Виктор Лихачев - Единственный крест
Священник замолчал.
— А что потом, батюшка? — шмыгая носом спросила Лиза.
— А потом пришла опять. Ревела, как ты сейчас. Хахаль «узнал» ее, а потом ушел «узнавать» другую.
— Сидорин не такой, — начала было Лиза, но под грозным взглядом старика остановилась. — Простите…
— Так-то же. Повезло тебе — пост начинается. Самое главное время для души: когда каешься и постишься — свое сердце до донышка видишь.
— А можно у вас исповедаться?
— Нет, слаб я, да и отказываю всем, почему тебе должен делать исключение?
Лизу огорчили последние слова отца Николая. Он заметил и это.
— Еще и обидься. Я другое имел в виду: кого больше любишь — с того больше и спрашиваешь. А вот после Рождества я соберусь силами, и Бог даст, обвенчаю вас.
— Поняла, — просияла Лиза. — Все сделаю, как вы сказали.
— Вот и хорошо. Когда Асинкрит вернется, пусть придет ко мне. Один. Без тебя. Поняла?
— Поняла, только не ругайте его сильно, батюшка. Он горячий, вспыльчивый.
— И я тоже горячий.
— Вот я и говорю…
— И зря говоришь. Другой у меня к нему будет разговор. Наш с тобой передашь ему сама. А что заступаешься за Асинкрита — это правильно, но, запомни: ответ за семью всегда мужчина держит.
— Вы же сказали — одно целое…
— Ишь ты, вспомнила! Сказал. Да и не я это сказал, а Другой, — и отец Николай торжественно перекрестился. — И вообще, девонька, мудрость — она не в умении правильные слова говорить, а в том, чтобы вера без дела не жила. Ко мне иной раз приходят — чаще совсем молодые, смотрят чуть ли не в рот, мол, научи, батюшка, как правильно жить. Говорят — «правильно», а думают — счастливо. Очень просто, отвечаю. Почитай отца и мать свою — и будешь долголетен. Не суди никого — и болеть не будешь. Если ты женщина — почитай мужа своего, если мужчина — береги и заботься о жене, Богом тебе данной. Детей воспитывай в любви и строгости. Всегда твори милостыню. И за все благодари Господа. Как, спрашивают, и это все?
Вдруг отец Николай засмеялся:
— Они, видать, меня дурачка с каким-нибудь тибетским гуру перепутали. Думают, сяду сейчас в позу лотоса, подниму руки к небу, затем поднимусь к потолку и произнесу оттуда сверху что-нибудь вумное. — Он так и сказал — «вумное». И вновь засмеялся, искренне и открыто, как ребенок.
Лиза улыбнулась, а затем неожиданно даже для себя, спросила, пряча хитринку в глазах:
— А разве вы этого не умеете?
— Чего?
— Левитировать?
— Чего-чего?
— Ну, летать. В воздух подниматься.
Отец Николай погрозил Лизе пальцем, затем сказал:
— А чего тут уметь? Это все фокусы, девонька. Для тех простаков, кто вроде бы истину ищет, а на самом деле — приключений и чуда. Поэтому и прутся в эту Шамбалу, прости, Господи.
— А идти не надо?
— Почему же? Надо. Только не туда, а к Нему, — и одними глазами старец показал на икону Спасителя. И вновь перекрестился — медленно и торжественно. Перекрестилась и Лиза.
— А если человек хороший, добрый, но не верит в Бога, тогда что, батюшка?
— Все равно идти надо — навстречу своему сердцу.
— Что к нему идти, оно всегда с нами, — притворилась непонимающей Толстикова. Ей, как и любой женщине, хотелось больше конкретики, а старец выражался символами.
Отец Николай улыбнулся:
— Хорошо, скажу по-другому: живи сердцем и не стой на месте…
— А если захочется передохнуть?
— Нельзя.
— Но почему?
— Или — вперед, или — назад. Третьего не бывает.
— Батюшка, но ведь иной раз просто паузу требуется взять…
— Для чего?
— Чтобы жизнь обдумать свою…
— Иди вперед — и обдумывай.
— А если человек решится все начать с нуля?
— То есть по-новому?
— Да.
Старец замолчал, будто решая, сказать — или не сказать. Позже Лиза поняла: отец Николай очень не хотел предстать перед ней «фокусником», боялся той самой «прелести», которую имел в виду, говоря о восточных «мудрецах». Но в конце концов он решился, видимо, посчитав, что вера Толстиковой достаточно крепка, чтобы не соблазниться услышанным.
— Когда Асинкрит жил в Тамбове, он купил в магазине маленькую зеленую книжку — стихи местной поэтессы. Слыхала такую фамилию — Дорожкина?
— Нет, не слыхала. Это он вам рассказывал?
— Ничего он не рассказывал.
— Дорожкина, говорите?
— Заметила, какая «говорящая» фамилия? Ему стихи не понравились, и он отложил книгу в сторону. Но не выбросил ее. Так вот, когда он приедет, попроси его найти эту книгу, открыть наугад и прочитать одно стихотворение. Хорошо? И тогда ты поймешь, почему нельзя стоять на месте…
— Именно наугад?
Старец кивнул.
— Все. А теперь иди с Богом. Устал я очень.
* * *Сидорин приехал через два дня. Лиза кормила его ужином. Странно, но в этот момент она чувствовала себя простой деревенской бабой, которая сидит, подложив руку под подбородок, и рассказывает мужу новости, случившиеся за то время, пока его не было дома. И она рассказала Асинкриту о своей встрече с отцом Николаем. Немного заколебавшись, поведала даже о том, как придя домой, попыталась найти зеленую книгу. Перевернула вверх дном весь дом, но произведения неизвестной поэтессы Дорожкиной в доме не оказалось. Молча поглощавший до этого пищу Сидорин, со вздохом отложил вилку и сказал:
— Тебе же сказано было, Алиса: пусть Асинкрит возьмет, откроет и прочтет.
— Но ведь интересно же было узнать, почему…
— …нельзя останавливаться?
— Почему нельзя… Слушай, ты что, смеешься надо мной?!
— Не-а. Дивлюсь на тебя, душа моя. Ты же глубоко почитаешь отца Николая. И вот старец тебе говорит: сделай так-то и так-то. И что же мы видим? Едва придя домой, не дождавшись мужа…
— Пока мы не венчанные, ты мне не муж! — неожиданно выпалила Лиза.
— Хорошо. Не дождавшись чужого для нее человека, Асинкрита Васильевича Сидорина…
— Ты мне не чужой…
— Еще лучше. Не дождавшись не совсем чужого ей Асинкрита, нарушает просьбу старца. Интересно, когда я завтра пойду к нему, рассказать об этом или нет?
— Только посмей!
Асинкрит, засмеявшись, вдруг погладил Лизу по голове.
— Только попробуй скажи, что я глупая…
— Кто? Ты? Да умнее тебя на всей Среднеевропейской возвышенности нет женщины. Вот те крест! Только объясни мне, неужели ты думаешь, что если он знает о какой-то зеленой книжке, купленной в Тамбове неведомо когда, знает о каком-то стихотворении какой-то Дорожкиной, то почему не знает о том, как ты вчера…
— Позавчера…
— Господи, неужели важны детали?
