Наталия Терентьева - Чистая речка
Любовь Игоревна не знала, что сказать, я видела это. Виктор Сергеевич сел на подоконник, явно никуда не собираясь уходить.
– Ну, как ты? – спросила она. – Поправляешься? А… – Она перевела глаза на Виктора Сергеевича. – Вот… Я…
– Здравствуйте, – приветливо кивнул он. – Я – Русин тренер, о котором так много и плохо сейчас говорят в поселке.
– А… – От неловкости Любовь Игоревна засмеялась.
– Да, и это со мной Руся ездила в монастырь без разрешения.
– Чтобы венчаться, – встряла Алёхина и на всякий случай спряталась за воспитательницу.
– Ну ты дура! – сказала я. – Кто венчается в монастыре?!
– А где вы венчались? – высунулась Дашка из-за спины Любови Игоревны.
– Так, Алёхина! – нахмурилась наша воспитательница. – Ты зачем со мной поехала? Ну-ка, давай, иди там подожди.
– Ага, – кивнула Дашка, достала телефон, ткнула кнопочку и заговорила сладким голосом: – Пашенька, ты не скучаешь без меня?
– Алёхина, да уйди уже! – попросила Любовь Игоревна. – Только никуда не девайся, жди меня внизу!
Когда Дашка ушла, Любовь Игоревна неожиданно серьезно и просто спросила у Виктора Сергеевича:
– Молодой человек, я спрошу вас от лица очень многих людей, которым небезразлична судьба этой девочки…
Я видела, как невольно нахмурился мой тренер. А я даже не могла предположить, что Любовь Игоревна умеет так прилично разговаривать. Может быть, она раньше работала учителем, потом уже стала воспитателем и гоняет нас по коридорам, заставляя мальчиков мыться, оттаскивая девочек от мальчиков и проверяя, все ли в относительном порядке у малышей – насколько в детском доме вообще может быть что-то в порядке.
– Я внимательно слушаю вас, – сказал Виктор Сергеевич.
– Что вы собираетесь делать дальше?
– Дальше? Жениться.
Любовь Игоревна напряженно смотрела на улыбающегося Милютина.
– На ком?
– На ком – это уже дело десятое. Главное – созреть для этого решения. Ведь так?
Я осторожно взглянула на тренера. Он серьезно сейчас говорит? Надеюсь, что нет. Любовь Игоревна тоже поняла, что он не будет с ней разговаривать.
– Ну, смотрите, – сказала она. – Все волнуются…
– Деревня гудит, я понял, – кивнул Виктор Сергеевич. – Так приятно же, что есть о чем поговорить, правда?
Любовь Игоревна, похлопав меня по плечу, ушла. Виктор Сергеевич просто не понимает, что, когда я вернусь в детский дом, она обязательно скажет мне то, что сейчас не захотел выслушать он.
Не успела уйти Любовь Игоревна, пришла Серафима. Увидев Милютина, она всплеснула руками:
– Виктор Сергеевич!
– Да? – спросил как ни в чем не бывало Милютин.
– Что же вы вот так сами себя… О вас только и говорят, а вы…
– А я что должен делать – сидеть дома за занавешенными окнами и ждать, когда мне принесут повестку в суд?
– Нет, а вы что думаете – догулять оставшееся, что ли?
– Серафима Олеговна! – вздохнул Виктор Сергеевич, но совсем как-то не грустно вздохнул. – Я принес ребенку, своей лучшей ученице, солистке, лекарства, книгу, – он показал книгу, которую еще не успел мне отдать, – и добрые слова.
– Знаем мы ваши добрые слова… – проворчала Серафима. – На уши всех поставили… Не пойман – не вор, конечно… Но разве приятно, когда о вас сплетничают, гадости говорят?
– Неприятно, – согласился Виктор Сергеевич. – Пусть не говорят. Попросите Лариску, чтобы прекратила бегать и грязью меня поливать.
– Да она как будто с ума сошла! – махнула рукой Серафима. – А у вас, что, разве ничего не было? Я же видела ее в твоей машине в нашем дворе! Витя!.. – Серафима проговорила это так легко, что до меня не сразу дошел смысл ее слов.
Когда дошел, я опустила голову от неловкости.
– Что? Что голову опустила, глаза прячешь? Говори! Больше спросить некому!
– Я скажу – вы поверите? – подняла я на нее глаза.
– А вот поверю! – решительно сказала Серафима. – Поверю! Я людей вижу насквозь! Научилась за годы! Пашу вижу – любит он тебя, с ума сходит.
– Ага, и с Алёхиной крутится…
– А, так это для них… – пренебрежительно скривилась Серафима. – Тебе твой друг Виктор Сергеевич расскажет. Да, Витя? Это у вас как зубы почистить, правда?
Виктор Сергеевич смотрел на Серафиму с совершенно непроницаемой улыбкой.
– И его вижу, – сказала мне Серафима, легонько пихнув при этом Милютина в плечо. – Что ты сидишь, смотришь, как нерусский? Как будто не понимаешь ни слова? Девчонку опозорил, себя опозорил… Мне мать твою жалко и девочку жалко. А тебя не жалко. С тебя как с гуся вода.
– А вы бы хотели, чтобы я сейчас бился в истерике, рвал на себе волосы?
Серафима нервно повела головой.
– Не знаю. Не знаю, что делать. Надо ее отправить в другой детский дом.
– Ага, и Паша за ней сбежит. В любое место сбежит – это же ясно. И прирежет ее от ревности. Найдет и там к кому ревновать.
– Значит, тебе уехать.
– Нет. С чего я должен из своего родного города уезжать? Ничего, поболтают, привыкнут. Не переживайте. Ко всему привыкают. К чему только не привыкали. Вон Вова Скипидар ресторан в городе открыл – двенадцать лет сидел до этого, помните, как все переживали, что не может быть такого – в самом центре, в историческом здании, ресторан, а хозяин – бывший рецидивист. Привыкли же? А рощу реликтовую вырубили, чтобы дорогу спрямить, – погудели, привыкли, успокоились. И так далее. А уж с этим…
– Зря ты так о людях, Витя, – покачала головой Серафима. – И ты такие вещи не сравнивай. При чем тут Вова Скипидар… И роща… Нашел с чем сравнить… Она – ребенок. А ты – взрослый мужик.
– И что?
Я видела, что Виктор Сергеевич, улыбающийся и на вид спокойный, на самом деле сдерживается, чтобы не заговорить с Серафимой по-другому.
– Да ничего, Витя. Что обсуждать очевидные вещи? Один из вас сейчас здесь лишний. Либо ее увезут, либо ты уезжай. Говорю тебе как друг.
Я не знала, что Серафима – друг Виктора Сергеевича, и он, кажется, слегка удивился этим ее словам.
– Хорошо… – медленно сказал Виктор Сергеевич. – Спасибо, Серафима Олеговна. Я… я услышал. И я понимаю, что услышал от человека, который зла не хочет.
– Вот! – воскликнула Серафима. – Я всегда знала, что ты умный человек! И нормальный. Да, Витя?
Виктор Сергеевич как-то очень задумчиво кивнул.
– Наверно, это единственный выход… И хороший выход, разве нет?
Я все время стояла молча, слушая их. Меня даже не спрашивали, что я думаю об этом. Может, и хорошо, что не спрашивали. Мне трудно было сформулировать свои мысли. Я знала, что уезжать из детского дома мне совершенно невозможно – у меня здесь вся жизнь. Хорошая, плохая – но моя. И что Виктору Сергеевичу уезжать тоже невозможно. О чем сейчас говорил Милютин, мне было пока непонятно. Серафима тоже взглянула на него недоумевающе:
