Амир-Хосейн Фарди - Исмаил
— Этот парень!
Сафар тоже, когда увидел его, подошел и спросил:
— Ты что тут делаешь, паренек из квартала?
Солеймани поинтересовался.
— Похоже, вы друг друга уже знаете?
Сафар ответил:
— Конечно. Имя уважаемого мне неизвестно, но в квартале я его несколько раз видел издалека.
— Это господин Сеноубари, Исмаил Сеноубари, — потом, обращаясь к Исмаилу, сказал: — А это господин Сафар Махрадж. Он недавно прибыл из села. Когда в первый день он вышел на работу, из предусмотрительности принес с собой домашние штаны, чтобы, если придется сесть на землю, а может быть, и лечь, не помять отутюженные брюки. Однако, к счастью — а может быть, к несчастью — такого случая не представилось. Господин также весьма прилежен как в работе, так и в супружеских вопросах. Например, на прошлой неделе ему очень понравилась одна дама. К делу он подошел весьма смышлено: узнав адрес ее квартиры, послал к ней свою сестру для предварительных переговоров с целью сватовства. Однако, к несчастью для господина Махраджа, для предоставления объяснений к дверям квартиры вышел муж этой дамы!
Хотя взрыв хохота сотрудников потряс помещение филиала, Сафар, не обращая на это внимания, приводил в порядок свой стол, готовясь к работе. Хедаяти, красный от смеха, сказал:
— Махрадж, черт тебя возьми, ответь же что-нибудь!
— Мне нечего сказать. Каждый разумный человек знает, что не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
В это время с улицы вошли несколько клиентов и громко поздоровались. Солеймани подвел Исмаила к Хедаяти и сказал:
— Эй, уважаемый сельчанин, вручаю тебе Сеноубари, запускай его в дело!
— Слушаюсь, уважаемый начальник, так запустим в дело, что все деловые упадут!
— Посмотрим и оценим.
— Поглядим.
Солеймани сделал знак Исмаилу, чтобы тот садился рядом с Хедаяти. Исмаил пододвинул стул и сел.
— С вашего разрешения, господин Хедаяти.
— Добро пожаловать, стройный юноша, душа моя — жертва за тебя!
Исмаилу стало весело. Хедаяти брал бумажные деньги посетителей, которые они подавали, чаще всего, вложив их в сберегательные книжки, и вначале как следует подравнивал купюры, потом своими мясистыми белыми пальцами пересчитывал их, одновременно спрашивая у клиента сумму. Если видел, что сосчитанная им сумма совпадает с названной клиентом, то вносил ее в приход и в сберкнижку. Занимаясь этим, он спросил Исмаила:
— До сих пор в банке не работал?
— Нет, не работал.
— Значит, пробег — ноль километров.
— Да, так.
— И посвящение не проходил?
— Никак нет.
— Значит, это за мной! — затем, принимая через барьер сберегательную книжку от женщины, продолжил: — Работа в банке требует твоего внимания и собранности. У клиента, как правило, все мысли о его деньгах, и если ты ему недодашь, он обрушит на тебя тысячу бранных слов, однако, если ты ошибешься в его пользу, ни звука от него не услышишь, а если спросишь, будет так отрицать, что тебе стыдно станет. Как в азартной игре, ты понял? Ты слушаешь меня?
— Слушаю, конечно, продолжайте.
— Скажи-ка, ты женат или нет? Хотя по лицу твоему вижу, что нет.
— Неженат.
— Значит, только об этом и думаешь, так?
— Нет, не думаю.
— Как это не думаешь? А по глазкам твоим голубым видно, что ты горячий парень! Быстрее женись, это к твоей пользе, ты понял?
— Понял.
— В таких местах, для служащего банка очень легко найти женщину. Мы с утра до ночи работаем с деньгами, они и думают, что всякий раз, как захотим, можем взять себе. Но нужно быть очень внимательным. Женщина — как та же пачка купюр по сто туманов, следует очень тщательно пересчитать, чтобы не ошибиться ни в ту, ни в другую сторону, или чтобы фальшивку тебе не подсунули, потому что потом у тебя ее уже не возьмут, понимаешь?
— Понимаю.
— Очень хорошо, теперь возьми эту пачку двадцатитумановых и пересчитай. Хорошенько наблюдай за моими пальцами и делай так же.
И Хедаяти начал пересчитывать купюры, вложенные в одну из сберегательных книжек.
— Понятно тебе?
— Понятно.
— Тогда начинай!
Исмаил начал. Это было тяжело. Пальцы его с трудом перебирали купюры и быстро устали. Однако он не останавливался. Старался. В это время один посетитель сказал громким голосом с необычным выговором:
— Салям алейкум уважаемым господам и дамам!
Исмаил посмотрел на него. Высокий, в белой рубашке и с седыми волосами, лицо красное, глаза вытянутые, веки припухшие. Изо рта вперед выступало несколько желтых длинных зубов. Он тяжело облокотился на барьер.
— Как ваше драгоценное здоровье, уважаемый господин Хедаяти?
— А как ваше, уважаемый господин Аспиран? Дела ваши, вижу, идут хорошо, а как здоровье членов тела вашего?
Мужчина сказал:
— Уважаемый господин Хедаяти, чтоб вы знали: вежливость имеет гораздо большую ценность, чем все те деньги, которые вы пересчитываете. В этой связи убедительно прошу вас соблюдать вежливость!
— С вашей точки зрения, я чем-то вас задел?
— Я больше ничего не добавлю, вы все изволили слышать.
Потом мужчина повернулся к Исмаилу:
— А вы, уважаемый новый молодой работник, не могли бы посмотреть, какая сумма на моем счету?
Исмаил удивленно переспросил:
— На вашем счету?
— Да, как я и сказал, на моем счету, номер 444.
Хедаяти, записывающий цифры, сказал:
— Господин Аспиран, он пока не знает этого. Будьте добры, подождите немного, я лично буду к вашим услугам.
Затем он достал карточку счета из пачки других карточек и объявил:
— Пожалуйста, уважаемый господин, один миллион шестьсот тысяч риалов — такова сумма на вашем счету.
— Очень хорошо, господин Хедаяти. Но я вам много раз говорил, и это записано у вас на моей карточке: мое имя Зинати, а не Аспиран!
Он сказал это и быстро вышел на улицу. После его ухода следы улыбок еще оставались на губах многих.
Исмаил считал, и конца этому не было видно. Большой и указательный пальцы он погружал во влажную губку, находящуюся в пластиковой чашечке, смачивал их и продолжал считать. Пальцы устали. Он уже не выдерживал. Клиенты через барьер с удивлением наблюдали за его неловкими движениями — и его от стыда прошибал пот. Он встал и пошел в буфетную. Ноги затекли, а новые туфли громко скрипели, отчего было еще мучительнее. В буфетной он посмотрел на себя в зеркало. Вид у него был подавленный. Он немного ослабил узел галстука, свободно вздохнул, сполоснул водой лицо. Сел на стул напротив вентилятора буфетной. Расслабил руки и ноги и закрыл глаза. Вспомнил о кофейне Али-аги. В это время там — тишина. Заходят иногда пенсионеры, старики, да порой усталые водители такси или поденные работники, чтобы утолить жажду, моют руки и лицо и просят напиться.
— Приятного вам отдыха!
Он открыл глаза. Это Могаддам вошел, чтобы приготовить чай.
— Ничего не делавши, уже устали?
— Нет, друг, я не устал. Терпение кончилось. Не могу просто так считать деньги.
— Надо привыкать, работа в банке вся такая.
Он наполнил чаем несколько стаканов.
— Если позволишь совет, вставай и иди в зал — хотя бы делай вид, что работаешь. Иначе нашему говоруну Солеймани это не понравится, и он быстро издаст приказ об увольнении.
Исмаил тяжело поднялся, оправился и вышел из буфетной. По пути ему нужно было пройти мимо Сафара. Тот тоже, как и Хедаяти, сидел перед своим окошком. Выдавал и принимал деньги и вносил записи. Говорил он скупо. Его лицо было каменным и холодным, брови напряженно выгнуты. Выглядел он так, будто какой-то драгоценный шанс уходил из его рук. Все слова, не относящиеся к работе, игнорировал. Лишь тогда, когда смеялись все, он коротко улыбался — и опять возвращался к делу. Исмаил придвинул один из стульев и сел рядом с ним.
— Как дела, господин Сафар? Бог в помощь.
— Спасибо, сосед!
Он быстро взглянул на Исмаила и опять — за работу. Писал он, сильно нажимая ручкой на бумагу, точки ставил толстые и крупные. Почерк его был ясным и отчетливым.
— Я хочу дать тебе один совет.
— Пожалуйста, слушаю вас.
— Отлично. Если хочешь знать мое мнение, тебе лучше работать, не разгибаясь, зря время не тратить. Хедаяти работает уже больше десяти лет, должен бы пойти на повышение, но нет, остается на месте, без движения, и Харири напрасно старается, только головную боль себе наживает.
— Каким образом?
— Позже сам поймешь.
Исмаил украдкой взглянул на Харири. Тот все время молчал, однако в молчании его чувствовалась какая-то тревога и растерянность, не похожая на усердие и внимательность в работе. Вместе с тем, он казался добрым и мягкосердечным; особенно благодаря той горестности, которая, как невидимый ореол, окружала его.
— Мне кажется, он хороший человек.
— Хорош-то хорош, да и оставь его, нам что за дело. Каждый должен о себе думать.
