Самуил Шатров - Кое-что о Васюковых
— Что ж, это здоровая мысль, — сказал папа.
— Не нравится мне эта мысль, — опять вмешалась мама. — Не по душе мне такое дело! Не надо ему в него ввязываться!
— Простите, мадам, какое дело? — спросил папа;»— Кем мне предлагают стать? Частником? Фальшивомонетчиком? Главарем банды расхитителей?
— Не надо тебе быть толкачом. О них каждый день пишут в газетах,
— Обо мне не напишут, — ответил папа. - Не волнуйся!
— Это он сейчас такой храбрый, — сказала ма-Ма»— а не дай бог что-нибудь случится, он будет целыми вечерами лежать на диване и жаловаться на сердце, и пить стаканами валидол, и не спать по ночам, ходить по комнатам, читать уголовный кодекс и так вздыхать, что просто сердце разрывается.
— Как тебе нравится мой домашний трибун? — спросил папа. — Марк Туллий Цицерон перед ней ничто. Круглый нуль.
— Все это шуточки, — сказала мама, — до смерти надоели мне эти шуточки. Я хочу жить спокойно.
— Не слушай ее, — сказал папа. — Она страшная трусиха.
— Да, я трусиха! — ответила мама.
Папа махнул рукой и спросил у дяди Тиши:
— А как в «Плодвине» насчет финансов?
— Деньги у них найдутся, — сказал дядя. — Заведующий у них такой жох, каких свет не видывал. Жох с большой буквы. Он сейчас в Москве. Хочешь, приведу его пить чай?
— Этого еще не хватало, — сказала мама. — Я и так устаю, а тут возись с парадным чаем. Все-таки надо совесть иметь…
— Ладно, не устраивай пресс-конференцию, — сказал папа. — Мы сведем его в «Прагу».
— Чуть что — в «Прагу», — испугалась мама. — Будто вам некуда деньги девать!
…Через два дня к нам пришел дядя Жох. Он был высокий, волосатый и голову держал немного набок, потому что на шее у него сидел фурункул.
Как только Жох сказал о фурункуле, все сели за стол и «начали говорить о болезня;х. Когда к нам приходят гости, папа и мама обязательно говорят о болезнях. Жох начал жаловаться на фурункулы. Дома еще терпимо, но в Москве у него обязательно вскочит большой чирий, а то и два. Однажды у него вскочило целых три! Мама сказала, что это от климата. Из-за новых морей и автомобилей в Москве испортился климат. Раньше в Москве был климат не такой. Мороз так мороз. Жара так жара. А теперь не разбери поймешь. А вообще от фурункулов Одно спасение — дрожжи. Надо пить дрожжи — и дело с концом. Дядя сказал, что он уже пил. Тогда пусть попробует настойку из травы «медвежье ушко». Она называется «кукурузное рыльце», сказал папа. Нет, ушко! Нет, рыльце! Папа и мама заспорили. Дядя сказал, что пил всякие травы, будь они прокляты! Лучше держаться подальше от медицины. Если человеку суждено умереть, будьте уверены, никакая медицина не поможет! Видно, дяде пора уже складывать манатки, отправляться в крематорий. Тут все закричали, что дядя молодой, кровь с молоком, что он будет жить еще сто лет. А дядя мотал головой и говорил, что пора заказывать урну для пепла. Вот его бабка прожила сто десять лет. Она жила спокойно, без волнений. Она не заведовала артелью. Она не выполняла планов, и у нее не было фу-руикулов.
Мама подала чай, и дядя Жох приналег на пироги. Он съел кусок пирога с изюмом, потом с яблоками, два куска с вареньем и безо всякой начиики. Мама начала извиняться, что не испекла пирога с изюмом и маком.
— Это ее коронный номер, — сказал папа.
Но дядя ответил, что и эти пироги хороши, лучше быть не могут. Просто чудо какое-то, а не пироги. Дядя Жох выпил три чашки чая и начал говорить с папой о работе.
— Все будет законно, — сказал дядя. — Вы станете нашим сотрудником. Полторы тысячи на первое время хватит?
— Это >не бог весть что, но я согласен, — ответил папа.
Дядя Жох достал из портфеля чистую бумагу с печатью и написал папе доверенность.
— Теперь вы наш, — сказал дядя и попросил папу толкнуть вопрос с тарой.
Папа обещал толкнуть. Пусть дядя не волнуется. Раз за дело взялся Васюков, артель получит заливные бочки без перекосов, впадин и выпуклостей, без сучка и задоринки, с. такими доньями и такой клепкой, каких они еще никогда не получали.
— А вы, я вижу, на бондарной таре собаку съели! — сказал дядя.
— Собака — это не то животное, — ответил папа. — Я бы мог написать книгу о таре, о бочках инвентарных, обычных заливных и разовых, о кадках, о чанах, бадьях, мазницах и дошниках. Но я не пишу, я не люблю писанину.
Дядя Жох попрощался с нами и ушел.
— Ну, можешь меня поздравить, — сказал папа. — Я нашел свой голубец!
— Посмотрим, — ответила мама.
— Тут и смотреть нечего. Каждый дурак скажет, что это чистокровный голубец! Полторы тысячи карбованцев за работу не бей лежачего! — И папа на радостях расцеловал маму.
Так он стал толкачом. Никогда у него не было такой прекрасной работы. За целый месяц он всего три раза позвонил по телефону и оди «раз толкнул вагон с бочками.
— Просто совестно брать деньги за такое совместительство, — сказал ой маме.
— На этот счет я не волнуюсь, — ответила мама. — Совести у тебя хватит.
— Пожалуй, хватит, — согласился папа. — Вот получим из «Плодвина» дурные деньги и купим на них мебель.
— У нас есть мебель, — сказала мама.
— Дудки! — ответил папа. — Разве это мебель? Не хочу я больше сидеть в бабушкином кресле и спать на дедушкином диване. Хватит! Я хочу жить по-человечески!
И папа «начал искать новую мебель. И он нашел ее. Однажды он прибежал домой потный, со сбитым на спину галстуком и закричал маме, что в мебельный магазин прибыли гарнитуры «Дорис». Он уже записался на очередь. Тут мама сказала, что, быть, может, лучше не спешить. Лучше обождать, пока прибудут деньги из «Плодвина». Ждать! Папа расхохотался. «Дорис» будет ждать! Пока мы будем ловить ворон, гарнитуры растащат по квартирам. Нет, папа тоже не лыком шит! Он "немедленно ликвидирует бабушкино кресло и дедушкин диван и всю эту рухлядь и купит «Дорис». Не хватит денег — не беда! Папа достанет у дяди Тиши. Дядя обещал. А когда «Плодвин» пришлет, папа отдаст.
В выходной день папа отвез в комиссионный магазин бабушкино кресло, и дедушкин диван, и стулья, и даже стол. В комнате стало пусто, как на футбольном поле, когда команды уходят на отдых. В этот день мы обедали на полу, поджав под себя ноги, словно турки. Вечером папа пошел к дяде Тише за деньгами. Дяди не было дома: он уехал в командировку, не предупредив папу.
— Такого свинства я от него не ожидала, — сказала мама.
— Когда он приедет, я руки ему не подам, — закричал папа. — Ведь, если завтра мы «е достанем денег, «Дорис» продадут на корню!
Папа не достал денег ни завтра, ни послезавтра, ни еще через день. Мы продолжали обедать, сидя на полу. Мама и папа ахали и охали, когда подымались с пола, жаловались на поясницу и ругали этого кондового хама дядю Тишу.
Больше всего злилась мама. Она совсем озлилась, когда я нечаянно опрокинул ногой тарелку с супом. Она закричала, что еще несколько дней такой жизни, и ей вовсе не понадобится мебель, разве что больничная койка. Все идет именно к этому. Раньше мы жили тихо и спокойно, пока папа не нашел свой голубец. Мама ведь говорила, что голубцы до добра не доведут. Ее не слушали. Каждый делает что ему вздумается. Вот я пятый день не готовлю уроков — и хоть бы хны! Я, видите ли, не могу писать, лежа на полу. Такой я барин. Я думаю, что за меня будет готовить уроки принц Датский.
— Или президент Академии наук, — поддакнул папа.
Но мама пропустила это мимо ушей%
— Другие тоже хороши, — сказала она.— Для того чтобы обделывать свои делишки, надо иметь способности. Дядя Тиша хоть и хам и арап, а у него такие способности есть. Вся его квартира заставлена красивой мебелью, даже в прихожей стоит вьетнамская плетенка и висят немецкие бра.
А у некоторых такой мебели не будет, потому что у них нет способностей. А раз нет — нечего зариться на «Дорис». Надо тихонько сидеть в бабушкином кресле и помалкивать в тряпочку.
Тут папа не выдержал. Он сказал, что, если так ставится вопрос, деньги будут! Он сейчас же позвонит в «Плодвин» и выбьет из них все до копейки!
Папа позвонил. Он попросил позвать дядю Жоха. Но вместо дяди Жоха ответил какой-то дядя Ликвидком.
— Как ликвидком? — испугался папа. — Какой ликвидком?
Папа все время говорил «как», «почему», «отчего», будто других слов он не знал. «А как мне получить деньги?» — спросил он. «Никак», — ответила трубка. Оказывается, дядя Жох не оформил папу приказом. Тут папа начал так ругаться, что мама подбежала к телефону и нажала рукой на рычаг.
В этот же день папа поехал в комиссионный магазин. Бабушкино кресло и дедушкин диван стояли на месте. Мы их взяли и привезли домой.
С тех пор папа боится говорить о голубце. И мама об этом ни слова. Но когда мы сидим у телевизора и учитель в своих замечательных полосатых носках показывает разные па, я по папиным глазам Бижу, что он все еще думает, — а где бы ему ухватить свой голубец?
