Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Когда я и Анатолий впервые прошлись по селу, за нами увязалась целая орава ребят.
— Сосойя, он герой?
— А то нет?!
— Сколько он убил немцев?
— Миллион!
— А ты взаправду с ним по-русски разговариваешь или обманываешь нас?
— Обманываю!
— А стреляет он хорошо?
— Птичку сбивает на лету!
— В зяблика попадет?
— С двадцати шагов в глаз!
— А в кольцо?
— В самое отверстие!
— Ух! Вот молодец!
Когда Анатолий впервые увидел вывешенное на балконе Лукайи Поцхишвили черное полотно с бронзовыми буквами[23], он удивленно посмотрел на меня:
— Что это такое, Сосо?
— Сын у него погиб на фронте…
— Ну?
— Ну, здесь написано, что они оплакивают безвременно погибшего сына Кукури…
Анатолий промолчал. Потом он стал останавливаться у каждого дома с такой же траурной лентой и хмуро разглядывать буквы, выведенные неумелой рукой, но с неимоверной любовью и старанием.
Мы вернулись домой поздно вечером.
— Где вы пропадали целый день? — спросила за ужином тетя.
— Осматривали село, — ответил я.
— И что же, понравилось? — обратилась тетя к Анатолию.
— Нет! — покачал он головой.
— Что ты ему показал, Сосойя?
— А ничего. Он ходил и рассматривал траурные надписи…
— Тяжело… — вздохнула тетя.
— Много! — сказал Анатолий. — Тринадцать!
— Много…
Рыбалка
После преображения, когда вода в Супсе становится холодной как лед, усач и сельдь залегают на спячку. Они разыскивают в реке пустотелый валун покрупнее, забираются туда и до самой мартовской оттепели лежат без движения, тесно прижавшись друг к другу. Об этой рыбьей повадке известно каждому сельскому мальчику и, конечно же, мне. Есть у меня на примете и соответствующее место на реке. Называется оно Напицара. Здесь с незапамятных времен лежит в воде огромный замшелый валун — «чертов камень». Летом мы с утра до вечера лежим на этом камне, загораем, прыгаем с него в глубокий, темный омут, который образует здесь Супса. Но сейчас не время для купаний. Сейчас мы ищем рыбу. Я лежу в ледяной воде у «чертова камня», дрожа всем телом, лязгая зубами. Одной рукой я прикрываю отверстие в камне, другую просовываю туда по самое плечо.
На берегу сидит Хатия, тут же Анатолий разводит костер, а Бежана сидит на корточках у самой воды и поучает меня.
— Есть рыба, Сосойя?
Я киваю головой.
— Сельдь или усач?
— Усач.
— Хватай его за усы! Да пощекочи его! Усач что твой поросенок, любит, когда его щекочут!.. Смотри, Сосойя, простудишься! Посинел весь! Вылезай, согрейся маленько!
— Отстань, Бежана!
— Много рыбы?
— Много, много, отстань!
— Хватит всем? Ее ведь надо разделить на четыре части!..
Я киваю головой.
— А то, помнишь, третьего дня ты надул меня! Отдал каких-то жалких головастиков! Смотри у меня! — предупреждает Бежана.
Есть! Попался наконец! Я хватаю здоровенного усача, глажу его по животу. Рыба ложится на бок. Пальцами нащупываю жабры, вытаскиваю ее и крепко стискиваю зубами его голову. Усач извивается, больно бьет меня хвостом по лицу, но я терплю. Я тащу второго усача, потом обоих кидаю на берег и вновь погружаюсь в воду по грудь. Рыбы много! Я с трудом выволакиваю из камня третьего, четвертого, пятого усача. Некоторым удается бежать — они быстро зарываются носом в песок и исчезают. Но ничего, на нас хватит!
Я выхожу на берег.
Хатия выбрала из кучи самого крупного усача, поднесла его к уху и прислушалась. Рыба бьется у нее в руке, разевает рот, задыхается.
— Что она говорит, Хатия? — спросил Бежана и принялся зубами сдирать кожуру с ивового прута — нанизывать на него свою долю рыбы.
— Отпусти, говорит, меня! — ответила Хатия.
— Если б ты видела, как она жалко разевает рот, не стала бы мучить ее!
Хатия встала, подошла к реке, и не успел я схватить ее за руку, как усач оказался в воде.
— Ты что, обалдела? — набросился я на Хатию, но было уже поздно. Усача и след простыл, а Хатия стояла и улыбалась. — Чего ты зубы скалишь, дура?! Поди попробуй, каково лежать битый час в ледяной воде!
— Иди к огню! — позвал меня Анатолий.
Я присел у костра. Подошла Хатия, села рядом со мной и нежно погладила рукой по спине.
— Холодно? — спросила она.
— А то нет? — ответил я грубо и придвинулся к огню.
Спустя минуту я взглянул на Хатию, и сердце мое больно сжалось: она сидела опустив голову, с обиженно надутыми губами, из глаз ее капали слезы.
— Погладь еще, Хатия, у тебя теплая рука! — попросил я.
Хатия тотчас же повернулась ко мне, положила руки мне на спину и медленно провела ими сверху вниз. Я сидел затаив дыхание и чувствовал, как по всему моему телу разливается приятное тепло.
— Хватит, теперь одевайся! — сказала Хатия и подложила мокрые руки себе под мышки. Поддавшись охватившему вдруг меня сильному, как никогда желанию, я нагнулся к Хатии, стиснул ладонями ее головку, привлек к себе и поцеловал в уголок губ. Она вытерла губы тыльной стороной ладони и покраснела.
— Помирились? Ну и отлично! А теперь давайте делить рыбу! — сказал Бежана.
Я быстро оделся, и мы, приступили к дележу.
— Это тебе! — и я положил перед Бежаной крупного усача.
— Нет, не так! — возразил он. — Сперва разделим всю рыбу на четыре части, а потом бросим жребий — кому какую часть!
— Не надо никакого жребия, не бойся, не обманем тебя.
— Ну ладно, только не обманывай! У меня желудок вдвое больше твоего, надо же мне жрать? Сумасшедшие всегда едят больше нормальных людей! Так что не обманывайте меня!
— Как же, обманешь тебя! Да ты умнее всех нас! — сказала Хатия.
— Если я умнее тебя, это еще не значит, что я нормальный… А ты бы помолчала! Тебе вообще ничего не полагается! Какого усача она выпустила, а? — обратился Бежана ко мне, с сожалением качая головой.
— Так вот, — продолжал я, — это тебе, это Хатии, это мне, это Анатолию.
— Даешь ей все же, да? — пробормотал недовольно Бежана.
— Бежана, замолчи, а то останешься без рыбы! — пригрозил я.
Бежана двумя пальцами схватил себя за горло, скроил жалкую рожу и умолк.
— Это Бежане, это Хатии, это мне, это Анатолию…
— Ты кого обманываешь, бичо! — подскочил вдруг Бежана.
— В чем дело, Бежана?
— Почему ты отдаешь рыбу Сосойному русскому?
— Как это почему?!
— Вот именно почему? Я, дорогой мой Сосойя, сумасшедший, но не дурак!
— Что с тобой, Бежана?
— Слушай! Хатия — отдельная семья, я — отдельная семья, ты — тоже, а этот русский? Разве у него есть своя семья?
— Нет.
— Он ведь живет с вами?
— Живет.
— Значит вам вдвоем полагается одна доля!
— Ошибаешься, Бежана!
— Так вы же живете вместе!
— Жить-то живем вместе, но кушает ведь он сам, собственным ртом!
Бежана призадумался, почесал в затылке, потом рассмеялся:
— Об этом я не подумал!
Анатолий, не понимавший слов Бежаны, видно, догадался, о чем тот толкует. Он стал со смехом передавать Бежане свою рыбу:
— Бери, бери, Бежана! Ешь на здоровье!
— Бежана, не стыдно тебе? — сказала укоризненно Хатия.
Бежана смутился.
— Стыдно, конечно, стыдно! — Он отложил обратно Анатолину долю рыбы и добавил: — Ты что, Сосоин русский, шуток не понимаешь? Это твоя рыба, бери ее! Твоя, понимаешь?
Анатолий кивнул головой.
— Продолжаю: это Бежане, это Хатии, это…
— Здравствуйте! — раздался вдруг чей-то голос, и на нас упала тень. Мы втроем подняли головы и вскочили от неожиданности. На большом камне стоял заросший загорелый мужчина в пиджаке с перекинутой через плечо винтовкой. Я узнал бригадира Датико. — Здравствуйте! — повторил он, спрыгнув с камня, и подошел к нам.
— Датико-бригадиру привет! — осклабился Бежана, протягивая руку.
Датико не обратил на него внимания.
— Ты что, Сосойя, разучился здороваться?
— Здравствуй! — буркнул я и стал нанизывать на прут рыбу.
— А ты, девчонка?
— Я не вижу, не узнала, кто ты! — ответила Хатия равнодушно.
— Тогда, ночью, небось хорошо узнала!
Хатия не ответила.
— А этот? Кто он такой? — спросил Датико меня.
— Это Сосоин, русский! — ответил Бежана.
— А-а-а… Это он, да?
— Он!
Датико не сводил глаз с Анатолия.
— В чем дело, Сосо? Здесь нельзя ловить рыбу? — спросил меня Анатолий, который принял Датико за лесничего.
— Да нет… Он спрашивает про тебя…
— А кто он?
— Он? Так, никто…
— Что он говорит, бичо?
— Спросил, кто ты такой.
— Что ты ответил?
— Что я могу ответить? Скажи мне, кто ты есть, и я отвечу…
