Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
— Нельзя тебе пить, Бежана! Потерпи немного, придем домой, вылечит тебя бабушка Аквиринэ, тогда и пей, сколько тебе захочется.
— Сосойя, дай перед смертью испить глоток нашей супсунской воды. Мне теперь все можно… Бежана часто задышал. Я испуганно взглянул на Анатолия.
— Он просит пить, что делать?
Анатолий встал, зачерпнул ладонями воду из реки и дал напиться Бежане.
— Что ты делаешь? Нельзя ему!
— Вот спасибо тебе! — поблагодарил Бежана Анатолия. — Твой русский умнее тебя, Сосойя, знает он, что теперь мне ничем уже не помочь… — Он вдруг привстал и пристально посмотрел на меня. — Сосойя, где ты?
— Здесь я, Бежана, не видишь разве меня?
— Не вижу, Сосойя, не вижу… Кажись, умираю я, Сосойя… — Бежана опустил голову на колени Хатии.
— Не умирай, Бежана, не умирай, дорогой! — взмолился я. — Что я скажу людям? Слышишь, Бежана, милый мой, потерпи еще немного! Все будет хорошо, Бежана! Вот я здесь, рядом с тобой! Видишь меня, Бежана?
— Успокойся, Сосойя… А что солнце? Оно уже закатилось?
— Нет еще, Бежана…
— Хатия, ты видишь солнце?
Хатия никого и ничего не видела. Она рыдала.
— А я не вижу солнце… — сказал Бежана.
— Видишь, как не видишь! Вон оно, над Концхоулой! Скажи, что видишь солнце, Бежана! — просил я Бежану и гладил его похолодевшие руки.
— Сосойя, слышишь?
— Что, Бежана?
— Слышишь? — Бежана прислушался к чему-то и вдруг тихо запел:
Девица-красавица
В загляденье платьице…
Бежана пел и улыбался. Потом голос его постепенно стал угасать. Я припал к его груди.
Бежана ничего уже не чувствовал и не слышал…
Долго еще я обнимал и ласкал Бежану. Потом почувствовал прикосновение руки Анатолия и поднял голову. Солнца на небе уже не было, но гора еще пылала оранжевым отблеском его лучей.
Бежана больше не пел.
Снег
В конце декабря наступили сильные холода. Однажды вечером подул низовой ветер и пошел снег. Потом ветер улегся, а снег продолжал сыпать без конца. Сухие, пушистые снежинки, медленно кружась, ложились на землю. За ночь снег покрыл все вокруг таким толстым слоем, что утром куры, слетев с насеста, провалились в снег по самый клюв. Снег шел не переставая весь следующий день. И потянулись нескончаемые зимние вечера… Топанье ногами на балконе… Шипенье сырых дров… Вареная ветчина… Протяжный лай собак… В сплошном снежном покрове появились протоптанные тропинки — от домов к колодцам, от соседа к соседу, от села к селу. В школе стихли шум и гомон: дети отсиживались по домам, ожидая, когда уляжется снег. А школьный колокол по утрам звал, звал нас…
Снег сровнял холмы и впадины… Полегли плетни. Лишь кое-где торчал вбитый недавно кол, да и того уносил случайный прохожий, кто — на дрова, кто — чтобы отбиться от собак или набежавшего ненароком проголодавшегося зверя.
…Пригорюнившийся Анатолий сидит у камина и ворчит:
— Глупая выдумка — камин. Дрова пожирает что твой паровоз, а тепла от него — на грош! Лицо горит, а спина мерзнет!
— Повернитесь теперь спиной! — учит тетя.
— Вот нашу бы русскую печь сюда!..
— А разве у вас зимой не холодно? — спрашиваю я.
— Понимаешь, мороз у нас суше, здесь так и пробирает до мозга костей…
— Завтра надо смести снег, а то чего доброго, обвалится крыша, — говорит про себя тетя.
Снег валит и валит…
— Сосойя, сходи за дровами!
Я накидываю полушубок и спускаюсь во двор. Приношу дрова, кидаю их в камин и усаживаюсь тут же на козлиной шкуре. Сырые дрова долго шипят и дымятся, потом вдруг вспыхивают ярким пламенем. В комнате светлеет. Я замечаю, что Анатолий смотрит на тетю, смотрит пристально, не отводя глаз. Тетя сидит склоня голову и вяжет теплые носки для меня. Я отворачиваюсь, но все же замечаю, что тетя украдкой смотрит на Анатолия.
Анатолий — блондин, худощав и очень красив. Он выглядит немного моложе тети. Теперь он уставился на огонь и думает что-то свое. Потом он вздыхает и опять переводит взгляд на тетю. Я вижу все и — как ни странно — не обижаюсь. Анатолий тоже видит все. Он смущенно улыбается и кладет руку на мое плечо. Я не двигаюсь, мне приятно прикосновение руки Анатолия. Тетя тоже видит все, и — я чувствую это — она рада. Я счастлив оттого, что тетя рада, и улыбаюсь Анатолию. Потом я долго не отрываясь наблюдаю за игрой огня в камине — пусть тетя и Анатолий смотрят не смущаясь друг на друга. «Сосойя на собственной спине приволок домой себе дядю», — вспоминаю я и подбрасываю в камин дрова. «Это — Сосоин русский», — вспоминаю я слова Бежаны и вижу Бежану с прижатыми к животу окровавленными руками… В камине танцует пламя, и в пламени я вижу улыбающуюся Хатию. Хатия стоит в пламени, и я не удивляюсь, что огонь не причиняет ей никакого вреда…
До меня доносится глухой голос Анатолия:
— Сожгли все, сровняли с землей… Людей угнали в Германию… А мы отступали… Были вынуждены отступать… Нет, Кетеван, я уйду, обязательно уйду.
Анатолий каждый день собирается уходить, но не может… Он потеет и кашляет ночи напролет… Я не отговариваю Анатолия: знаю, что рано или поздно он уйдет. Я боюсь этого дня, боюсь потому, что очень люблю тетю. Я знаю: тетя тоже боится этого дня. В языках пламени улыбается Хатия. «Я вижу солнце, Сосойя!» — говорит она, и я ничего на свете больше не боюсь…
Кукури
— Здравствуй, Бежана! Это я, твой Сосойя! Я не спрашиваю о твоем житье-бытье, знаю сам, как ты живешь. И потом, ты ведь все равно скажешь, что у тебя все хорошо, что ты ни в чем не нуждаешься… Но мне известно все… Я вижу тебя каждую ночь и навещаю тебя каждый день. Правда, последние дни я не смог прийти к тебе, — ты уж извини меня. Снег лежит по пояс, трудно подниматься в гору. Спроси хоть Анатолия — еле добрался сюда… Сейчас мы все здесь приведем в порядок. А потом сходим к тебе домой, сметем снег с крыши, иначе провалится крыша. Ты не бойся, Бежана, пока я жив, твой дом будет стоять. Ну, ты знаешь, Бежана, какая вчера была каланда[24], кое-кто палил из ружья. У Сидонии Чхаидзе даже пели. У них справляли свадьбу. Сидония вышла за Важа Джибути. Да-да, за того самого Важа, что вернулся с фронта без руки. Мы с тетей были приглашены, но не пошли. Нечем было поздравить молодоженов, да и не очень-то хотелось идти. Сегодня уже новый год, Бежана, сорок третий. Тут вот снег повалил розу. Ничего, сойдет снег, Хатия подставит розовому кусту колышек. И траву расчистит… Да, насчет креста. Я не хотел ставить крест, но бабушка Аквиринэ пристала: как это можно, говорит, могила христианина — без креста!.. Ты не думай, Бежана, это не простой крест. Помнишь наши ворота? Да, из красного дерева. Так вот, я разобрал ворота и велел сбить крест… Ну, теперь мы пойдем, Бежана, к тебе домой, сметем крышу… А завтра я снова приду к тебе…
Мы поправили покосившийся крест на могиле Бежаны и присели тут же на снегу.
— Холодно, — сказал Анатолий.
Я достал из кармана пол-литровую бутылку с водкой и протянул Анатолию. Он отпил несколько глотков и возвратил бутылку мне. Я тоже отпил. Потом мы вскинули на плечи лопаты и направились к Бежаниному дому…
…Над селом уже спускались сумерки, когда мы, продрогшие и проголодавшиеся, возвращались домой. У ворот Лукайи Поцхишвили Анатолий остановился. Дом утопал в снегу почти до самых перил балкона, на крыше снег лежал метровым слоем. Над дверью висела давешняя траурная лента. Скулившая и прыгавшая на балконе собака при нашем появлении с лаем сбежала вниз, но сразу же по живот увязла в снегу и, тявкнув ради приличия еще несколько раз, вернулась обратно.
— Зайдем! — предложил Анатолий.
— Зачем?
Анатолий молча направился к воротам, открыл калитку и вошел во двор. Я последовал за ним. Собака снова залаяла. На балкон вышел Лукайя.
— Кто там? — крикнул он, приставив к глазам ладонь козырьком. Я посмотрел на Лукайю и поразился: как быстро и беспощадно сломило горе этого сильного, кряжистого мужчину.
— Это мы, дядя Лукайя! Здравствуй! — ответил я.
— Пожалуйте в дом! Привет Сосойе и Сосоиному русскому!
Анатолий оглядел прислоненную к дому лестницу и стал взбираться.
— Сосойя, куда он лезет? — забеспокоился Лукайя. — Пригласи человека в комнату!
— Сперва сметем крышу, дядя Лукайя, — ответил я и тоже полез на лестницу.
— Зачем беспокоитесь, дети, дай бог вам здоровья! Эх, старость не радость. Да еще такая старость, как у меня. Нет больше моих сил. А снегу-то навалило! Еще ночь, и рухнул бы дом! Дай бог вам радости и здоровья! И баба моя совсем скисла. Эй, хозяйка, принимай гостей! — Лукайя открыл дверь. Воспользовавшись этим, собака вмиг шмыгнула в комнату.
Почти час мы сметали снег с крыши. Руки у меня окоченели. Я подобрался к дымовой трубе и протянул руки к вившемуся из нее дыму. Вместе с приятным теплом я почувствовал нечто более соблазнительное.
