Бен Элтон - Два брата
Из чемодана Отто достал другие документы.
— Так, паспорт Пауля уже с моей фотографией. Братец лихо все спроворил, а?.. Пауль Израиль Штенгель. Сволочи. Пырнут ножом, да еще провернут!
Поезд тронулся. За окном проплыли фигуры несостоявшихся эмигрантов. Никто уже не кричал. Окаменевшие лица. Полные муки взгляды провожали последнюю надежду на свободу.
Отто глянул на свой новый паспорт с крупным штемпелем «Ю» — приговором для тех, кто остался на платформе.
— Ладно, идем завтракать, — сказал он. — Раз уплачено, надо съесть.
Они вышли в коридор, которым недавно качко возвращались из вагона-ресторана.
— Наверное, первый и последний раз в жизни я еду первым классом, — сказала Зильке.
Отто промолчал. Оплаченная уединенность обернулась черт-те чем.
Отчего кажется, что он предал Дагмар?
Что за дурь! Ведь она сама его отвергла, и, скорее всего, они больше не увидятся. Он не собирался до конца жизни оставаться монахом. Так какая разница, с кем он переспал?
Пусть даже с Зильке. Что очень неожиданно. Ведь она друг. Старый верный друг.
Однако на душе скверно. Даже погано. Словно изгадил нечто прекрасное и благородное.
Потому что любит он Дагмар. Она его первая и единственная любовь. Об этом он сказал ей на вокзале.
Но вечером улегся в койку с другой. Что же это, если не предательство?
У двери вагона-ресторана Зильке остановилась и взглянула на Отто.
— Не мучайся, — сказала она.
Отто оторопел. Читает мысли, что ли?
Опять эти бабские штучки — все-то женщины знают.
— Ничего я не мучаюсь… — начал он.
— Мучаешься, и не спорь, — перебила Зильке. — Переживаешь из-за того, что было ночью. Не надо. Пожалуйста, ради меня. Иначе мне будет ужасно паршиво. Я сама этого хотела… Понимаешь… Дагмар сказала, что я всегда своего добьюсь, а я вовсе не добиваюсь… Но этой ночью хоть на миг добилась. — Она обняла Отто. — Может быть, мы больше не увидимся, мир вот-вот полетит к чертям и…
— Не надо, Зилк. — Отто мягко высвободился.
— Знаю, знаю — ты любишь Дагмар, — поспешно сказала Зильке. — Как не знать. Но ведь ночью это был не ты, понимаешь? Вот в чем вся штука. Не ты.
— А кто? — удивился Отто.
— Кто, кто — этот новый парень. — Зильке широко улыбнулась, но в глазах ее стояли слезы. — Мистер Штенгель, кто еще? Новенький, очень красивый, свежеиспеченный англичанин. Это был он.
— Верно, — тихо сказал Отто. — Это был просто мистер Штенгель.
— Значит, все хорошо. Зачем из-за него переживать?
Секунду они смотрели друг на друга. В голубых глазах Зильке плескалось желание.
— Пошли, — сказал Отто. — Нас ждут яйца и свежие рогалики.
Зильке его удержала.
— Мы с мистером Штенгелем могли бы пропустить завтрак и вернуться в купе, — настойчивой скороговоркой сказала она. — Не с тобой, а со свежеиспеченным англичанином, который был прошлой ночью…
Отто колебался. Вспомнились золотистые веснушчатые плечи и светлые кудри, перечеркнутые солнечным лучом. Груди, подрагивающие в такт движению руки с зубной щеткой. Рыжеватые волосы под мышкой.
И прошлая ночь. Нежданная вспышка хмельной страсти.
Зильке чертовски мила.
Но он любит Дагмар и обещал, что будет любить всегда. Герр или мистер, англичанин или немец, Пауль или Отто — под любым именем, вчера, сегодня или когда угодно он сдержит обещание.
Ранний завтрак
Лондон, 1956 г.
— В Роттердаме мы расстались. Зильке поездом вернулась в Берлин, а я на пароме отправился в Англию. Больше мы не виделись. — Стоун разглядывал темные воды Темзы в лунном свете. — Ни с ней, ни с остальными. Континент скрылся за горизонтом, а вместе с ним и вся моя жизнь.
Билли прихлебнула чай. Четвертая кружка за ночь. Они сидели и разговаривали. Появилась утренняя смена таксистов. По реке поползли баржи, ежедневно куда-то увозившие тонны лондонского мусора. Край неба налился бледно-серым светом.
— По визе Пауля я приехал в Англию и под его именем занял место в университете, которое ему выхлопотала мама. На гуманитарном факультете.
— И как там тебе?
— Не особо.
— Потому чтё не шибкий умник?
— Мучился месяца три. Я старался, правда. Ни черта не вышло. Благотворители ждали умного Пауля. Мальчика, из которого выйдет толк, который чем-нибудь отплатит за свое везенье. Подсобит в устройстве нового мира и все такое. А получили меня. Я считал себя виноватым.
Билли обхватила его за талию.
— Так вёт почему у тебя юридические учебники собирают пиль. Ты питаешься стать твоим брятом. До сих пор питаешься.
Стоун не ответил. Лишь теснее прижался к ней. Погрузился в эту душевность. Товарищество.
— Как же теперь тебя називать? — спросила Билли. — Ты Поль? Или Отто?
С минуту, а то и больше Стоун молчал.
— Наверное, я бы хотел зваться Отто, — наконец выговорил он.
— Ну вёт! — Билли чмокнула его в щеку. — Неужель так слёжно?
— Вообще-то сложно.
— Тогда скажи, Отто… — начала Билли.
Стоун вздрогнул.
— Извини, — сказал он. — Впервые за семнадцать лет.
— Скажи, Отто, почему ты виноватый? — Билли положила голову ему на плечо. — Все придумаль Пауль.
— Да, конечно. Но все равно казалось, что я недостоин этой жизни. Судьба уготовила мне погибнуть солдатом, но Паули ее обхитрил. Обманул ее и умер сам. Мама, папа, Пауль. Все умерли. Лучшие Штенгели. И только приемыш выжил.
— Дюмаешь, они би с тобой согласились?
— Нет. Конечно, нет.
— Тогда уважяй их память, — сказала Билли. — Знаешь, что еще я дюмаю?
— Что?
— Неплёхо бы найти сортир.
Под руку они пошли к мосту, где был общественный туалет.
— Как рёмантично, да? — засмеялась Билли. — Чаем обпилясь.
Всерьез занимался рассвет, темное небо стремительно светлело. Однако спать не хотелось.
— Бессонный ночь мне нипочем, — сказала Билли. — В колледж я лючшая, даже когда сплю, и все это зняют.
— Ни капли не сомневаюсь, — ответил Стоун.
— Тогда давай слегка позавтрак.
Найти кафе было нетрудно. Работяги утренней смены, ранние пташки, шли вперемешку с припозднившимися ночными гуляками. За пластиковыми столиками мужчины в комбинезонах и спецовках соседствовали с денди в смокингах и девицами в жемчугах. И те и другие уминали яичницу.
В забегаловке у моста Ватерлоо нашелся свободный уголок; Стоун и Билли взяли яйца, фасоль, тосты и еще чаю.
— Такая ночь по мне. — Билли радостно оглядела пиршество. — Не считая дряки.
— Если что, я снова врежу, — пожал плечами Стоун. — Такое у меня правило.
