Джон О'Хара - Жажда жить
Грейс играла четко по правилам, разве что порой, не обращая внимания на партнера, слегка зарывалась в торговле и имела непобедимую привычку удваивать изначально объявленное количество взяток. Единственной, зато постоянной жертвой этой привычки был Джордж Уолл, который, независимо от того, выигрывал он или проигрывал, был партнером Грейс или противником, неизменно говорил одно и то же: «Я бы сделал точно то же самое, что и вы, Грейс, точно то же». Дело в том, что Джорджу даже в голову не приходило, что Грейс не столько блефует, сколько таким образом выражает сомнение, что у других карты настолько уж сильнее, чем у нее. Механизм игры она усвоила быстро, всегда спрашивала, в чем ошиблась, а извинялась перед партнером просто потому, что так принято. В то лето она научила бриджу Альфреда и Анну, и в игре на троих Анна всегда побеждала, а Альфред всегда проигрывал.
Об этой компании говорили, что она, как тогда выражались, до того и еще много лет после, играла «до первой крови». Все были настолько сосредоточены на игре, что времени на флирт практически не оставалось; к тому же лица, более других склонные к флирту, состояли в брачных отношениях: Скотти и Натали Борденер. Натали, самая младшая в компании, на три, а то и на пять лет моложе Грейс, явно решила, что мужчины не стоят того, чтобы тратить на них силы. Помимо того, она имела небольшой зуб на Форт-Пенн, который принял ее в свое общество как жену Скотти и, стало быть, поставил на уровень матери и, как говорится в Библии, «помощника, подобного ему»; случилось это после ее непродолжительного господства в качестве королевы бала. Натали часто наезжала к себе на родину, в Гиббсвилл, и, возвращаясь, всякий раз рассказывала Джорджу Уоллу о последних эскападах некоего Лягушонка Огдена, тамошнего жителя, который потерял на войне руку и с которым у Джорджа раньше были какие-то дела. Однажды Эд Кларксон спросил: «Гиббсвилл, это ведь недалеко от Скрэнтона, верно?»
— Не сказала бы, — возразила Натали. — Мы ближе к Форт-Пенну, чем к Скрэнтону.
— Но ведь это все равно угольный район? — настаивал Эд.
— Разумеется, там расположена штаб-квартира компании «Коул эн Айрон».
— Ясно, — кивнул Эд, привыкший к уважительному отношению со стороны докторов философии.
— Сидни… мой муж частенько наезжал туда еще до того, как мы поженились, — вставила Грейс.
— И к кому же он туда ездил? — поинтересовалась Натали.
— Да не помню уж, когда это было.
— А вы попробуйте, любопытно все же знать, с кем он там встречался.
— Ладно, ему сдавать, подрезайте, — положил конец этой игре в вопросы-ответы Джордж Уолл.
Все снова сосредоточились на игре, что отвлекло внимание от Грейс, которая как раз завела первый за последние два года роман. Ближе других к этому секрету подошла Бетти Мартиндейл, сказавшая ей однажды: «Отлично выглядишь в последнее время, Грейс, не так, если будет позволено сказать, напряженно, как раньше. Хорошо, что ты снова выходишь в свет, встречаешься с людьми. Я очень любила Сидни, но ему не понравилось бы, если бы ты стала затворницей. Я давно собиралась тебе это сказать».
Бетти в некотором роде заменила Конни, но трое детей почти не оставляли ей свободного времени, и к тому же она не была так же требовательна по отношению к Грейс, как Конни. Приближаясь к сорока, Бетти сделалась в меру недовольной жизнью дамой, хотя и это означало прогресс по сравнению с капризной девицей, какой она была в отрочестве. У Бетти был независимый доход, и весьма немалый, Эдгар в качестве консультанта железнодорожной службы Форт-Пенна и нескольких более мелких компаний зарабатывал примерно столько же. Она носила очки в роговой оправе и, по словам знакомых женского пола, совершенно не интересовалась одеждой, но это было не так, Бетти уделяла ей ровно столько внимания, чтобы соответствовать избранному стилю: элегантные костюмы из плотной ткани от «Манна и Дилкса», пальто из верблюжьей шерсти, фетровые шляпы, туфли на плотной подошве. Она всегда выглядела так, будто только что вернулась с полевых испытаний, в то время как Грейс, одевавшаяся так же, — словно на них только отправляется. Другое различие между двумя женщинами заключалось в том, что даже в вечернем платье Бетти походила на охотницу, хотя на самом деле собаками совершенно не интересовалась, а огнестрельного оружия побаивалась. Она неплохо играла в теннис и красиво плавала, и при виде ее в теннисном или плавательном костюме женщины говорили, что с такой фигурой надо что-то делать. Что-то с ней и делалось, хотя и не буквально в том смысле, что имели в виду женщины: Бетти и Эдгар не были красивой, сногсшибательной, даже просто интересной парой, но они идеально подходили друг к другу и, прожив вместе пятнадцать лет и родив трех детей, по-прежнему любили друг друга, как никто в Форт-Пенне, а возможно, и во всех Соединенных Штатах Америки. Друзей всегда поражало, когда им приходилось убеждаться, сколь много Эдгар и Бетти, эти убежденные однолюбы, остававшиеся до свадьбы девственниками, знают о сексе; между тем секрет заключался в том, что они постоянно совершенствовались и экспериментировали вдвоем. Лабораторией их была собственная спальня. Что же касается недовольства жизнью, то оно не имело никакого отношения к постельной неудовлетворенности. Скорее Бетти просто завидовала — завидовала подругам, у которых растут красивые дети, что особенно бросалось в глаза, контрастируя с ее долговязой костлявой троицей, в которой каждый с самого детства носил очки. Причин завидовать достатку других женщин у нее не было, но плохо, что она была лишена дара тратить свои деньги с удовольствием и приятностью. Ее дом, машина, перчатки, прическа, общественное положение в городе — все это было заурядно, не сравнить с женщинами, которые не обладали и четвертью ее доходов. Она всегда любила читать, но вот ее золовка Натали Бординер, которая прочитывала в год не больше четырех книг, в компании заливалась соловьем, а Бетти только оставалось слушать вместе с остальными. С другой стороны, вроде как в порядке компенсации за всю эту потаенную зависть, Бетти могла похвастаться заслуженной репутацией человека во всех отношениях доброго и щедрого. Например, она, Бетти, трудно расставалась с деньгами, и все же она раздавала их. Она навещала больных, хоронила мертвых, одалживала машину, привечала детей, у которых заболели родители, отправляла поздравительные открытки друзьям и по большим, и по мелким поводам. Получаемые ею счета за цветы, сладости, книги, шампанское были столь велики не просто потому, что она сама любила все это. Она придерживала дверь в магазин, чтобы та не ударила следующего за ней посетителя, а проходил не один, а шестеро. И еще кое-что, о чем Грейс не подозревала и так и не узнала, — именно Бетти решающим образом способствовала тому, что сплетни про роман Грейс с Роджером Бэнноном стали считаться дурным тоном. Однажды, оказавшись в помещении Красного Креста вместе с еще двадцатью дамами, Бетти решительно заявила, что с нее хватит.
— Кое-кто из нас вырос с Грейс, мы считаемся ее подругами, так давайте же вести себя как подруги. Ну а что касается тех, кто почти не знает Грейс, никогда не бывал у нее дома, — им и в моем доме делать нечего, и в моем клубе, и в клубе моего мужа. Если бы я узнала, что мать какого-нибудь ребенка сплетничает, вряд ли бы мне понравилось, что мои дети ходят в одну школу с этим ребенком, и, естественно, я употребила бы все свое влияние, чтобы его перевели в какое-нибудь другое место. Мои дети ходят в те же школы, что и дети Грейс, в одной из них я состою в попечительском совете. Так что давайте не превращать Красный Крест в ярмарку сплетен.
Сплетни не прекратились, но от Бетти не укрылось, что Красный Крест сделался в Форт-Пенне чем-то вроде трамплина для карьеристов, которые не доверяют друг другу и добросовестно докладывают ей, кто нарушил ее указ против сплетен. Сделанное в такой форме заявление Бетти стало также предупреждением целому ряду знакомых Грейс, которые теперь не один раз должны были подумать перед тем, как распустить язык и тем самым настроить против себя целый клан Колдуэллов — Тейтов — Шофшталей — Борденеров — Партриджей и прочих, которые вполне могли нанести им ущерб социальный, финансовый, политический, а может, все вместе. Выступление Бетти было направлено на то, чтобы подавить сплетни в зародыше, и прозвучало оно вполне своевременно: не прошло и нескольких недель, как умерли Сидни и Билли, и в городе возникло суеверное предубеждение против дешевой болтовни, страх перед таким наказанием, какое настигло Грейс. Идея наказания витала в воздухе, и дамам совершенно не хотелось быть наказанными. Далее, в октябре отряды Национальной гвардии были переведены в федеральное подчинение, а женщины перестали сплетничать. В 1919 году не осталось ни одного жителя Форт-Пенна из тех, что были знакомы с Грейс или слышали о ней, кто не верил бы, что у нее был роман с Бэнноном, но это осталось позади, как один из общеизвестных фактов ее биографии, куда менее значительный в глазах большинства, нежели случившееся с ней несчастье. «Говорят, она спала с Роджером Бэнноном» — через два года после всех этих событий эта фраза звучала гораздо менее драматично, чем ссылка на то, что «на протяжении каких-то нескольких дней она потеряла мужа и маленького сына. От детского паралича». Оба события могли каким-то образом объединиться, но второе взывало к состраданию, что исключало веселое шушуканье насчет первого. Вторая причина, по которой Форт-Пенн так легко простил Грейс, заключалась в ее шике: Колдуэллы и Тейты ездили на лучших лошадях и лучших автомобилях, они жили в самых роскошных домах, у них было больше всех денег, с которыми они так легко расставались, они обладали лучшими манерами — и оказались в центре самого пикантного скандала, умирали тоже, как никто не умирал. Разве ж забудешь похороны Сидни Тейта?.. Эти люди — большая сила… и даже угроза Бетти Мартиндейл была в своем роде сильной: она открыто объявила о своей решимости размазать по стенке общественные, финансовые и образовательные амбиции большинства самых амбициозных жителей важного и быстро развивающегося американского города.
