Фатерлянд - Мураками Рю

— Доброе утро! — приветствовала она Чо. — В штатском вы выглядите гораздо моложе.

Хосода обладала стройной фигурой и была довольно высока ростом для японки. Поверх серого элегантного платья в бледную оранжевую полоску был накинут белый жакет. Она не красила волосы, что было необычно для японки ее возраста. Как человек она была умна и уравновешенна, как диктор умела быть жесткой и бескомпромиссной. В самом начале работы Огава посоветовал ей не отклоняться от прописанного сценария, и Хосода сразу посоветовала ему поискать на эту работу кого-нибудь другого. Огава перебрал несколько возможных кандидатур, но потом понял, что лучше Хосоды ему никого не найти, и она осталась. После небольшой дискуссии ей было разрешено задавать вопросы и делать комментарии, не предусмотренные сценарием.

Глядя на нее, Чо вспомнил начало лета и аромат азалий на дорожке в парке Потонг.

— Вижу, вас снова осыпали цветами, — сказала Хосода. — Она наклонилась вперед, потянула носом и произнесла: — Великолепно!

Во время обсуждения программы Чо сказал, что хотел бы начать со старинной корейской народной сказки. В комнате, где они совещались, стояли продолговатый стол, стулья с трубчатыми ножками и небольшой столик с зеркалом для макияжа. На столе дымились чашечки с кофе, в тарелках лежали бутерброды. Помимо Чо, Хосоды и Огавы, там был режиссер программы, тридцатилетний мужчина по фамилии Симода.

Чо вкратце поведал им суть старой сказки:

— Она называется «Самнён-коге», или «Трехлетний горный перевал». Согласно легенде, тому, кто споткнется на этом перевале, оставалось жить всего три года. Однажды некий старик возвращался домой из соседней деревни, куда ходил продавать ткани. Он залюбовался прекрасным видом, открывавшимся с горной дороги, споткнулся о камень и упал. Старик подумал, что обречен; он добрался до дома, лег в постель, почти перестал есть и вскоре действительно серьезно заболел. Но в деревне на водяной мельнице работал очень смышленый паренек по имени Толдори; он посоветовал старику вернуться на перевал и еще раз споткнуться. Если споткнется один раз — это даст ему три года жизни, два раза — шесть лет, десять раз — тридцать лет. Старик последовал совету, стал ходить на перевал, где сознательно спотыкался снова и снова. Полагая, что теперь он проживет лет двести, старик стал счастлив и здоровее, чем когда-либо.

Пока Чо рассказывал эту историю, Хосода внимательно наблюдала за ним. Волосы красиво обрамляли ее высокий лоб, глаза сияли озорным блеском. Симода же слушал, накручивая на карандаш прядку из своей длинной шевелюры. Он спросил Чо, в чем же мораль этой сказки.

— Я бы не стал заострять на этом внимание, — ответил тот.

Симода продолжал настаивать:

— Вы что, просто расскажете эту сказку, и все? Никаких картинок, объяснений?

Чо всем корпусом повернулся к нему:

— Думаю, вы меня неправильно поняли. Цель программы заключается не в том, чтобы развлечь публику, — мы хотим донести до каждого зрителя то, что считаем важной информацией. На что намекает эта история, понятно даже детям. Объяснения только испортят эффект.

До определенного момента Чо сохранял вежливую интонацию, но тут в его голосе зазвенел металл, и в комнате сразу стало как-то зябко. «В Республике, — подумал Чо о Симоде, — такого человека давно бы отправили в лагерь для перевоспитания». На взгляд Чо, Симода не обладал хорошими манерами и не умел следить за своим языком.

— Да, понятно, — произнес Огава и попросил Симоду проверить, как идет подготовка к трансляции в студии.

Тот вышел, почесывая голову; Ли проводил его внимательным взглядом. Чо понимал, что слегка перегнул палку, но после того как он покинул родину, он все чаще чувствовал, что традиционные для северных корейцев ценности находятся под угрозой, и это его раздражало.

Огава извинился за сотрудника компании. Он прекрасно понимал, что с прибытием новой партии северокорейских войск жизнь еще больше осложнится. И неважно, в какой форме, но сопротивление ЭКК было затеей неразумной.

— Мы его уволим, — виновато произнес он.

— В этом нет необходимости, — ответил Чо. — Проблема не в том, что этот человек не желает сотрудничать, а в том, что он некомпетентен. Если, например, детям объяснять суть какой-либо истории, то они не будут думать своей головой и вообще потеряют интерес к ней.

В Республике существовала только одна мораль, к какой бы сказке или правдивой истории она ни относилась, — безусловное почитание Великого Вождя и Великого Руководителя. То, что следовало из «Трехлетнего перевала», сводилось к простой мысли: старый образ мышления всегда должен уступать дорогу молодому и новому, и только Великий Руководитель неизменно все делает правильно. Проблема была в том, что вера Чо в истинность «прописных истин» иногда вступала в противоречие с его аналитическим умом, который говорил ему, что некоторые истины все же являются устаревшими и ненаучными. Чтобы сохранить веру, он создал мощный психологический барьер для недопущения подобных мыслей. Однако, после того, как Чо покинул Республику, в этом барьере начали образовываться трещинки, сквозь которые пробивались какие-то проблески, но чего именно — Чо пока не мог понять.

— Я согласна, — вдруг сказала Хосода.

Огава бросил на нее настороженный взгляд: эта дикторша была непредсказуема. Уловив настроение своего начальника, Хосода опустила глаза.

— Если мне позволят сказать… — произнесла она.

Огава отвернулся, давая понять, что не интересуется ее мнением, однако Чо попросил девушку продолжить.

— Я думаю, что мысль Чо-сан правильна.

Огава тут же прервал ее, заметив, что вне эфира она должна обращаться к Чо Су Ёму в соответствии с его воинским званием.

Чо кивнул.

— Виновата, старший лейтенант Чо. Я полагаю, что нашу программу смотрят много матерей, а матери заинтересованы, чтобы их дети хорошо учились. Если детям не нравятся истории, которые им рассказывают, они действительно теряют к ним интерес. Я помню еще по школе, что нам часто читали те или иные истории, а потом объясняли, что именно писатель хотел в них выразить. Нам это не нравилось…

Чо снова кивнул и перевел взгляд с Хосоды на Огаву. Тот смутился — вероятно, он допустил ошибку, истолковав поведение Хосоды, как нарушение субординации. Скорее всего, этот Чо понял, что должен помочь Огаве «сохранить лицо», хотя бы для того, чтобы избежать дальнейших недоразумений.

— Тогда, — начал кореец, обращаясь к Огаве, — не будете ли вы согласны принять мое предложение? — Тон у него был почтительный.

Огава заметно расслабился и сказал, что ничего не имеет против сказки.

— Хорошо, — кивнул Чо, — давайте так. Когда я закончу, Хосода-сан спросит меня, в чем мораль этой истории. А я, в свою очередь, скажу, что нужно просто получать от любых рассказов удовольствие и делать собственные выводы относительно того, что это значит.

Чо пристально взглянул на Хосоду, как бы предупреждая ее, чтобы она пока ничего не говорила.

— Великолепная идея, — ответил Огава.

Его лицо вновь обрело довольное выражение. «Такого хамелеона, — подумал Чо, — бесполезно спрашивать насчет погребения наших людей».

Ли Сон Су стоял на своем посту у дверей. Огава пригласил его выпить кофе, но тот покачал головой.

— Он уже обедал? — поинтересовался Огава у Чо.

— Нет, — ответил тот, — но во время несения службы ему запрещено есть.

На лицо Огавы набежала легкая тень недовольства. Стол был накрыт, и он хотел сделать приятное охраннику, а вместо этого его грубо одернули. (Огава просто не мог понять, что, по мнению самого Ли, когда находишься на вражеской территории, от тебя требуется постоянная бдительность.)

После того как бутерброды были съедены, а кофе выпит, пришло время выбрать вопросы телезрителей. Высокая стопка открыток, писем и факсовых сообщений свидетельствовала о популярности программы. Огава прочел вслух несколько комментариев: «У Чо-сан такой освежающий, бодрящий стиль…», «Пожалуйста, объясните правительству, что нужно снять блокаду…», «После арестов преступников стало значительно легче дышать…», «После просмотра ваших передач мне захотелось больше узнать о Северной Корее…», «Национальная полиция, убившая так много ни в чем не повинных людей, смотрит на Фукуоку очень уж презрительно…».