Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое
Дитте, увлеченная своим путешествием, пройдя некоторое расстояние, вдруг спохватывалась, что она совсем одна, и, чувствуя себя безгранично несчастной, 'покинутой, поднимала отчаянный крик. Тут уж показывались старики, и Дитте бросалась к ним в объятия, радуясь, что она опять с ними.
И как-то внезапно миновало то время, когда все, от чего она удалялась шагов на десять, выпадало из поля ее зрения. Она стала устремлять взгляды кверху, искать глазами лица людей, тогда как раньше видела только ноги тех, кто оказывался поблизости от нее. Разглядев однажды вдали дома, она самостоятельно пустилась в путь-дорогу. Теперь за нею нужен был глаз да глаз, — слишком соблазняло ее то, что виднелось вдали.
— Ей уже мало нас одних, — ее манит новое, незнакомое! — печально сказал Сэрен.
В этот день Дитте впервые отдалилась от них по-настоящему, и Сэрен, вспомнив при этом многое из лично пережитого, на секунду почувствовал себя одиноким. Но Марен не растерялась — малютка сумела научить ее уму-разуму. Марен накинула платок на голову и отправилась с Дитте в поселок, — пусть девочка поиграет с другими ребятишками.
V
ДЕДУШКА СНОВА БЕРЕТСЯ ЗА РАБОТУ
Кроме хижины да клочка дюн, Сэрен владел третьей долей рыболовной лодки со снастью. Но еще до рождения Дитте он свою долю сдал исполу одному молодому рыбаку из поселка, у которого не было средств для вступления в рыбацкую артель.
У стариков потребности были самые скромные, а Сэрине поденщиной зарабатывала себе на наряды, поэтому они кое-как и перебивались своей шестой частью улова да тем, что Сэрену удавалось иногда подработать.
Но теперь в доме снова появились малые дети!.. Малютку Дитте надо было кормить и одевать, — правда, пока ей не много требовалось, но уже само появление ребенка создавало новые затруднения. Теперь уже нельзя было мириться с тем чтобы доживать свой век кое-как, ничего не требуя терпеливо дожидаясь, когда придет их время отправляться на кладбище, и утешая себя мыслью, что расходы на похороны будут покрыты продажей хижины Нельзя было ограничиться тем, чтобы донашивать старую одежду и питаться одной вяленой рыбой, стараясь дотянуть до могилы, лишь бы только не попасть в богадельню общины. Сэрен и Марен вдруг обнаружили, что их жизненный путь еще не кончен, — в люльке лежало новое существо, требовавшее от них новых забот и новых усиленных трудов Теперь уже нельзя было жить по-стариковски, на покое и довольствоваться шестой долей улова с одной рыбачьей лодки. Долг призывал снова взяться за работу.
С появлением малютки прошлое стало напоминать им о себе. Как только под низким потолком их хижины раздался детский плач, стариков разом отбросило на четверть века назад, к той поре, когда они еще не ощущали бремени лет и вполне могли постоять за себя.
С этой ступени нетрудно было шагнуть и еще дальше назад — к тем счастливым дням, когда ни Сэрен, ни Марен вообще не знали усталости, когда он после долгого и тяжелого трудового дня шагал за целую милю туда, где жила в работницах Марен, проводил с нею ночь до самой зари и опять шагал целую милю обратно, чтобы быть первым на работе.
Теперь старики словно помолодели! Разве не появился у них снова малыш? В люльке пищал, искал соски крохотный младенческий ротик. Сэрен выполз из своей стариковской берлоги и опять начал внимательно поглядывать на море и на небо, так как взял обратно свой пай и стал сам выезжать на лов.
Вначале дело как будто наладилось. Стояло лето, когда появление Дитте заставило стариков пережить вторую молодость. Но тяжеленько было Сэрену поспевать за другими рыбаками, работать веслом наравне с ними и часами тянуть невод. А осенью, когда сельдь в море шла на большой глубине и невод приходилось запускать чуть не на самое дно, его словно в тиски зажимало в тяжелых нижних слоях воды, Сэрену совсем не по силам было тащить тоню наравне с другими. Пришлось взяться за другую работу, полегче. Это задевало старика, а еще обиднее было сознавать, что теперь он не может стоять на вахте в холодные ночи, — это он-то, который в свое время был парень хоть куда!
Чтобы и себя подбодрить и другим показаться в выгодном свете, Сэрен начинал вспоминать о своем былом удальстве и рассказывал о нем всем, кому не лень было слушать. Да, в те времена и снасть была хуже, и одежонка плохая, а зимы куда суровее, чем теперь. Мороз сковывал льдом все воды, и рыбакам, чтобы кормиться, приходилось забираться далеко-далеко от берега, таща еа собою санки со всею снастью, и уже там, на большой глубине, прорубать лед и ставить сети. О шерстяном белье тогда и понятия не имели, а на непромокаемую верхнюю одежду не хватало средств, для тепла надевали только грубые парусиновые штаны, длинные чулки я высокие сапоги с деревянными подошвами. А когда рыбакам случалось падать в воду, они продолжали работать в мокрой одежде, которая так смерзалась, что ее и не снять было.
Сэрену доставляло какое-то особенное удовольствие вспоминать об этих временах теперь, когда он уже не годился для таких вылазок, ведь тогда, прежде чем взяться за лов, нужно было отмахать на веслах чуть не до самых берегов Швеции. И вот он сидел на корме — такой маленький, лишний, шевелил без надобности шкотом, — паруса висели тряпками, — и рассказывал, рассказывал без конца. Рыбаки, налегая на тяжелые весла, слушали его краем уха. Может быть, это и правда, и отцы их об этом говорили, но рассказы Сэрена не становились занимательнее оттого, что он без конца повторял их своим беззубым ртом. И ничуть не легче было им двигать тяжелую лодку под его хвастливые речи. Старик Сэрен был вроде камня в неводе.
Только Марен могла протянуть старику руку помощи, переложив часть ноши с его спины на свою собственную. Она видела, как быстро падали его силы, хоть он и пытался скрывать это от нее, и решила: будь что будет, как-нибудь прокормимся и без лодки. Уж очень тяжело было старику подыматься по ночам с постели, когда его будили; как свинцом налитые, ныли старые кости, и Марен приходилось поддерживать мужа, чтобы он мог спустить ноги с кровати.
— Останься-ка разок дома, отдохни по-настоящему, — посоветовала она ему однажды. — Большая волна сегодня.
На следующую ночь она под другим предлогом снова уговорила его остаться дома. Марен не решалась напрямик предложить старику развязаться с морем и с лодкой. Сэрен был упрям и самолюбив. Но, если ей удалось бы вот так каждый раз удерживать его дома, компаньоны, наверное, постарались бы сами разрешить этот вопрос.
И вот Сэрен оставался дома и день, и два, и больше, а людям Марен говорила, что он болен. Постепенно он отвыкал от дела, — компаньонам это не нравилось, и они потребовали, чтобы он продал свой пай. Теперь старик поневоле сидел дома и хотя сердился и ворчал, но в сущности был доволен. Он возился около своей хижины, чинил рыбакам непромокаемую одежду и высокие сапоги с деревянными подошвами и постепенно приободрился. Марен поняла, что ему стало лучше, так как он опять начал добродушно придираться к ней.
