Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов
Что-то такое из мира кукол.
Конечно, из мира нехороших кукол.
Но в хорошем, в дорогом плаще. Никаких этих наворотов, фенечек, лейблов – уматный прикид! Кто посвящен, тот поймет, а на остальных наплевать. Это чувствовалось и в сдержанных жестах, и в ледяном взгляде зеленых глаз. Как чужой кот в новой квартире. Захочет – нагадит, захочет – поставит хвост трубой и пройдет мимо. Лицо узкое, лоб высокий, но кожа подернута какой-то неприятной нездоровой желтизной.
У него, наверное, что-то с почками, подумала Татьяна без всякого сочувствия. Мог бы и снять, скотина, мог бы оставить в прихожей свои грязные сапоги на высоком каблуке, с этими неброскими цепочками из темной меди, мог бы не закидывать так нагло свои кривые ноги на журнальный столик. Вон сидит же в углу его приятель или напарник – сидит просто на стуле, без всяких выдумок. Похож, правда, на гамадрила из Сухумского зоопарка, но сидит скромно, почти совсем как человек. Громоздкий и неуклюжий, но человек. Длинные огромные руки, на широком, как блин, лице плавающая улыбка слабоумного, но, по крайней мере, не нагл.
Сладкая парочка!
Длинный плащ худощавого наглеца и необъятное демисезонное пальто в рубчик, в которое был облачен громила, мгновенно вызвали в памяти какой-то старый, действительно очень уж старый доперестроечный фильм. Такой старый, что Татьяна и названия его не вспомнила.
Да и какие тут названия!
– Ты не пужайся, тетка, – негромко, даже добродушно заговорил большой гость, тот, который сильно походил на громилу из Сухумского обезьянника. – Мы к тебе по делу.
– Тоже мне, нашел тетку! – чисто автоматически ответила Татьяна. Губы ее дрогнули. – По делу – это в студию. Дома я не занимаюсь делами.
И добавила, дивясь собственной находчивости:
– Зря этак расселись-то. Скоро мой муж придет.
Тонкие губы неприятного худощавого человека в длинном плаще искривила усмешка:
– Ну да. Он у тебя Бова-королевич. Только из Африки.
«Знают! Все знают! Даже о том, что муж в Африке, знают! – запаниковала Татьяна. – Сама виновата. Сама язык распускаю».
Как бы снимая возникшее напряжение, неуклюжий Хисаич, не вставая со стула, даже не меняя позы, примиряюще заметил:
– Придет, не придет. Какая разница? Только, думаю, не придет.
– Это почему?
– Да как почему? Думать надо. Дверь-то ты закрыла на все замки, да еще цепку навесила.
– Ну и что?
– Да так, ничего. Навесила и навесила. Чего уж теперь? Ты, тетка, не оправдывайся. Чего ты оправдываешься? Ты же дома.
Говорил теперь только Хисаич.
Он как бы даже утешал Татьяну:
– Ну, чего ты оправдываешься? Ну, зашли к тебе мужики. Ну, муж далеко, аж в Африке где-то. Так ведь мы зашли не гулять с тобой, тетка, мы, как бы это, зашли по делу.
– Что за дело? – насторожилась Татьяна.
– Да простое, не злись, – добродушно объяснил Хисаич. – У тебя, говорят, есть материал по «Пульсу». Сечешь, о чем я говорю? Ты что-то часто стала ссылаться на «Пульс». Как передача, так у тебя покойники скачут из окон. И все почему-то работники «Пульса». Как-то ты это односторонне показываешь. Необъективно. Нельзя так.
И приказал:
– Значит, давай все материалы по «Пульсу» на стол. Мы, значит, посмотрим бумажки, а там решим…
Он не сказал, что именно они будут решать. Просто причмокнул губами:
– У нас времени немного, тетка. Да и ты устала, тебе хочется отдохнуть. Мы аккуратно посмотрим, что там к чему в твоих бумагах, и уйдем. Нам ведь тоже интересно, что ты там людям поешь с экрана – правду или вранье? Что это за штука такая – «Пульс»? И чего ты привязалась к этому «Пульсу»? – как-то запоздало удивился Хисаич. – Других таких нет? Тоже мне! Так что, не тяни, тетка. Мы, сама видишь, как и ты, умотанные.
Для гамадрила из обезьянника громила говорил достаточно грамотно.
– Ишь, пожалел, – огрызнулась Татьяна. Страх и беспомощность боролись в ней с раздражением. – Какие еще бумаги? Какой «Пульс»? У меня если и есть что-нибудь по какому-то там «Пульсу», то уж никак не дома. Такие штуки держат в рабочих сейфах, на службе. Да и в сейфе у меня нет ничего интересного. Ничего я толком не знаю про этот «Пульс». Общие справки, не больше. Приходите в студию, покажу.
– Ага, приходите в студию! – добродушно покивал головой Хисаич. – Ты покажешь! Знаем, как ты умеешь показывать! Каждую передачу твою смотрим внимательно.
Кажется, Хисаич не прочь был поговорить, но его прервал резкий телефонный звонок.
Татьяна вздрогнула.
Игорек моментально убрал ноги с журнального столика и вопросительно посмотрел на Хисаича.
– Ждешь звонка? – поинтересовался громила.
– Жду, – ответила Татьяна.
Никаких звонков она не ждала, но почему-то решила: это Санька звонит. Это влюбленный Санька Филиппов, помреж с шестого канала. Вот прилип. Мало ему той ночи, которую они вместе провели на теплоходе… Узнал, наверное, что осталась одна, вот и звонит… Как не вовремя…
Почему это не вовремя? – вдруг подумала она, наполняясь какой-то нервной несмелой надеждой.
Но нервная эта надежда как-то сразу отлетела, стоило ей увидеть налившиеся холодом глаза Хисаича.
– Возьми трубку, тетка, раз уж ты оказалась дома, – негромко, но внушительно приказал Хисаич. – Возьми, возьми.
И предупредил:
– Болтай весело, как умеешь, но в меру. Помни, что у Игорька пистолет в кармане, да и я дотянусь до тебя прежде, чем ты вякнешь что-нибудь такое ненужное.
И переспросил:
– Ты все поняла?
Татьяна беспомощно кивнула.
– Танька! – звонил действительно помреж Санька Филиппов с шестого канала, давно и не всегда безнадежно влюбленный в Уткову. – Танька, у меня в машине корзина с ананасами, бананами, манго, авокадо и всей прочей всякой тропической снедью!
– В зоопарк собрался? – спросила Татьяна с тоской.
– А ты пустишь? Как там сегодня в зоопарке? Пустынно? – быстро и хитро спросил Филиппов. Каждое слово его была пропитано каким-то сладким сексуальным подтекстом.
– Нет… Не пустынно… Сегодня не пущу… – ответила она медленно и по глазам нагнувшегося к трубке Хисаича поняла, что ответила правильно.
– Ты не одна? – разочарованно протянул Санька.
– Я одна, но устала, – все с той же тоской ответила Татьяна.
– Устала? – обрадовался Филиппов. – Да ты что? Это же ерунда! Я знаю один особый массаж. Давай я сейчас приеду и клянусь, через полчаса ты у меня начнешь прыгать по люстрам!
И спросил жадно:
– Я еду?
Игорек издали злобно показал, тыча пальцем в часы, а потом тем же пальцем грозя Татьяне – заканчивай, дескать, хватит!
– Нет, не сегодня, – устало повторила Татьяна, вдруг действительно почувствовав ужасную усталость.
– А когда?
– Может, завтра… – ответила она пересохшими губами. – Ты позвони с утра… Утром договоримся…
Она ужасно хотела, чтобы утро уже наступило и чтобы гамадрилы уже убрались из ее квартиры, а явился бы наглый и веселый Санька и сделал бы ей такой массаж, чтобы она, визжа, прыгала с форточки на люстру, а с люстры прямо на Саньку.
«Ну, Санька, ну, догадайся, как мне страшно!.. – молила она, пытаясь дозваться, добудиться до подкорки, до подсознания глупого Саньки Филиппова. – Ну, догадайся, примчись!.. Если ты сейчас примчишься и выбросишь этих гамадрилом за окно, я сделаю все, чего ты хочешь. Я отдамся тебе тут же у двери. Я буду трахаться с тобой где угодно – в любом живом уголке, а не только в зоопарке. И в любое время суток. Стоит тебе захотеть, я буду ложиться прямо на твой рабочий стол. Только догадайся, только примчись!..»
К сожалению, Санька не догадался.
Татьяна устало положила трубку и посмотрела на Хисаича.
Хисаич молча кивнул.
– Ладно, хватит! – поднялся Игорек с кресла. – Хватит тянуть. Время жалко. Ты не видишь, Хисаич, что ли? Упрямая попалась тетка, она ничего не покажет.
И сплюнул прямо на пол:
– Раз у нее есть что-то в сейфе на службе, значит, и в квартире должно быть.
– Нет у меня никаких бумаг, – безнадежно повторила Татьяна.
– Сам найду.
Присматриваясь, Игорек прошелся по гостиной.
Внимательно оглядел роскошную немецкую стенку с хрусталем и книгами, купленную когда-то мужем Татьяны еще в «Березке». Ухмыльнулся. Коротким движением руки смел на пол часы-будильник, зажигалку, керамическую пепельницу «Мальборо», огромную, отливающую лаком шишку ливанского кедра, что-то там еще – всю эту мелкую чепуху, что с годами скапливается на полках.
С самой ей непонятным отстранением Татьяна вдруг подумала: действительно, чепуха. Откуда, зачем все это?
И покачала головой.
Не такая уж чепуха.
Зажигалку Татьяне подарил знаменитый космонавт. Один из самых знаменитых и первых, из тех, что, считай, летали в космос еще на реактивной трубе. Кедровую шишку привез из Ливана муж. Утверждает, что сам сбивал шишку с кедра. Миниатюрный будильник подарили, кажется, на работе. Чтобы не опаздывала, хотя она никогда не опаздывала.
