Тим Лотт - Блю из Уайт-сити
Обзор книги Тим Лотт - Блю из Уайт-сити
Тим Лотт
Блю из Уайт-сити
Глава первая
Пузыри, чайники и Вронки Тери
О встрече с женщиной, которая переменит всю мою жизнь, заранее было ясно только одно: это произойдет, когда я буду пытаться что-нибудь ей продать. Именно так я знакомлюсь со всеми своими женщинами. Это одна из многих прелестей моей работы.
Дело было с полгода назад, однако я помню все совершенно отчетливо. Две спальни, при одной — отдельная ванная с туалетом, выход на обустроенную крышу, газовое центральное отопление, кухня-столовая, совсем рядом — все удовольствия Кинг-стрит и Хаммерсмита[1]. Цену за квартиру заломили грабительскую. Но она бы ее купила, не вмешайся я вовремя. Запросто подписала бы все бумаги.
Продажами я зарабатываю на жизнь — помогаю сбывать дома, крошечные квартирки, очаровательные двухуровневые апартаменты, требующие косметического ремонта просторные квартиры на первом этаже с выходом в сад. Короче — и чтоб уж все вам стало окончательно ясно — я агент по недвижимости.
Работа агента никогда не была пределом моих мечтаний. Говорю это не в оправдание — я не стыжусь того, чем занимаюсь. Не то, что какие-нибудь вырожденцы Руперты или янтарноокие Аманды во флердоранжах. Собственно, у меня даже есть университетский диплом по специальности «политология и философия»: я окончил Университет Западного Мидлсекса, или, если вам милее точные наименования — мой друг Нодж настаивает на употреблении непременно точных наименований, — Технический колледж Стейнса.
Вы можете поинтересоваться, что вообще будущий агент по недвижимости делал в университете. Там ведь не читают курсов типа «Назначение и семантика мухлевания: умение впарить и частичное сокрытие истины. Введение». Нет, тому, что я знаю, ни в одном заведении научиться невозможно. Мое занятие скорее сродни искусству. Продать дом — это как симфонию написать.
Впрочем, я особо не перегружал себя учебой. Пожалуй, я вообще ничем и никогда себя не перегружаю. Просто делаю то, что у меня получается, до тех пор, пока это у меня получается. Нет, видимо, все-таки я пошел в университет просто потому, что так мне было удобнее. Хотелось еще на три годика отсрочить необходимость искать работу, да и, по слухам, университетский курс, несмотря на претенциозное название, был не слишком сложным. Вот я и подал документы. Школьные выпускные экзамены я сдал легко (я умен; во всяком случае, настолько, чтобы умело скрывать свой ум) и к тому же полагал, что университет не будет так уж сильно отличаться от школы — те же тошнотворные учебники, та же нехитрая техника сдачи экзаменов. Плюс ко всему моя тогдашняя девушка жила неподалеку от университета, и мы с ней собирались быть вместе до конца жизни. Еще мне казалось, что с дипломом в кармане я наконец-то перестану чувствовать себя лохом из Шепердс-Буш[2], что он поможет мне найти приличную работу.
Но вскоре выяснилось, что все это — банальные детские иллюзии. С девушкой мы разбежались, и на целых полгода я остался при собственных умелых руках. Да и учеба, вопреки надеждам, оказалась далеко не халявной — порой от бесконечного думанья у меня даже болела голова. Забавное это дело — думать, скажу я вам. Думаешь, а вокруг головы будто невидимые облачка витают. И об этом еще надо подумать, и о том…
Лохом из Шепердс-Буш я быть не перестал, но зато сделался лохом с претензиями. Диплом Стейнса — особенно, когда он отнюдь не с отличием, — увы, не является автоматическим пропуском в любую профессию и, более того, даже закрывает доступ ко многим разновидностям квалифицированного и полуквалифицированного физического труда. Каменщики, водопроводчики, электрики и им подобные образованного человека за версту чуют, будто от него дрянным одеколоном разит. Образование они ненавидят. (Если только дело не касается их собственных детей. Образование для детей — святое! Но во взрослых они образованность терпеть не могут.)
Короче, после университета я полгода сидел без дела. Жизнь становилась все более тяжелой — как в финансовом плане, так и в психологическом, — пока в один прекрасный день мой дядюшка, с которым я почти не общался, не рассказал, что его приятель ищет человека для работы в риэлторском агентстве.
«Фарли, Рэтчетт и Гуинн» — маленькое агентство с большими амбициями. Его хозяева были готовы из кожи вон лезть ради комиссионных, мне деньги тоже не помешали бы. Во второй половине восьмидесятых рынок жилья пока еще шел на подъем, других предложений мне не поступало, так что я решил попробовать. И с тех пор назад не оглядывался. Просто я настолько глубоко влез в это дело, что уже не могу вылезти наружу и поглядеть на него со стороны. Это как приставучая привычка. Теперь-то я понимаю, что жизнь, в общем, и есть привычка. Стоит сделать что-нибудь раз, другой, третий — и ты уже, сам того не заметив, стал тем, в кого тебя превратила твоя привычка, и даже вообразить себя не можешь никем другим.
В привычке ли дело, в правильном ли выборе, или и в том и другом вместе, — но торговля недвижимостью подошла мне как нельзя лучше. Правда, иногда это занятие представляется мне каким-то… ну пустым, что ли. Не приносящим удовлетворения.
Если присмотреться, в моей работе можно углядеть элемент, скажем так, непристойности. Я вторгаюсь в жизнь других людей. Выставляю напоказ их личное, интимное пространство, словно часы в витрине на Оксфорд-стрит, стараюсь повыгоднее загнать их стены, их воздух, их представления о красоте и уюте. Я каждый раз оказываюсь бесцеремонным чужаком, вечным посторонним. Короче, не пришей кобыле хвост, тогда как должен бы производить совсем другое впечатление — уверенного в себе, решительного оптимиста. Но зато мне хорошо платят. У меня все отлично. По сравнению с Ноджем — это уж точно.
Не то чтобы мы с ним соревновались. Да и откуда взяться соревнованию там, где все дело в простой привычке, в привычке и везении? У каждого своя жизнь. У каждого все складывается по-своему.
И вместе с тем с какого-то боку моя работа, по всей видимости, вполне осмысленна. Недавно я осознал, что к тридцати годам уже прочно стою на ногах, полностью состоялся в качестве агента по недвижимости, торговца пространством, пустотой. Может, и вправду нашей жизнью управляют некие неведомые законы, о которых любит поговорить Вероника. Ведь почему-то же Нодж, мечтавший в школе путешествовать по миру, стал таксистом, Тони, больше всего на свете обожавший любоваться на себя в зеркало, теперь владелец парикмахерской, а Колин проводит все время за компьютером, в общении с машиной.
Что до меня, то я хотел другой — более яркой, более масштабной жизни. Не исключено, что именно это желание и стало подспудной причиной — если подспудные причины вообще существуют — моего поступления в университет. Нужны мне были, что ли, эти политология с философией? Нет, я хотел именно большой и яркой жизни. Скорее всего, потому-то я и сделался агентом по недвижимости — чтобы день за днем заглядывать в чужие окна, чтобы иметь безграничную свободу выбора. Работая риэлтором, я учусь — учусь выдавать себя за кого-то другого, дабы в конце концов самому стать этим другим. По привычке.
Но это еще не все. Я всегда хотел нравиться. Полагаю, все хотят. Просто не все готовы в этом сознаться. Нравиться людям — для меня даже не желание, а жизненная необходимость. Я не выношу, когда кто-то меня не любит. Поэтому мне так по душе и пришлась работа, построенная на том, чтобы располагать к себе людей, внушать им доверие. А потом вовсе необязательно поддерживать дружбу. Когда по хорошей цене продаешь чью-то квартиру или находишь клиенту подходящее жилье, он начинает тебя любить. Меня целуют, обнимают, хвалят и благодарят. Это здорово поднимает самооценку. А дальше «до свидания» и вперед — обхаживать нового клиента.
Спустя какое-то время — восьмидесятые они и есть восьмидесятые, — я заработал некоторое количество денег, позволившее мне перейти в новое качество. Как и мой родной Шепердс-Буш, я похорошел и выглядел теперь вполне перспективным, но скоро понял, что этого недостаточно. Деньги — вещь, конечно, прекрасная. Можно покупать дорогие костюмы, машины, всякие приятные мелочи, можно поселиться в 6-м Западном округе, оттуда перебраться в 11-й округ и в конце концов обосноваться в собственном домике в пределах 8-го Западного. Но они все равно каким-то образом обязательно меня раскалывали — я про тех, к чьему обществу мне так хотелось принадлежать, про людей с томными интонациями, изъясняющихся непонятными для посторонних намеками, тщательно скрывая при этом высокомерие по отношению к окружающим, про знатоков вин и оперного репертуара, про обладателей обширных связей. Тут мне стало ясно: если я действительно хочу вырваться из Шепердс-Буш, для этого понадобится что-то еще помимо солидного счета в банке. Наступили, а потом и подошли к концу — вместе с моим третьим десятком — девяностые, и вот я ощутил острую необходимость в ком-то, кто быстренько научил бы меня искусству прощания с прошлым. А еще мне был нужен символ того, что я уже не тот, за кого все меня упорно принимают.
