Бен Элтон - Два брата
Как странно. Невероятно.
Он и Зильке…
— Не переживай и проклинать меня не надо, — намыливая лицо, сказала Зильке. Спокойно. Буднично. Даже весело. Однако в каждом слове натянутой струной звенела память о том, что произошло.
«Как она узнала, что я не сплю? — подумал Отто. — Ведь стоит ко мне спиной, а я не шелохнулся». Но он и раньше подмечал: каким-то образом женщины узнают о том, что им вовсе не предназначалось знать.
Зильке ополоснула лицо и потянулась за накрахмаленным полотенцем, перекинутым через блестящее медное кольцо.
— Было и было. — Зильке насухо вытерлась и раскрыла несессер. — Говорила же, с коньяком перебор.
Она так и стояла спиной к Отто, лежавшему на верхней полке. Ее светлые кудри всего в полуметре от его лица. Сквозь зазор в оконных шторах на плечи ее падал яркий золотистый луч.
Зильке достала тюбик зубной пасты и выдавила полоску на щетку.
— Сколько же мы вчера выпили? — весело спросила она.
Отто и сам не помнил. Раза четыре-пять заказывали «Хеннесси», да еще за ужином приговорили бутылку вина. Из вагона-ресторана ушли последними.
— Изрядно, — ответил он. — Кстати, с добрым утром.
А как еще приветствовать давнюю подругу, с которой ночью вдруг взял и переспал?
— Не переживай, это ровным счетом ничего не значит, — с полным ртом пены поспешно сказала Зильке и развернулась к Отто. В такт движениям ее руки в чашках лифчика подрагивали груди. Из-под мышки выглядывал пучок рыжеватых волос.
Зильке вновь отвернулась, сплюнула пасту и прополоскала рот.
— Меня ты не любишь, я знаю. Ты любишь Дагмар. — Утренний туалет помогал ей скрыть смущение. — Как же мне не знать. Бог свидетель, столько раз ты об этом говорил, а вчера за ужином просто все уши прожужжал, что, по правде, было слегка утомительно. И маленько невежливо. Да, она тебе не досталась. Ничего не попишешь. Не получилось, но все равно ты ее любишь. Не переживай. В прошлой ночи виноват коньяк.
Зильке нагнулась над раковиной. Сквозь золотистую кожу проступили ребра и позвонки. Очень стройная девушка.
— Это было в утешение. Только и всего, правда? — Зильке надела блузку.
— Да, — тихо ответил Отто. — В утешение. Однако приятное.
— Верно! Очень приятное! — излишне громко откликнулась Зильке и, залившись румянцем, добавила: — Забавно, что это первый раз. В смысле, для нас обоих.
— Ага. Невероятно. Сохранили себя для одноклубника.
— Честно говоря, я думала, что вы с Дагмар как кролики…
— Нет.
— Разумная девушка. Приберегла про запас. — Зильке смутилась и поспешно добавила: — Ужас, что я говорю. Извини, я не хотела. Сама не знаю, зачем ляпнула.
В конце состава захлопали двери.
— Raus! Raus! Ausweis![72]
Как и предсказывал Пауль, гестапо не церемонилось с пассажирами третьего класса, проверяя их право пересечь границу и покинуть славный Фатерлянд.
— Ты бы оделся. — Зильке заправила блузку в юбку. — Сейчас и к нам нагрянут.
Под одеялом Отто натянул брюки.
— Момент истины, да? Но риска никакого. Просто в последний раз побуду собой.
— С ними всегда есть риск.
За окном слышались жалобные крики, отрывистые команды.
Гестапо уводило тех, у кого в документах не хватало какой-нибудь бумажки или просто не понравилось лицо.
— Отпустите нас! — кричала пожилая женщина. — Мы вам не нужны! Вы нас ненавидите! Господи, почему не выпустить?
В тот день, как, впрочем, и во все последние годы, на границе то и дело разыгрывались мучительные сцены. Кое-кто из старых пограничников грустил по былым счастливым временам: всей работы — пожелать счастливого пути отпускникам. Благословен был мир, где путешествующие пересекали границы играючи.
Постучали в дверь. Вернее, грохнули, будто собирались выбить филенки.
— Неужели обязательно всякий чих превращать в остервенелый штурм? — прошептала Зильке, махнув щеткой по волосам. — Наверное, в гестапо даже чаю толком не выпьют. Непременно битая посуда и расплесканное молоко. А если б затеяли ставить балет, танцевали бы в сапогах.
— Я же три года провел в «Напола»! — засмеялся Отто. — Там и срешь-то по стойке «смирно».
— По-моему, это физически невозможно.
— Для немецкого солдата нет невозможного!
Вновь забарабанили в дверь.
— Einen moment, bitte![73] — откликнулась Зильке.
Она влезла в туфли и открыла дверь купе. В коридоре стояли трое. Гестаповец в штатском и два солдата в стальных касках. Всего-то проверка документов — но в касках! Даже после трех лет жизни в особой школе и шести под нацистами Отто не привык к их физиологической потребности милитаризировать абсолютно все.
— Документы, — потребовал гестаповец. Разумеется, он был в обычном гангстерском наряде: черное кожаное пальто, хомбург. Еще под мышку «томпсон» в скрипичном футляре — и прямо американское кино.
Зильке подала паспорт и визу; Отто сел на полке и полез в карман пиджака, висевшего в ногах.
— Цель поездки? — отрывисто спросил гестаповец, листая документы, что в кожаных перчатках было совсем не просто.
— Короткий голландский отпуск, прежде чем мой Отто уйдет в армию, — ответила Зильке. — Через пару дней вернемся.
— На чужбине нам дольше не выдержать, — добавил Отто. — Да еще боимся пропустить очередной парад.
Гестаповцу явно не понравилась его реплика, как и то, что столь юная парочка путешествует первым классом. Однако документы были в порядке, и, бросив их на полку, он отбыл с миром. Конечно, с тем миром, какой возможен для гестаповца и двух солдат, что топают по коридору и ломятся в купе.
— Ну, кажется, все. Получилось. Ты выехал.
— Да, — ответил Отто. — Выехал.
Они глянули в окно: по платформе под конвоем провели тех, кого сняли с поезда.
Потом вместе навели порядок в купе. Верхнюю полку подняли, нижнюю сложили, превратив ее в диван. Смущенно вздрагивали, задевая друг друга рукой или бедром.
— Чего уж теперь-то стесняться… — пробурчал Отто.
— Мы были пьяные, а сейчас трезвые, — поспешно сказала Зильке. — И было темно. Большая разница.
— Вообще-то здесь убрался бы проводник, пока мы объедаемся завтраком.
— Нет, лучше я сама. — Зильке покраснела и, скомкав простыню, убрала ее с глаз долой.
Потом сели на диван и Отто вручил Зильке свои документы, проверенные гестаповцем.
— Значит, это отвезешь обратно.
— Да, и отдам Паулю. — Зильке спрятала документы в сумочку. — У него есть человек, который переклеит фотографию.