Сергей Алексеев - Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Почти час мы сметали снег с крыши. Руки у меня окоченели. Я подобрался к дымовой трубе и протянул руки к вившемуся из нее дыму. Вместе с приятным теплом я почувствовал нечто более соблазнительное.
— Анатолий! — крикнул я. — Поди сюда!
— Ничего, мне не холодно! — ответил он, продолжая лопатой сгребать снег.
— Иди, говорю, сюда!
Анатолий нехотя подошел.
— Ну?
— Смотри! — Я взял Анатолия за голову и наклонил ее к самому отверстию трубы. — Чуешь?
Из трубы несло сногсшибательным ароматом мчади и ветчины. Спустя несколько минут я, Анатолий и дядя Лукайя сидели за низким столиком у камина и уплетали дымящийся мчади и поджаренную ветчину. Жена Лукайи, тетя Варвара, сидела на тахте и молча смотрела на нас.
Дядя Лукайя разлил в стаканы водку, подал Анатолию.
— Выпей, Сосоин русский, хорошо с мороза!
— Спасибо, не хочу! — Анатолий передал стакан мне.
— Первый раз вижу солдата, не пьющего водку, — удивился Лукайя. — Неси вино, хозяйка!
Тетя Варвара вышла и вскоре вернулась с кувшином. Лукайя разлил вино.
— Тамада из меня — никудышный, — сказал он. — Не случись со мной этого несчастья, не померкни в моем доме свет и счастье, — знаешь ли, Сосойя, был мой Кукури и тамадой, и надеждой, и кормильцем в доме. А теперь… что ж, видно такова судьба моя. Благодарю вас, дорогие мои. Да избавит вас бог от всех бед и да будет ваша жизнь полна радостей и благополучия!
Лукайя поднес стакан ко рту, взглянул на висевший на стене портрет сына и выпил.
С портрета улыбался Кукури, улыбался так весело, так заразительно, что, прочти я хоть сотню похоронных, поверить в его гибель было невозможно.
— Этот, да? — тихо спросил меня Анатолий. Я кивнул. Анатолий молча опорожнил свой стакан и сам налил себе.
— Пей, сынок, пей на здоровье!
— Дядя Лука, будьте здоровы, тетя Варвара, у вас хорошее русское имя, будьте здоровы! — сказал Анатолий и выпил.
— Будьте здоровы! — сказал я и тоже выпил.
Анатолий тут же наполнил стаканы.
— Погоди, сынок, — остановил его Лукайя. Он капнул из своего стакана на кусок мчади. — Обычно в моем доме первый стакан поднимается за него, — и он взглянул на портрет Кукури.
— Сынок, сынок… — простонала тетя Варвара и поспешно покинула комнату.
— Чтоб не видать в жизни света и счастья моему губителю, — продолжал Лукайя, — чтоб в доме его не переводились траур и слезы… — Из соседней комнаты донеслись глухие рыдания тети Варвары. — Чтоб плакали о нем жена и дети его… За память моего Кукури! — Лукайя выпил и посмотрел на Анатолия. Тот отвел глаза.
— Выпей, Анатолий! — попросил я.
— Будем здоровы! — Анатолий быстро опрокинул стакан.
— Не так, Анатолий, надо выпить за память Кукури! — подсказал я и наполнил его стакан.
— Нет, за его память я пить не стану! — Анатолий отодвинул стакан.
Лукайя изумленно посмотрел на меня.
— Не может больше, — постарался я сгладить неловкость.
— С чего ты взял? — Анатолий выпил, потом снова налил и выпил еще.
— Напился… Ты извини, дядя Лукайя… — Анатолий встал. — Кто я? — спросил он и пошатнулся.
— Анатолий! Неудобно… Садись! — попросил я.
— Сосо, скажи, кто я! — повторил он.
— Как кто? Ты — Анатолий!
— А тогда, в плантации?
— И тогда ты был Анатолием! — улыбнулся я.
— Тогда я был мертвецом. Для кого-то я и теперь мертвец, и потому пьют, наверно, за мою память. Но я не хочу быть мертвецом! Потому что я жив! Никто не хочет быть мертвецом! Дядя Лука, ты уже стар, ты должен помнить мое рождение. Расскажи, прошу тебя, как я появился на свет!.. Вспомни, пожалуйста!
— Что тебе сказать, сынок, — растерялся Лукайя, — я, конечно, старик, но… ты родился в России. Не могу я помнить…
— Родился, верно! А мой дом сожгли! Всех угнали в Германию! Мы бежали… Не было выхода… Дядя Лука, жив я или нет? — Анатолий ударил себя кулаком в грудь.
— Жив, сынок, конечно же жив! Дай бог тебе долгих лет жизни!
— А для родителей своих? Для них я покойник… Плачет по мне моя мать или нет?
— Да уж не смеется, конечно!
— Но я ведь жив? Зачем оплакивать меня? Справка? Да что справка! Справка — бумажка! Бумага не может убить человека! Человек гибнет от пули. Покажи-ка мне пулю, которая убила твоего Кукури! Где она, эта пуля, дядя Лука?! Нет ее!.. А почему ты не хочешь поверить, что твой сын, так же как я, где-то там, в русском селе… Раненый… Не может быть этого? Может! Все может быть! Да ты… не любишь своего сына, вот что я тебе скажу, дядя Лука! — Анатолий махнул рукой.
— Садись, Анатолий! — снова попросил я.
— Сними ту черную ленту! — вдруг сказал Анатолий.
— С ума он сошел! — подскочил Лукайя.
— Сними! — повторил Анатолий. — Сними! Получил бумажку и похоронил сына? Как ты мог так легко примириться со смертью своего Кукури?! Не любишь ты его! Справку, говоришь, получил? А я тебе дам сто справок, что он жив!
— С ума он сведет меня! — проговорил дядя Лукайя, глотая слезы.
— Сто справок, слышишь, дам тебе, сто справок, что твой сын жив и невредим! И не стыдно тебе? А еще старый человек! Бумажке веришь, а мне не веришь? Сними! — Анатолий сел.
Лукайя налил еще. Рука у него дрожала, половина вина разлилась на стол.
— Сосойя, — обратился он ко мне с мольбой в голосе, — скажи, что мне делать?
— Прав он, дядя Лукайя, сними!
— Опозорюсь на все село!
— А если он вернется? Вот тогда действительно опозоришься! — сказал я и вдруг понял, что все мы пьяны, и больше всех — я. Со стены все так же улыбался Кукури, и никто не убедил бы меня и Анатолия в том, что его нет в живых. Я встал и, шатаясь, пошел к стене, но добраться до нее так и не сумел. Я присел на тахту. Комната закружилась, на стене вместо одного появились два, три, четыре, сто портретов, и теперь нам улыбались сто Кукури.
— Здравствуй, Кукури! — сказал я.
Дядя Лукайя вздрогнул, потом обхватил голову руками, уткнулся ими в колени и так и застыл.
Комната продолжала крутиться, стол повалился набок, а камин кувыркнулся так, что я испугался, как бы на меня не посыпались угли. Но камин продолжал мирно гудеть и светиться неярким светом.
Потом все успокоилось, улеглось по своим местам. Я зажмурился, а когда открыл глаза, понял, что приступ опьянения прошел.
Потом я помню, как встал дядя Лукайя, как он направился к двери, как из соседней комнаты вышла тетя Варвара, подсела ко мне и положила на колени две чурчхелы и как я поцеловал ее в морщинистую щеку. Потом вернулся дядя Лукайя со свернутой черной лентой в руке. Он подошел к камину, опустился на колени, с минуту колебался и вдруг бросил сверток в огонь. В комнате вдруг потемнело. Прошла секунда, другая, третья, сверток постепенно стал воспламеняться, потом вспыхнул, озарив комнату. Я увидел, как улыбался Анатолий, как текли слезы по щекам тети Варвары и как дрожали руки у дядя Лукайи.
…Мы вернулись домой поздно. Тетя сидела у камина, читала книгу. Я и Анатолий были с ног до головы в снегу, однако холода не чувствовали — выпитое вино все еще согревало нас.
Увидев нас, тетя отложила книгу, подбросила в огонь дрова и поставила перед камином два трехногих стульчика.
— Идите к огню! — позвала она.
Шатаясь, я подошел к камину, опустился прямо на пол и положил голову на колени тети.
— Что с тобой? — спросила она.
— Я пьян, тетя!
— Где вы были?
— Анатолий тоже пьян, тетя!
Анатолий, хватаясь за стену, кое-как добрался до камина, плюхнулся на стульчик, взял руку тети и погладил ее. Тетя осторожно высвободила руку и посмотрела на меня.
— Он пьян, тетя!
Анатолий опять взял руку тети, но я не обратил на это внимания. Меня разморило от тепла и захотелось петь.
— Ложись-ка лучше спать, завтра тебе в школу! — сказала тетя.
Драные ботинки,
Рваное пальтишко,
В школу мне не хочется —
Вольный я мальчишка! —
пропел я в ответ и закрыл глаза.
— Мария, моя Мария… — донесся до меня сквозь дрему голос Анатолия. Я приподнял голову.
Анатолий нежно гладил тетю по волосам и приговаривал:
— Ты прости меня, Мария… Добрая моя, милая Мария… Отыскал-таки тебя… Мария моя… А где девочка? У мамы?.. Слава богу, конец всему… Конец скитаниям… Теперь мы всю жизнь будем вместе… А нашего села больше нет, Мария. Сожгли его немцы. Дотла. Никого там не осталось. Ни живой души… Где ты была, Мария? Измучилась, бедная моя. Как девочка и мама? Теперь все! Конец нашим мукам…
Тетя осторожно отвела руку Анатолия.
— Меня зовут Кетеван, — сказала она тихо.
— Нет, ты — Мария. Такая добрая, такая красивая. Скажи, ты ведь Мария?
— Я — Кетеван…
Анатолий долго и пристально всматривался в тетю, потом снова начал:
