробормотала она, еще раз лихорадочно проглядывая страницы, на случай, если слово-другое, отбившееся от других, осталось в книге, зацепившись за строку или застряв в переплете.
— Что значит — ничего? — спросил он. — Продолжай читать. Я хочу знать, что там дальше.
— Дальше там ничего. Это и значит. Все слова исчезли.
Он мягко выдохнул.
— Что значит — исчезли?
— Это значит, что слова там были, а теперь их нет. Испарились.
— Ты уверена?
Она подняла книгу и показала ему.
— Конечно, я уверена. Я проверяла. Несколько раз. Раньше записи продолжались до самой последней страницы.
— Слова не могут так просто взять и исчезнуть.
— Ну, эти исчезли. Это необъяснимо. Может, она передумала, или еще что.
— Ты немного преувеличиваешь, как тебе кажется? Не может же она пробраться в книгу и забрать их назад?
— Но я думаю, именно так она и поступила, — сказала Рут. Она выключила фонарик. — Будто ее жизнь просто стала короче. Время утекало у нее между пальцами, страница за страницей…
Он не ответил. Может, он размышлял. Может, уснул. Она еще долго лежала, вслушиваясь в шторм. Теперь дождь шел горизонтально, стуча в окно, будто некое существо, пытающееся проникнуть в дом. Керосиновая лампа на столике у кровати все еще горела, хотя фитиль явно пора было подрезать — он ужасно плевался и сыпал искрами. Надо было потянуться и задуть лампу, но она не любила запах керосина и дыма и потому тянула время. Керосиновые лампы и светодиоды. Новые и старые технологии, схлопывающие время в одно парадоксальное настоящее. Запах китового жира — был ли он хоть немного приятнее? В неровном свете фигура лежащего рядом Оливера была едва различима: тусклый, неверный силуэт то гас, то снова выныривал из темноты. Когда он, наконец, заговорил, голос его прозвучал так близко, что она вздрогнула.
— В таком случае, — сказал он, — под угрозой не только ее жизнь.
— Что ты имеешь в виду?
— Наше существование теперь тоже под вопросом, тебе не кажется?
— Наше? — сказала она. Это он так шутил?
— Ну да, — сказал он. — То есть, если она прекратит нам писать, может, мы тоже перестанем существовать.
Теперь его голос, казалось, звучал издалека. У нее с ушами что-то не в порядке, или это шторм? Тут ей в голову пришла другая мысль.
— Мы? — повторила она. — Она писала мне. Это я — ее «ты». Это меня она ждала. С каких это пор «я» стала «нами»?
— Мне она тоже небезразлична, знаешь ли, — сказал он. Голос его опять звучал близко, у самого уха. — Я слушал, как ты читаешь ее дневник, так что, думаю, я теперь могу считаться частью тебя. И потом, откуда ты знаешь, что она не обращалась ко мне с самого начала?
Сквозь рев ветра трудно было разобрать, но ей почудилось, будто она уловила в его голосе некую нотку, легкий оттенок скрытой усмешки. Она включила налобник и направила луч ему прямо в лицо.
— Ты думаешь, это забавно?
Он поднял руку, защищаясь от слепящего света.
— Совсем нет, — сказал он, моргая. — Пожалуйста…
Вняв его просьбе, она отвернулась.
— Я серьезно… — сказал он, исчезая во мраке. — Может, мы больше не существуем. Может, с Песто именно это и случилось. Он просто свалился с нашей страницы.
3
Снаружи, среди ветвей высокого кедра, что рос у поленницы, джунглевая ворона нахохлилась под тяжелыми каплями дождя. Ветер хлестнул меж ветвей, взъерошив блестящие черные перья. Ке-ке-ке, — сказала ворона осуждающе, но ветер не расслышал ее сквозь неумолчный гул, и ничего не ответил. Ветка качнулась, и ворона крепче сжала когти, приготовившись сорваться вперед и взлететь.
4
— Да ты еще более сумасшедший, чем я, — сказала она.
— Совсем нет, — ответил он. — Напротив. Нам нужно просто подойти к этой проблеме логически. Шаг за шагом.
Было в этой тираде что-то чересчур рассудочное, вкрадчивое, что заставило ее насторожиться.
— Ты меня заманиваешь, — сказала она. — Прекрати это.
— Если ты так уверена, что слова там были, — продолжал он. — Значит, ты должна отправиться на поиски.
— Это просто смешно…
— Слова там были, — сказал он. — А потом потерялись. А теперь подумай, куда деваются потерянные слова?
— Мне-то откуда знать?
— Потому что это твоя работа? — До того он обращался в основном к потолку, но теперь повернулся и посмотрел прямо на нее. — Ты же писатель.
Это, была, наверное, самая жестокая вещь, какую он только мог сказать.
— Но я не писатель! — вскрикнула она, и голос ее взмыл над ревом бури. — Раньше — да, была, но не теперь! Слова просто исчезли…
