Тим Лотт - Блю из Уайт-сити
Еще три раза по 250, и я миллионер. Тогда я точно буду счастлив. Тогда я буду победителем.
При условии, что Тони не заработает два миллиона.
Дом самый обыкновенный, и по конструкции, и по отделке. До того как я сломал перекрытия, в нем была стандартная планировка: две комнаты наверху, две внизу и выход из кухни в маленький дворик с крошечной лужайкой. Сейчас внизу одна большая комната с лестницей, ведущей от восточной стены наверх. Большое, светлое пространство, большие добротные деревянные окна со скользящими рамами. Отделка очень простая: на полу доска, белые стены, ничего лишнего, несколько гравюр. Веронике это кажется обезличенным, но я по опыту знаю, что нельзя придавать недвижимости слишком личный отпечаток, потому что, может случиться, что покупателю не понравится ваш вкус. Так что я решил не рисковать. Я не хочу ничего, что могло бы вызвать неприятие. В любом случае я здесь долго не задержусь; женитьба — подходящий случай продать этот дом за хорошие деньги.
Думаю, только одна стена в доме несет отпечаток моей личности и моей жизни, и то — все это можно убрать, перенести, удалить. Это огромный коллаж — действительно огромный: где-то пять на пять футов — из любительских фотографий. Я сделал для него раму на заказ. А потом методично вклеил туда все фотографии, которые были у меня в старых альбомах, лежали на дне ящиков, в коробках на чердаке. На площади в двадцать пять квадратных футов разместились сотни фотографий, среди них попадаются и черно-белые, но в основном цветные. Я клеил их целую ночь, в бредовом исступлении, через неделю после смерти отца. Это было в прошлом году. Это вернуло мне ощущение, что я все еще жив, что меня не сносит течением.
Я заметил, что Вероника рассматривает фотографии. Она часто так делает, хотя не знает большинства людей, на них изображенных. И правда, это море застывших лиц и тел притягивает, гипнотизирует. Каждый раз, глядя на коллаж, я нахожу что-то новое: лицо забытого друга, давно затерянный в памяти момент моей жизни. Жить — это значит забывать, забывать, а потом вдруг вспомнить. Моему коллажу удается выволочь наружу нечто неуловимое, без вести пропавшее, безнадежно утерянное. Состоящий из кусочков, он создает целостность. А кусочки эти — кусочки меня самого, все до единого.
Я подошел босиком и встал сзади. Не знаю, заметила она меня или нет, она была очень поглощена фотографиями. Мне кажется, что всякий раз, вступая в новые отношения, человек пытается выкрасть прошлое партнера, получить на него некие права собственности. И я думаю, разглядывание старых фотографий из той же серии. Но полностью завладеть прошлым невозможно. Вы показываете прежних спутников со смущением или гордостью. Рассказываете о поездках на дешевые средиземноморские курорты. Смеетесь над устаревшими нарядами. Это такая игра, такой эстрадный номер, но его нельзя недооценивать.
Я бросаю взгляд на первый попавшийся снимок. Небольшая фотография со скругленными углами. Что-то опустилось внутри, когда я посмотрел на нее. Джо, мой отец, обнимает меня, сидя на канапе, то есть на диване, в нашем доме на Рокли-роуд, в 12-м западном округе, западнее того места, где сейчас торговый центр. Но, если присмотреться, видно, что он меня не обнимает. Как подросток на первом свидании, он обвил рукой мои плечи и голову — мне лет семь-восемь, на мне спортивный костюм с эмблемой любимой футбольной команды, из которого я тогда не вылезал, — однако до меня не дотрагивается. Кажется, вот-вот обнимет, но я-то прекрасно знаю, что этого так и не случилось.
Я хорошо помню этот момент на диване. Мама стоит напротив и говорит, чтобы мы сели поближе, отец чувствует себя все неуютней и раздражается. Это видно по его лицу, по уже выцветающей улыбке. Я чувствую, как волны смущения исходят от отца, и краснею. Родимое пятно на лице наливается кровью и становится багровым. Я сжимаюсь. И это тоже видно на фотографии: меня как будто всосало внутрь — руки прижаты к груди, шея втянута, тело напряжено. Его рука так и не дотронулась до моего плеча. И в этом вся суть наших с отцом отношений. Его рука так и не дотянулась до меня.
Джо не был плохим, отнюдь. Я это понимаю, особенно теперь, когда он умер. Должен сказать, он мне всегда нравился. Но он был болезненно застенчив, и это диагноз. Он не терпел, когда к нему прикасались, неважно кто, я или моя мать, или кто-то еще, не потому, что он был холодным человеком, а потому, наверное, что это его сильно смущало. Может быть, кто-то ему сказал, что прикосновения — признак гомосексуальности или еще чего-то. Может быть, Грэмпс, этот старый ханжа. А вот и он сам, четвертый снимок слева, стоит со своей лопатой, лицо как из камня, ни намека на улыбку. Тогда они смотрели на вещи по-другому. Они считали, что любить — это делать то, что тебе говорят.
— Кто это? — Вероника показывает на крайний снимок в верхнем правом углу.
Я пытаюсь понять, какой именно снимок она имеет в виду.
— Там, где я в пачке, рядом со мной?
— Это разве ты?
— Хорош, правда?
— У вас что, маскарад был?
— Нет, это я устраивался на работу, проходил собеседование.
— А зачем ты надел пачку на собеседование?
Вероника иногда не сразу понимает, что я шучу.
Думаю, я к этому привыкну.
— Да нет. Конечно, был маскарад.
— А-а-а. Но я не эту имела в виду, а соседнюю.
— А, вот ту… это…
Потом, какую-то долю секунды, я пытаюсь вспомнить его имя. У него неровные зубы, светлые волосы, он очень высокого роста, родом с севера, из Ньюкастла. Три года мы были лучшими друзьями. Не разлей вода. Теперь вспомнил.
— Это Мартин Бакл.
— Я с ним не встречалась?
— Нет. Мы уже не общаемся.
— Почему?
— Не знаю. Просто разошлись.
И я несусь по течению дальше: моя жизнь, друзья, все, что было. Наконец потоком меня приносит к Вронки. И тут я падаю. Поправка. Уже упал.
Вронки выбирает наугад следующую фотографию.
— А это кто?
— Слева еще один Мартин, Мартин Кибл. Это его девушка, Сэлли. А я стою с… как его… Нивен какой-то там. Такое странное имя… Нивен, Нивен Бендер. Мы вместе учились в университете. Симпатичные ребята. Отличные ребята.
— Вы по-прежнему встречаетесь?
Я качаю головой. Мартин разбился на горных лыжах, но и с остальными мы давно не встречаемся. К тому времени он расстался с Сэлли. Кто знает, где она сейчас. Нивен Бендер осел где-то в Уэльсе. В прошлом году он прислал мне открытку на Рождество.
Я стал просматривать снимки в поисках старых друзей. Тэрри и Кэл — уехали в Америку. Эндрю Баракло — перестали общаться после того, как он слишком много проиграл мне в покер. Хотя я и отказывался брать деньги. Кэти Шаут — одна из лучших среди моих друзей-женщин. Вышла за парня, который терпеть меня не мог, что, впрочем, было взаимно. Так мы разошлись с Кэти. Пол Бэйкер — огромная копна соломенных волос и узкая грудная клетка. Переехал работать в Шотландию. Звонит иногда. У него уже трое детей.
Я все смотрю и смотрю. Несколько десятков лиц взирают с фотографий на меня, лиц некогда близких мне людей. С которыми я смеялся, делился секретами, выпивал, играл в дурацкие игры и которых я по-своему любил. Почти все они далеко. Обзавелись семьями и жильем в кредит в Уэстон-супер-Маре. Работают программистами за границей. Не могут или не хотят общаться. Выпали из поля зрения или из жизни. Старые друзья, с которыми я не общался годами, и не только потому, что нас разделяют расстояния, но и потому, что отношения естественным образом распадаются.
Друзья уходят по-разному. Иногда трагично. Среди лиц на фотографиях я могу различить одного наркомана, одного пропойцу, двое не вылезали из депрессии, один практически шизофреник, провел полгода в клинике. Есть там и те, с кем я ходил в школу, в институт, с кем я работал, с кем познакомился через друзей. И вдруг я понимаю, что большинство этих людей, добрую их половину, я не… мне не…
Не то, чтобы они мне не нравятся, просто они здесь потому, что всегда здесь были. Это дело привычки, что ли. Они — часть вашей жизни. Так или иначе, они не дают вам упасть, напоминают вам, кто вы, что с вами стало. Иногда это раздражает. Старые друзья могут превратиться в сухостой, в окаменелый лес. И тогда вы будете с трудом прокладывать себе путь через него, не для того, чтобы продвинуться вперед, а просто чтобы остаться в настоящем, чтобы прошлое не засосало.
Вероника теперь смотрит на другой угол коллажа, справа внизу. Этот угол особенный… одни и те же лица повторяются снова и снова. Я, Колин, Нодж и Тони. Осенью на празднике в Мюнхене Тони мочится на лобовое стекло фургона при включенных дворниках. Ибица, не то 93-й, не то 94-й? Мы все приняли экстази, это был дурдом. Я, Тони и Нодж забрасываем футбольными мячами Колина. Вот мы вчетвером ныряем в идеальной голубизны бассейн, не помню, где это было, может, мы тогда в первый раз отмечали 14 августа?
