Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
– Сколько времени нужно на его подготовку?
– Это будет зависеть от него самого, от его уровня. Готовить растворы, заряжать кассеты и мыть посуду я научу его за десять минут, а вот снимать…
В разговор вступила Зоя Ивановна:
– Вы забываете, Виктор Максимович, об одном обстоятельстве. Алексей Павлович квалифицированный петрограф, он знает, какой именно участок нужно снимать, умеет выделить главное. Поэтому его снимки так выразительны.
– Сочетание прекрасное, слов нет, и, главное, удобное для заказчика: не надо стоять за спиной и командовать: чуть вправо, чуть влево… Ну, ничего, при четкой организации труда этим удобством можно безболезненно поступиться. И вообще мне кажется, что мы используем Алексея Петровича не по назначению. Тем более, что он, как вы уверяете, хороший петрограф.
– Стоящего работника на ставку лаборанта мы не найдем, – сумрачно заметил Ульяненко.
– Найдем. В отдел кадров чуть ли не каждый день девчонки после десятилетки приходят.
– Девочки? Десятиклассницы? – Зоя Ивановна пожала плечами. – Ну, знаете…
Кравцов без амбиции согласился, что его предложение насчет девочек не выдерживает критики. Может, быть, подходящий человек найдется среди контингента технических работников?
– Хромоногий вахтер Казик или Анна Макаровна, которая фукает, – ехидно посоветовала Зоя Ивановна, а Харитон Трофимович повел разговор о выполнении заказов по отделам: выходило, что рудный отдел больше других будет задалживать аппаратуру, значит, она и в дальнейшем должна числиться за рудным отделом…
О Заблоцком вдруг забыли, будто его здесь и не было, будто не его стараниями и умением эта аппаратура ожила и работает Ему не доверяли, на него не надеялись. Он – человек настроения, затея с микрофотографией – его каприз, или, иначе говоря, вынужденная посадка. Он – научный работник, металлогенист, петрограф. Изменятся обстоятельства в его пользу – он и минуты не задержится у своей «гармошки». Ну, а пока он к ней привязан – надо использовать его на сто и более процентов.
Так, в представлении Заблоцкого, оценивало его деятельность руководство, и это было недалеко от истины. Позже он спросил Зою Ивановну:
– Наверное, я перестарался, когда рекламировал возможности фотомикронасадки? Рубил сук, на котором сидел?
Зоя Ивановна согласилась, что да, скорей всего, так оно и было.
В тот же день после работы Коньков принес очередную серию шлифов. Он выглядел по-обычному самоуверенным и беспечным, но во взгляде его проскальзывало беспокойство.
– Что, брат Алексей, разоблачили нас с тобой?
– Этого следовала ожидать. В такой тесноте…
– На кого грешишь? Кто, по-твоему, настучал?
– Какое это теперь имеет значение?
Грешил Заблоцкий на Валю – застал ее однажды у приборной доски за разглядыванием шлифов (а на каждом шлифе указан номер темы), но не сводить же с ней счеты, в самом деле.
– Можете не беспокоиться, – сказал Заблоцкий, видя, что Коньков мнется и никак не решается спросить о главном. – Харитон Трофимович наш договор неофициально утвердил. То, что я обещал, я сделаю, но после этого фирма прекращает подпольные операции… Кстати, как там мои замеры?
– Полный порядок, дорогуша. Викентьевна нас не подведет.
Когда в десятом часу вечера Заблоцкий пришел домой, у Розы были гости – какие-то новые девицы и красивый светловолосый парень с крепким подбородком и пушистыми бачками. На столе стояло шампанское и водка, обе бутылки были уже распочаты. Заблоцкого стали усиленно приглашать, но он отказался, сославшись на головную боль, и прошел к себе – перспективный молодой ученый, усталый и одинокий.
В комнате Заблоцкий снял пиджак и прилег – он действительно устал. Он вообще устал с этими микрофото – последнее время его рабочий день равнялся двенадцати часам, и это были часы ремесленника, да-да, чего уж там изображать исследователя. Завлабораторией…
Сквозь притворенную дверь неясно доносился голос парня и взрывы девчачьего смеха.
Съестные припасы Заблоцкого находились на кухне. Пришлось еще раз проходить через комнату и торчать у плиты, пока закипит вода для вермишели. Теперь это был обычный его ужин, и он утешал себя тем, что японские служащие – читал об этом в популярном журнале – в обед съедают тарелочку вермишели и ничего более. Потом он пил чай с хлебом и дешевыми конфетами-подушечками, прозванными в народе «дунькина радость».
Когда Заблоцкий в третий раз прошел мимо веселой компании, Роза схватила его за руку и все-таки усадила за стол – не могла же она не представить своего квартиранта.
– Люда, Ира, Валя, Карина, Семен. А это Алик. Можно вас так называть?
– Меня с детства так называют, – сказал Заблоцкий.
Центром застолья был Семен. Заблоцкий еще не встречал, чтобы один человек носил на себе столько дефицитов одновременно. Раздеваясь в передней, он увидел на вешалке среди пестрых пальтишек импортную мужскую дубленку и ондатровую ушанку. На толкучке такая шапка, говорят, стоит полтора его месячных оклада, не говоря уже о дубленке… Семен сидел с Розой на тахте, опершись спиной о стенку и вытянув ноги, и демонстрировал замшевый пиджак, тонкую белую водолазку и превосходно потертые джинсы, а на ногах его красовались туфли на платформе, которая только-только начала входить в моду.
Фарцовщик, наверное, с неприязнью подумал Заблоцкий. Не хватало ему еще такого знакомства.
Сэм, как все его называли, оказался техником по холодильным установкам, работал на рефрижераторном поезде. Эти сведения поспешила сообщить Заблоцкому Роза, видно, перехватила его косой взгляд, брошенный на Сэма, и теперь как хозяйка дома спешила сгладить возможные противоречия. Однако Сэм при всей своей неотразимой внешности перед Заблоцким не пыжился, а сразу взял его в союзники и принялся необидно задирать девчонок, потом переключился на весь прекрасный пол, в чем Заблоцкий не мог его не поддержать.
Странно они пили: смешивали в рюмках водку с шампанским, делали по глотку – по два и отламывали кусочки от плитки шоколада. Больше на столе ничего не было.
Сэм стал перечислять, в скольких городах побывал за последние месяцы, сказал, что остается много свободного времени, так как техника надежная, ломается редко, и он возит с собой учебник английского, пластинки и кассетный магнитофон – упражняется в устной речи.
– Зачем вам язык? – спросил Заблоцкий.
– Собираюсь гидом в Интурист…
А что, это, наверное, здорово, думал Заблоцкий о рефрижераторном поезде. Разъезжать из конца в конец страны, смотреть в окно под перестук колес… Тот же туризм, только еще и платят в придачу. И масса свободного времени. Читай, думай. Анализируй собственные ошибки и промахи…
– Скажите, а нельзя ли устроиться к вам временно? Допустим, на месяц – на два? Кем угодно.
– Надо с бригадиром поговорить, но, наверное, можно. Атчэго нэльзя? – добавил он с восточным акцентом.
– Как вас найти в случае чего?
– Она вот знает, – кивок в сторону Розы.
Роза ответила преданным обожающим взглядом.
Глава пятая
Перебравшись к Розе, Заблоцкий стал выходить из дома на десять минут позже и на десять минут позже вставать. Утренними минутами он особенно дорожил. Последнее время, как и в начале минувшего лета, у него случилось что-то со сном: трудно стал засыпать, в четыре – половине пятого просыпался и маялся, вертелся с боку на бок, сбивая простыню. Вторично засыпал, когда начинало играть радио, и вставать на работу было тяжело. Блаженны те, у кого биологический дневной ритм совпадает с рабочим расписанием, а вот Заблоцкий был из породы сов.
Транспорт в этой примыкающей к центру части города в час пик работал с предельной нагрузкой, но Заблоцкий был истинным горожанином и умел занять удобную позицию в короткой давке у задних дверей трамвая. В передние двери он не садился никогда и презирал мужчин, которые пользовались этой привилегией слабых и немощных.
Было начало февраля, четверг, утро. Погода стояла непонятная: то ли к солнцу собиралось повернуть, то ли к мокрому снегу. Ветер крутил, ударял порывами с разных сторон, рикошетя от стен домов, прорывался сквозь проходные дворы, переулки, словом, вел себя зловредно и непоследовательно, как подвыпивший забияка.
В трамвае Заблоцкого притиснули к плечу толстой старухи, которая сидела, держала на коленях большую хозяйственную сумку и была еще недовольна тем, что ее толкают и задевают. Он подумал: надо как-то назвать трамвайную давку, присвоить ей термин. Сейчас некоторые сугубо специальные технические термины распространяют на человека. Акселерация, например, из механики. Стресс – из горного дела: давление в толще горных пород. А здесь, в трамвае, давят и ругаются. Стресс физический и психологический. Трамстресс…
Впереди какая-то дамочка затеяла возню: начала пробираться к передней двери, поняла, что не пробьется, и повернула обратно, задняя дверь была ближе. Мужчины раздвигают толпу плечом, женщины – спиной. Так и эта дамочка, некрупная, но округлая, работая то локтями, то спиной, слегка сгибаясь в пояснице, приговаривая: «Разрешите… извините… давайте поменяемся местами…», пятилась, пятилась и оказалась совсем близко от Заблоцкого. Норковый воротник, норковая шапка, смуглая разгоряченная щека, маленькое аккуратное ушко с рубиновой слезкой, кончики загнутых ресниц. Благополучная дамочка. Сейчас и мне предложит меняться. Нет уж, обходи меня сзади, мне здесь так удобно, пригрелся у бабусиного плеча…
