Фатерлянд - Мураками Рю

Отец Чо был профессором литературы и иностранных языков в Университете имени Ким Ир Сена и одним из ведущих поэтов Республики. В шестидесятых, когда ему было тридцать девять лет, он написал стихи для песни «Когда закончится жизнь». Эта песня звучала в очень популярном в те годы фильме «Кровавая дорога». Ее пели все, и стар, и млад, ее разучивали во всех школах. Отец написал также множество других песен, и в любой стране, где существовало понятие авторского права, он стал бы миллионером. Но он никогда не жаловался и говорил, что профессора не принадлежат к привилегированному классу. Семья вела скромную жизнь, однако в Республике интеллигенция пользовалась уважением, поскольку корейцы все еще были проникнуты конфуцианской моралью. Великий Вождь, маршал Ким Ир Сен, вычистил всех своих политических врагов, переписал историю, но не смог искоренить традиционные национальные ценности.

В комнате, что занимала их семья, стоял японский телевизор. Конечно же, он был не по карману семье. Телевизор пожаловал отцу Чо сам Ким Чен Ир, который был в восхищении от сборника революционной поэзии, опубликованного еще в 1984 году. На задней панели телевизора была сделана надпись, гласившая, что этот предмет является даром от члена Президиума Политбюро ЦК, Секретаря ЦК, члена Центрального Военного Комитета партии. На боку отец сделал еще одну надпись большими буквами: «Для моего Су Ёма, в честь его шестого дня рождения».

В начале девяностых годов скудные урожаи и наводнения вкупе с оттоком иностранного капитала привели к тому, что топлива стало катастрофически не хватать, и это негативно сказалось на распределении продуктов. Республику охватил голод. Те из жителей Пхеньяна, кто не мог ездить на китайскую границу, чтобы отовариться, вынуждены были продавать свои электроприборы и мебель. Но даже тогда отец Чо остался непреклонен в своих принципах. Те, у кого были связи среди высокопоставленных партийцев, умудрялись получать более высокие зарплаты и зарубежную гуманитарную помощь, которую присваивали себе чиновники наверху. Но отец постепенно дистанцировался от правительственного аппарата и его функционеров, и вскоре он превратился в изгоя. Его бывшие студенты, ныне члены партии, иногда предлагали ему рис, кунжутное масло или свинину, но отец упорно отказывался принимать подношения, объясняя, что не желает становиться мишенью для провокаций. От безденежья он продал телевизор, авторучку «Монблан», письменный стол розового дерева, холодильник — подарок младшей сестры, которая была дипломатическим посланником в одной из африканских стран, и, наконец, стулья, посуду, шторы и даже предметы медицинского назначения, так что остались лишь книги и кухонная утварь. Он продавал и книги, но все продать было невозможно — среди них были запрещенные произведения.

Со временем отец Чо потерял право на освобождение от пятничной трудовой повинности, которой облагались все служащие и работники умственного труда. Изначально он был освобожден от физического труда ввиду возраста, но теперь каждую пятницу надевал рабочий комбинезон и отправлялся носить кирпичи или убирать мусор после наводнений. Приблизительно тогда же он перестал обедать дома, говоря, что питается в университетской столовой. Лишь позднее стало ясно, что он просто стеснялся есть дома, так как не мог обеспечить едой свою семью, а на самом деле не ел вообще ничего. Он уже примирился со скорой смертью. Чо часто заставал мать в слезах, но она не говорила ему, отчего плачет.

Однажды, когда Чо уже исполнилось тринадцать лет, отец отвел его на пустырь за их домом, где они сожгли все оставшиеся книги. Обратив к сыну истощенное лицо, он сказал:

— Я хочу, чтобы ты стал писать хорошие стихи. Их не нужно сочинять, они сами приходят. Хороший поэт — это тот, кто умеет смотреть в темноту собственного сердца. Стихотворение, насыщенное яркими образами или красивыми рифмами, — не обязательно будет хорошим стихотворением. Поэзия, которая не трогает читателя, не имеет реальной силы. Понимаешь меня, Су Ём? Пиши только такие стихи, которые затронут сердце читателя.

По официальному заключению, отец Чо умер от туберкулеза. Но главной причиной его смерти было недоедание. За несколько месяцев до кончины он выражал желание умереть, но это не означало, что он хотел покончить с собой. В Республике самоубийство считалось преступлением, а родственники самоубийцы признавались соучастниками и отправлялись в отдаленные горные районы. Отец отказался от самоубийства не оттого, что это было запрещено законом, — он сам считал, что добровольное лишение себя жизни хуже убийства. Но принятие смерти все же отличается от выбора способа умереть. Отец Чо продолжал бороться за то, во что верил, даже после принятия факта неизбежного ухода из жизни.

Чо поступил в саманскую среднюю школу, которая высоко котировалась после того, как ее посетил Великий Руководитель. Он преуспел в изучении литературы, иностранных языков, математики и тхэквондо. Окончив впоследствии Литературный институт, был принят в Восьмой корпус спецназа. То, что говорил ему перед смертью отец относительно поэзии, так и оставалось для Чо тайной. Нет, конечно же, отец не имел в виду, что поэт должен искать какого-либо компромисса с читателем, стоять «бок о бок» с народом. Стихи… они были субъективными, слишком личными, формировались, исходя из чувства языка. Только много позже Чо понял, что отец имел в виду на самом деле.

Огава все еще продолжал бубнить о противостоянии Токио и Кюсю:

— Более двадцати лет назад грязевой поток, образовавшийся в результате извержения горы Унзен, повредил или разрушил огромное количество домов. — Огава обхватил чашку обеими руками, словно хотел согреться. — Гора Унзен находится здесь, на Кюсю, — продолжал он, — но приблизительно в это же время произошел необычайный подъем воды в Пяти озерах Фудзи, что привело к затоплению нескольких туристических бунгало вдоль побережья озера Сайко. Угадайте, какое событие освещалось больше? Ну, или возьмем болезнь Минаматы. Спросите любого, кто родился и вырос на Кюсю, и он скажет вам, что если бы загрязнение воды метиловой ртутью, которое вызвало это заболевание, обнаружилось в Токийском заливе, а не здесь, то реакция правительства была бы совсем другой. А теперь Фукуока стала ключевым городом в плане торговых отношений с Китаем, так что все стало несколько по-другому… но вот не так давно наш префект — а он управляет территорией, на которой живет пять миллионов человек, между прочим! — так вот, наш префект оправился Бюро бюджетного планирования Министерства финансов и был вынужден там кланяться перед какой-то накрашенной дурой на стойке приема… Жалкое зрелище, вот что! А когда они организовали блокаду Фукуоки, я сразу подумал: «Ага! А то я не догадывался!»

Огава посмотрел на Чо и закончил свои жалобы фразой, которая должна была послужить детектором реакции Чо:

— Начало должно быть очень тяжелым, но я уже давно понял, что независимость была бы для нас не самым плохим вариантом.

— Я уверена, что все наши зрители нашли легенду о «Трехлетием перевале» весьма интересной. И комментарии рассказчика были довольно оригинальными, не правда ли? Думать своей головой действительно очень важно, хотя это тот случай, когда легко говорить, нежели делать.

Вероятно, из-за света софитов на лбу и кончике носа Хосоды блестели капельки пота. Студия была затемнена, и только они с Чо находились в освещенном кругу. Позади камер возились члены съемочной группы. Огава сидел, скрестив на груди руки. Симоды не было, а его заместитель был представлен Чо непосредственно перед началом записи.

— Давайте сделаем перерывчик минут на пять, — предложил Огава.

Он спросил Чо, не желает ли тот вернуться в отведенную им комнату, но Чо ответил, что ему и здесь неплохо. В студию вошли гримеры и аккуратно промокнули пот с лица Чо и Хосоды. Затем им принесли холодной воды, и Чо сказал:

— Извините, кажется, я не очень хорошо выступил.

Хосода легко коснулась его бедра: