Захар Прилепин - Обитель
Артём был уверен, что не знает, но всё равно немного испугался: «…Опять сейчас начнётся», — решил неопределённо.
— Эйхманис говорил: тут всегда была тюрьма, — примирительно сказал Артём на всякий случай: а вдруг всё-таки знает.
— А чего это ты про Эйхманиса разволновался? — с ходу спросила Галя, как ждала.
— Почему? — искренне удивился Артём. — Я не разволновался.
— Всё время вспоминаешь про него.
«Я не вспоминаю, сама ты вспоминаешь», — так и срывалось с языка у Артёма, но он заткнулся, не стал об этом.
— При царях — ладно, — не слушая его, заторопилась Галя. — Знаешь, кто тут сделал новую тюрьму? После революции? «Союзники» — белогвардейские товарищи: они сюда сослали представителей Временного управления из Архангельска — те показались им слишком «красными». А?
Артёму было почти всё равно, но ей, очевидно, нет.
— Теперь тут обижают семь тысяч человек, — говорила Галя о том, что, видимо, давно хотела сказать. — А до сих пор тысячу лет секли всю Россию! Мужика — секли и секли! — Артём поёжился: их точно сейчас услышат, как она всё это объяснит? Что проводит лекцию заключённому Горяинову? — Всего пять лет прошло — но кому сейчас придёт в голову отвести взрослого человека на конюшню, снять с него штаны и по заднице бить кнутом? — почти уже кричала Галя. — Ты не думал об этом? Как быстро все про всё забыли!
— Зато здесь бьют дрыном по голове, — сказал Артём глухо: это самое малое, что мог сказать.
— И что? — спросила Галя с вызовом, сузив бешеные глаза.
— Мне казалось, что так не должно быть при новой власти, — сказал Артём, ни о чём не думая: а с чего ему было молчать теперь.
— Не так склалось, як казалось! — чьими-то чужими словами выкрикнула Галя, лицо её было яростным и неприятным, она привстала с таким видом, словно хотела ударить Артёма по лицу, раскарябать его щёки и глаза до крови, чтоб ему было больно, больно, больно — больнее, чем ей.
Артём тоже встал, — она крикнула: «Ты!..» — хотела, наверное, добавить обычное здесь «…шакал!» — но не стала — ногами они растревожили пыль, стало противно дышать, — «…тварь!» — наконец придумала она и ударила даже не кулаком, а будто бы когтями в грудь, под левое плечо. «Прекрати!» — тоже почти выкрикнул он, схватил её за руку, рванул к себе, он явно был сильнее, но она тоже оказалась цепкой, сначала упиралась, потом вдруг со злобой и всерьёз вцепилась зубами ему в кисть руки, Артёму некуда было деться: не орать же, он зажмурился, стиснул челюсти, терпел, было действительно больно, и сразу потекла кровь по руке — прокусила ведь, ты посмотри…
Галя отпрянула, он тут же перехватил своё запястье рукой, сжал рану.
Она стояла с сияющими глазами: что? понял? ты же всё понимаешь — ну так понял ещё раз?
Крови у неё на губах почему-то не было.
Артём дышал через нос.
— Испакостил меня, ещё и ведёт контрреволюционные разговоры, — сказала Галя прочувствованно, будто бы свершив месть.
Артём ещё почти минуту смотрел молча, потом засмеялся: это было смешно — про разговоры.
Она тоже попыталась засмеяться, но вдруг заплакала. Артём впервые видел её слёзы и напугался.
— Галя, — позвал он и приобнял её, ожидая, что оттолкнёт, но она не оттолкнула. Но и не приникла. Плакала негромко, не жалостливо, но уверенно — словно надо было отплакаться немедленно.
Он попытался повернуть её лицом к себе, и она наконец поддалась, повернулась.
Вдруг он сказал ей прямо в пахнущий его кровью рот:
— Я люблю тебя.
Она услышала, но вела себя так, словно ничего не было.
Чуть отстранилась, руками вытерла лицо: оно было не раздражённое, но и не приручённое уже — а просто лицо.
— Для женщины надо хлопотать, голуба, — сказала она, не глядя на Артёма и чуть разглаживая заплаканные веки и растирая щёки. — Ты, кстати, помнишь, что тебя могут расстрелять в любой день? И как мне быть? Когда я хочу платок с разводами, баретки с резинками и пудру «Лебяжий пух»?
— Ты похлопочи, — сказал Артём тихо с ударением на «ты». — А потом вся твоя жизнь будет как лебяжий пух.
— Я похлопотала. Сторожем должен был идти ваш владычка Иоанн, а пошёл ты. А батюшка больницу сторожит и двор возле неё метёт.
— Выпусти меня — я буду хлопотать, как последний раб, — повторил Артём.
— Выпущу, — вдруг просто ответила она, и тут же: — В театр идём завтра? Премьера.
И, не дожидаясь ответа, взяла сумку и направилась к выходу.
— Галя. Работать мне где? — спросил Артём, чувствуя себя мелко и стыдно.
— Ты сторож? Вот и сторожи. На тебе ответственность, — ответила она, не оглядываясь, и, выйдя, быстро начала спускаться вниз по лестнице.
Через несколько минут Артём шагнул следом. У дверей, когда закрывал чердак, его едва не хватил удар — на полу, возле входа, полуголый, сидел беспризорник, леопард, хлопал глазами, ничего уже от голода и одичания не боясь. Среди всех эти погорелых росписей и прокопчённых святых он выглядел как натуральный малолетний чёрт.
— Брысь, чтоб тебя! — с перепугу выругался Артём, чуть не выронив ключ.
Тот даже не двинулся, набрал в рот соплей погуще и сплюнул.
Чего ему было надо — неясно. Подслушивал, нет? Тут такое происходило.
Артём уходил с опаской, торопясь: вдруг да и бросится на спину этот чертяка.
Отпустило, едва увидел взрослых лагерников при свете: блатарей, доходяг, шваль человеческую — все свои, хорошо.
— Прибрался, матери твоей бис? — спросил внизу дневальный.
— Иди, проверяй, — ответил Артём через плечо. — Чистота как в детской.
Вышел на улицу, поднял голову.
Два окна в погорелом соборе.
* * *Они встретились глазами, когда он заходил в зал. Место Артёма было ровно перед Галей, в третьем ряду.
«Она нарочно так, — догадался Артём. — Чтоб я думал про неё весь спектакль».
В последний миг перед тем, как сесть, Артём поднял глаза и увидел в невысокой боковой ложе Эйхманиса. К счастью, тот разговаривал с кем-то и Артёма не заметил.
Артём поскорее уселся, чувствуя, как голова гудит от прилива крови. Не без труда справился с желанием сползти под ряды и там затаиться.
Галя тем временем не унималась. Ей нужно было кого-то окликнуть, сидя ей показалось неудобным, и она встала, при этом задев затылок Артёма бедром.
Пожалуй, это было приятно; но не пред глазами Эйхманиса.
Артём чуть наклонил голову, чтоб дать Гале покрутиться вволю, но едва разогнулся и сел прямо, тут же почувствовал её руку у себя на плече, причём мизинцем она дважды быстро пощекотала его шею. Перегнувшись через Артёма, Галя сказала кому-то, сидящему впереди его:
