Джудит Леннокс - Зимний дом
В конце концов она вернулась на шоссе и пошла пешком. Когда мимо проезжала машина, Элен боялась, что в ней сидит Пейдж. Через некоторое время она добралась до деревни, в которой было всего несколько домов и пивная. В пивной она попросила разрешения воспользоваться телефоном и позвонила Майе за ее счет. Пока Элен звонила, хозяйка стояла рядом и подозрительно следила за ней, поэтому объяснить, что случилось, было нельзя. По ее лицу текли слезы и капали с кончика носа.
Когда Элен прошла в дамскую комнату, она поняла подозрения хозяйки. Чулки были порваны, платье застегнуто вкривь и вкось. Губная помада размазалась, придав ей вид клоуна, волосы выпали из пучка и торчали во все стороны. Глаза смотрели в разные стороны, а алая помада разительно не сочеталась с вишневым платьем. «Я выгляжу той самой дешевой потаскушкой, за которую меня принял Морис Пейдж», — подумала Элен.
Когда позвонила Элен, Майя была дома одна. Она поехала быстро, и на дорогу ушло меньше часа. В дамской комнате она намочила платок, вытерла красное, распухшее лицо Элен и расчесала ей волосы. Элен дрожала всем телом и не могла вымолвить ни слова. Когда встревоженная Майя предложила ей бренди, Элен отчаянно замотала головой.
Дар речи вернулся к ней только в машине, по пути в Кембридж. Элен бормотала что-то бессвязное, но в конце концов Майя поняла, что случилось. Элен согласилась встретиться с каким-то ничтожным коммивояжеришкой, и он набросился на нее. Когда Элен описывала мотель, Майя сочувственно кивала, хотя пришла в ужас. «Но ведь такие места именно для этого и созданы», — едва не сказала она, однако ограничилась тем, что осторожно спросила:
— Милая, ты ведь, надеюсь, ничего ему не позволила?
Элен уставилась на подругу широко раскрытыми красными глазами, и Майя поняла, что смысл вопроса до нее не дошел.
— Я имею в виду… Что он делал?
Лицо Элен сморщилось.
— Он целовал меня. Это оказалось совсем не так, как я думала. Это было ужасно! И он… Он трогал меня. Трогал, понимаешь?! А я его лягнула.
На глаза Элен снова навернулись слезы.
Майя облегченно вздохнула и сжала ее руку.
— По крайней мере, ты избавилась от этой свиньи. Похоже, ты лишила его интимной жизни на несколько дней.
Элен не улыбнулась. Майя на мгновение задумалась. Важнее всего было доставить Элен в дом священника так, чтобы никто ни о чем не догадался. Она слишком хорошо представляла себе реакцию преподобного Фергюсона на известие о Морисе Пейдже. Ее охватил гнев. Такие девушки, как Элен, от которых ханжеское общество требовало слишком долгого соблюдения целомудрия, не могли защитить себя, а если по собственному невежеству попадали в подобный переплет, то их же за это и осуждали.
— Я отвезу тебя домой, — сказала Майя, — и скажу отцу, что у тебя болит голова и тебе нужно сразу лечь в постель.
Но Элен продолжала молчать. Майя обернулась и увидела, что она снова дрожит, а ее широко раскрытые, немигающие, остекленевшие глаза уставились в лобовое стекло.
— Милая, ты еще легко отделалась, — мягко сказала Майя. — Мужчины — настоящие чудовища.
Но ответа не последовало. Майя нажала на газ и поехала еще быстрее.
В Торп-Фене она помогла Элен выйти из машины и провела ее в дом. Стояла ночь; в доме, как всегда, было темно и мрачно, и преподобный Фергюсон, появившийся в коридоре как огромная черная летучая мышь, не видел лица Элен. Майя небрежно сказала:
— Мистер Фергюсон, у нее ужасно разболелась голова. Я провожу ее в спальню.
Потом она ослепительно улыбнулась священнику и повела Элен наверх. Добравшись до спальни, Майя помогла Элен снять платье и надеть ночную рубашку.
— Милая, а теперь ложись спать. Утром тебе станет легче.
Элен послушно нырнула в кровать.
Увидев ее глаза в тусклом золотистом свете керосиновой лампы, Майя встревожилась. Взгляд Элен был потухшим и безнадежным. Майя знала, что подобное не по ее части; она сама много лет прятала свои чувства и привыкла не обращать внимания на чужую боль. Робин, Дейзи или Хью могли бы что-нибудь сделать, но ей, Майе Мерчант, это было не по силам. Она постояла, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь что-нибудь придумать, затем наклонилась, поцеловала Элен в лоб и вышла из комнаты.
Поняв, что дружба с Хью заставила ее забыть Элен, в следующее воскресенье Майя приехала в Торп-Фен. Стоял прекрасный летний день, и Майя думала, что встретит Элен в саду. Но подруги там не было. Преподобный Фергюсон тоже куда-то ушел; Майя обнаружила только туповатую судомойку. Через несколько минут появилась запыхавшаяся Элен:
— Я видела твою машину.
— Элен, чем ты занималась? У тебя что-то в волосах… — Майя скорчила гримасу. — Тьфу… Паутина.
Элен нетерпеливо провела рукой по волосам, а потом схватила Майю за руку:
— Пойдем со мной.
Майя следом за Элен поднялась по лестнице, прошла по коридору и очутилась у другой лестницы.
— Туфли…
Майя была в остроносых лодочках на высоких каблуках.
— Сними их.
Они поднялись на огромный чердак с косой крышей. Из темноты на Майю смотрели странные предметы. Элен несла керосиновую лампу и освещала дорогу Майе, с туфлями в руке пробиравшейся между сундуками и коробками.
Элен открыла маленькую дверь в поперечной стене, обернулась и посмотрела на Майю.
— Видишь? Правда, тут замечательно?
Майя вошла в комнату.
— Это моя тайна. О ней не знает никто. Ты — единственная, кому я ее открыла, — услышала она голос Элен и оглянулась по сторонам.
Из-за окна и стен, выкрашенных белой краской, комната казалась намного светлее, чем остальной чердак. Майя замигала. Тут был стул, стол и маленький книжный шкаф, битком набитый дешевыми любовными романами (как выяснила Майя, проведя пальцем по корешкам). На стенах висели картинки — акварели Элен и иллюстрации, вырванные из журналов; на полу лежал коврик. Кроме того, тут имелись керосинка, чашка, тарелка, нож с вилкой и умывальник с кувшином и тазом на крышке.
И еще здесь была резная деревянная колыбель, стоявшая в углу. Когда Элен садилась, Майя заметила, что колыбель качается от малейшего движения половиц.
Последние дни Фрэнсис жил как в тумане. Часто он не понимал, в чьей постели проснулся, иногда не мог вспомнить, что было вчера вечером. Однажды у него вылетели из памяти целые сутки.
В неразберихе дней ясно прослеживались две нити. Светлой была Робин, темной — Ивлин. До сих пор ни та, ни другая не принесли ему счастья. Робин заставляла его чувствовать себя виноватым, хотя сам он отвергал такую возможность, а после близости с Ивлин он испытывал острое отвращение к самому себе. Он понимал, что Ивлин не способна испытывать ни чувство вины, ни чувство отвращения к себе, что она обладает той самой беззаботностью, на которую всегда претендовал он сам, но в конце концов был вынужден признать свое поражение. Иногда Фрэнсис ненавидел их обеих за то, что они заставляли его заглядывать себе в душу и понимать, что он ничтожество. Он знал, что обязан принять решение. Что рано или поздно ему придется выбирать между Ивлин и Робин. Принять такое решение было выше его сил, но Гиффорд презирал себя за то, что позволил событиям зайти так далеко. За то, что не мог сказать Робин правду, и за недостаток смелости и самоуважения, которые требовались для того, чтобы сопротивляться Ивлин.
