Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.
Тося и Пшеничкин, отвернувшись, фыркнули в ладони, глядя друг на друга. Евсеич, потряхивая кнутовищем, глядит то на кнут, то на Болтушка.
— Да не дебатировать нам надо, — говорит Шуров. — Есть ли у вас записи обмера?
— Как?..
— Записи обмера.
— Та-ак!.. Обмеры сдали в правление, а вопросительно качества — знаю, уточнить надо и согласовать надо… Надо на заседании правления — обсудить в корне…
— У меня дел много — некогда «дебатировать». Люди работают, а вы дебатировать собираетесь.
Болтушок обиделся. Морщинки на лбу прыгнули вниз. Игнат зашел позади штабеля, на котором сидит Болтушок.
— Не-ет! Пойдемте в правление, сядем честь по чести и продебатируем согласно формы. Что есть форма, товарищи!.. Не нами придумано — не нам и отдумывать назад. Мы должны со всей силой…
Но в этот момент Игнат вытащил мешок с противоположной стороны штабеля. Штабель развалился, и Болтушок, при последних словах, покатился вместе с мешками вниз.
— Да ты не падай! — «поддержал» его Игнат. — Разве ж можно на штабель садиться? Ай-яй-яй! Только начал «уточнять», и вот тебе раз: «всей силой» рюхнулся. Беда-то какая.
Он говорит невозмутимо, будто ничего не случилось, и начинает шевелить лопатой зерно.
Смеются в зернохранилище, смеются у триера, смеются Шуров и Пшеничкин. Тося смеется от души. Но Игнат не двинул и бровью. Болтушок отряхнулся, залез за шиворот пальцем, покрутил шеей.
— Ты что ржешь? — обратился он к Тосе. — Слыхал — агрономша. Ученый человек не должон уметь смеяться. А ты! За что мы вам и деньги платим?!
Тося смущена и обижена.
Болтушок важно уходит.
Шуров, Пшеничкин и Тося идут в правление. Тося в середине.
— Вы не обращайте внимания на Болтушка, — говорит Алеша.
— Нельзя не обращать внимания, — перебивает Шуров. — Надо проникнуть в самую суть человека.
Тося недоуменно смотрит на Шурова.
— А это что — входит в обязанности агронома?.. А Я думала так: главное — агротехника, урожай… Практика…
— Самая необходимая практика, Тося, — научиться узнавать людей. Будет вам и агротехника, и урожай. Все будет. А сейчас пока устроим вам квартиру, — говорит Шуров.
— Обратимся к Прохору семнадцатому, — загадочно говорит Алеша. Он пробует улыбнуться, но с досадой произносит: — Эх!
— А кто такой «Прохор семнадцатый»?
— Тс-с… — предупреждает Шуров Алешу и объясняет Тосе тихо: — Семнадцатый председатель, начиная с организации колхоза. Было даже так: два председателя за один год сменилось.
— А Самоваров давно в колхозе?
— С месяц всего-навсего, — отвечает Шуров.
— В артели жестянщиков его прозвали «королем», дополнил Алеша.
— Да-а, — многозначительно произнес Шуров. — Ну! — сразу весело заговорил он. — К Самоварову насчет квартиры.
Правление. Большая комната. Счетовод Херувимов приветствует вошедших и подает поочередно руку.
— Дома? — спрашивает Шуров, указывая кивком на дверь с табличкой «Председатель колхоза тов. Самоваров П. П.».
Шуров легонько стучит в дверь.
— Кто? — вопрошает зычный бас.
— Можно?
— Кто, спрашиваю?
— Шуров.
— Подождешь. Занят.
Все трое садятся на лавку.
— Что это значит? — спрашивает Тося.
— Обычное явление, — отвечает Шуров.
Входит Катков Митрофан Андреевич со свертком в руке. Знакомится с Тосей. Развертывает сверток на столе.
— Вот, Петр Кузьмич, — говорит он тихо. — В этом поле велит сеять свеклу по весновспашке, а вику переносит на зябь. И картофелище велит пахать на тридцать сантиметров — не мельче — под овес. А ваш план — фьюить!
— Интересно, — говорит Шуров.
Все присутствующие наклонились над планом. Алеша спрашивает:
— А как вы думаете, Петр Кузьмич?
— Думаю так, чтобы урожай был больше. Понятно?
— Воевать придется? — вопросительно говорит Катков, указывая на табличку на двери председательского кабинета.
— Да, — отвечает Шуров.
— Война так война! — горячо говорит Катков и стучит в дверь: — Можно?
— Кто? — тем же тоном спрашивает Самоваров.
— Катков.
— Подождешь. Занят.
Снова все сели.
— Сидеть нам некогда, товарищи, — говорит Шуров и встает. Он решительно открывает дверь в кабинет и приглашает жестом присутствующих.
Самоваров сидит за письменным столом в кресле. Сбоку от него, на стене, на трех гвоздиках навешаны бумаги, инструкции и распоряжения. На столе толстый справочник. Самоваров накалывает на гвоздь последнюю бумагу и говорит входящим:
— Занят, говорю. Ну и люди! Прутся безо всякого резону. Никак не приучишь к порядку.
— Некогда. Посевная на носу, Прохор Палыч, — возражает Шуров.
— А мне — не посевная? Голова раздулась от мышления — во! — И Самоваров показывает, как у него раздулась голова.
— Чем же вы сейчас были заняты, простите за нескромный вопрос? — спрашивает Шуров.
— Мозговал… Прикидывал, подсчитывал, ну и… плановал. Я, брат, если сказал — дам по двадцать пять центнеров с гектара, — так и будет. Я полагаю — будет.
— Это хорошо! Очень хорошо, — с оттенком иронии говорит Шуров.
— Во-от… Так и будет. Все в одну точку! Ну, давайте — что у вас там… так и быть, приму без очереди, как руксостав колхоза… Это кто? — указывает он на Тосю.
Тося подает руку.
— Тося.
— Ишь ты! Тося. Здорово! Это не ты звонила со станции вчера насчет подводы?
— Я.
— Не мог, не мог. Лошадям дела — по глотку, людей не хватает. Некого, некого послать, дорогая. Автомашины нельзя — дорога вот-вот ухнет. Я полагал, дойдешь пешком. Вот и дошла. Если я сказал — дойдешь, значит, дойдешь!
— Мне квартиру надо.
— Квартир нету — гостиницу еще не построил. Вот построю — милости просим! Коечку, душ и тому подобное. Здорово, а?
— По договору с институтом колхоз обеспечивает квартирой, — говорит Шуров, обращаясь к Самоварову.
— А где тот договор?
— Вы же его читали и наложили резолюцию «утвердить».
— Писал резолюцию?
— Писал.
— Ишь ты! Забыл. А может, не писал?
— Нет, писал.
— А может, и писал. Тут голова идет кругом… — Херувимов подкладывает Самоварову на подпись бумажки. — Тому подпиши, тому дай, этому резолюцию… М-да-а… Раз писал, то… (думает), то пущай к Григорию Егорычу Хватову станет. Хозяин хороший, хозяйка — во! Граммофон есть. Патреты разные висят.
— Это тот, что сегодня ехал со станции? — спрашивает Тося.
Шуров утвердительно кивает головой.
— Я к нему не пойду, — решительно говорит Тося.
— По какой такой причине? — спрашивает Самоваров.
— Не хочу.
— Та-ак… — Самоваров продолжает подписывать бумажки. — Ну, ночуй пока в правлении, на столе. Разрешаю.
— Ка-ак? — недоуменно спрашивает Тося.
— В правлении, — отвечает Самоваров. — Солдат в окопах ночует, и то ничего.
Шуров возмущенно:
— Прохор Палыч!
— Я сказал. Давай следующий. У тебя что? — тычет он в Каткова.
— У нас у всех одно дело: насчет плана сева. Не согласны с вашим изменением, — говорит Шуров.
— Что-о?! Это не я изменил, а ты… Ты и яровую пшеницу хочешь сократить — против районного плана идешь. И бригадиров подстроил! Ну, смотри, Шуров! Я не таким рога скручивал. Я полагаю, ты на вредный путь тянешь колхоз.
— Рога крутить — дело нехитрое, — говорит Шуров. — А «вредный путь» надо еще доказать.
— Я не буду сеять свеклу по весновспашке! — крикнул Алеша.
— Да и я, наверно, картофелище пахать не буду под овес, — спокойно говорит Катков. — Там уже была глубокая пахота.
— Ух ты! Раскричались! — Самоваров в упор смотрит на Шурова.
Тот спокойно выдерживает его взгляд и говорит:
— Весна предполагается сухая: глубокой весновспашкой мы высушим почву и можем погубить урожай.
Самоваров резко встает, сдергивает бумажку с гвоздика и бросает ее Шурову на край стола:
— А это что? Инструкция о весеннем севе. — Сдергивает бумажку с другого гвоздика. — А это что? Директива райисполкома о глубокой весновспашке. А это что? — сует книжку Шурову. — Спра-авош-ни-ик?! Та же инструкция… Эх ты! Агроном! — иронически продолжает он. — Ни черта ты не смыслишь в руководящем деле. Да и насчет агротехники — того… — он крутит пальцем перед своим лбом и смеется.
Шуров подошел вплотную к Самоварову:
— Вы понимаете, что значит — жить только по инструкции?
— Пятнадцать лет живу — понимаю. Ишь ты!
— Вы понимаете, что мы имеем дело с живыми растениями, а не с кирпичами?
— А ты понимаешь, что мы имеем дело с… начальством? — И указывает на стену с гвоздиками, увешанными бумажками.
Катков во время этого разговора внимательно следит за Самоваровым и Шуровым, как бы оценивая противников.
Шуров что-то сообразил, о чем-то догадался: он раскусил, с кем имеет дело, и это выразилось в том, как он покачал головой, как безнадежно махнул рукой и многозначительно заключил, отвечая на вопрос Самоварова:
