Григорий Ходжер - Белая тишина
— Завтра ты поедешь в Малмыж? — спросил Полокто, подъезжая к дому.
— Обязательно.
— Вот и хорошо. Выедем пораньше.
— Я поеду с дедом и с Калпе. У приказчика встретимся.
Богдан соскочил с саней и скорым шагом пошел к Пиапону. Полокто промолчал, хотя ему очень хотелось вернуть племянника и предупредить, чтобы он не распространял по стойбищу слух о появлении муки и крупы в Малмыже, пусть сообщит только дядям. Но зная характер Богдана, он промолчал.
— Дед, вытаскивай всех белок, выдр, енотов, — сказал Богдан, входя в дом Пиапона.
— Зачем они тебе? — удивленно спросил Пиапон.
Мира хлопотала возле печи, готовила ужин. Щеки ее разгорелись, как спелый шиповник. Богдан только мельком взглянул на нее.
— В лавке Салова появилась мука, крупа, материи на одежду.
— Что ты говоришь, Богдан! — закричала Дярикта. — Давайте, быстрее вытаскивайте пушнину.
О том, что в лавке появились продукты, Богдан сообщил всем охотникам стойбища. Но немногие могли этим воспользоваться. Только самые удачливые охотники имели пушнину.
Когда Богдан, обежав все стойбище, вернулся в дом Пиапона, к нему обратилась Дярикта:
— Помоги, Богдан. Ты у нас лучше торговца все знаешь, умеешь читать и писать. Сколько муки и крупы дадут за все это?
Богдан всю зиму охотился вместе с Пиапоном и его зятем, потому знал, какие шкурки зверей завтра дед его повезет в Малмыж. Охота была неудачная, добыли они втроем сотни четыре белок, пять выдр, дикую кошку, шесть рыжих лисиц, пятнадцать колонков и всего два соболя. Соболь в тайге исчезал. Добыча для троих до смешного мала, раньше Пиапон один добывал в полтора раза больше.
— Продукты в лавке Салова привезены из-за большого моря, из другой земли, — сказал Богдан, — и, наверное, будут стоить дорого.
Затем он немного подумал и предложил:
— Знаешь, дед, обменяем и моих соболей, чего они будут зря лежать?
Но Пиапон отказался.
— Эти соболя должны пойти на твое тори, — сказал он.
На следующее утро еще затемно залаяли собаки в стойбище, и одна упряжка за другой выехали на проезжую дорогу.
— Кай! Кай! Тах! Тах! — неслось по стойбищу.
Заржала лошадь Полокто и поискала копытами. Из большого дома вдогонку ему промчались три стремительные упряжки, это выехали Улуска с Агоака, Калпе с Далдой, Дяпа с Исоака. Теперь уже никто в стойбище не удивлялся, что мужчины большого дома ездят к торговцам со своими женами.
Пиапон с Богданом и с зятем выехали на двух нартах. Когда они подъехали к лавке Салова, тут уже собрались все няргинцы, разожгли костер — грелись вокруг него. Приказчик спал, и никто не посмел разбудить его.
Богдан подошел к костру. Здесь были одни няргинские. «Охотники других стойбищ не знают еще», — подумал Богдан. Прошло еще немного времени, когда приказчик, наконец, открыл лавку.
Первыми приказчику сдавали пушнину самые старшие охотники, большинство из них привезли только белку и колонка.
— Колонок нынче соболя заменил, — смеялись они. Но смех их тут же оборвался, когда приказчик объявил, кто сколько получает за сданные шкурки. Цены на муку и крупу резко поднялись.
— Мука-с эта американская, понимаете, американская, — растолковывал приказчик, — везли ее, эту муку-с, из-за моря-океана-с. Далеко везли. Смотрите, какая мука-с, белая-пребелая. Ее везли из Николаевска на лошадях-с. Это тоже увеличило цену-с.
Охотники не слушали приказчика, большинство из них не понимало русского языка, их тревожило, что отдают они свою пушнину за бесценок. «Если у них вздорожала мука, то почему шкурки не вздорожали?» — спрашивали они друг у друга.
Полокто совсем растерялся, у него было так мало пушнины, что по его подсчетам едва хватит на пудовый мешок муки и полмешка крупы. «Сыновья хотели охотиться, надо было их отпустить в тайгу», — с поздним раскаянием терзал он себя.
Приказчик его встретил, как и раньше, вежливо, будто и не было между ними вчерашнего разговора, даже извинился, что не может пригласить на чай. Вежливость его на этом иссякла, в последний раз он улыбнулся, когда хмурый Полокто снимал с весов пудовый мешок американской муки.
Пиапон привез всю свою пушнину.
— О! Соболь! Давно-с не видел такого, — залюбовался приказчик одним из соболей. — Хорош, очень хорош, — хвалил он, будто позабыв о законе торговцев: при охотнике не расхваливать его пушнину. Приказчик высоко оценил соболя.
— Соболь вытянул, — говорили охотники, глядя, как Пиапон с зятем и Богданом выносили мешки муки, крупы. Пиапон купил пороху, дроби. Две нарты, на которых они приехали, были нагружены. Когда они прикрепляли ремнями мешки к нарте, к лавке подошла большая упряжка болонского торговца У. Он поздоровался и скорым шагом вошел в лавку. Вскоре оттуда вышел Калпе.
— Приказчик пошел с У водку пить, — сказал он.
К Малмыжу подъезжала упряжка, сильные собаки неслись издалека, шерсть на них заиндевела, глаза заросли инеем, но собаки бежали, не чуя под собой ног. Это был Американ и его спутник Гайчи.
— Бачигоапу, Пиапон! — поздоровался Американ весело. — Э-э, друг, ты совсем разбогател. Помнится мне, ты говорил, будто бы запрещается богатеть.
— Не смейся, Американ, — ответил Пиапон. — Когда ворона сидит на высоком дереве, ей кажется, что она выше всех других.
— Умом с тобой не состязаюсь, богатством — могу.
— Это богатство, Американ, до наступления лета в землю превратится, а твое золото может вдруг оборотиться…
— А ты мое золото не считай. Теперь другие времена настали. Не боишься?
— А чего мне бояться?
— Ты ведь много нехороших слов говорил про белых.
— А что теперь они скажут?
— Об этом я не подумал. Может, ты скажешь, что они скажут?
— Сейчас мне некогда, я по делу приехал. — И Американ скрылся за дверью.
— Как вороны на падаль слетаются, — сказал Калпе. — Что они хотят? Всю муку и крупу хотят закупить, что ли?
Богдан вспомнил приказчика, горящие глаза его, трясущиеся пальцы, когда он вертел перед носом соболя, и подумал: «Если торговец У предложит ему соболей, то он отдаст ему всю муку и крупу».
Пиапон отвязал упряжку, собаки оглядывались на него, ждали приказа, вожак уверенно выводил упряжку на дорогу в Нярги, но, услышав неожиданное «Кай!», недоуменно оглянулся на хозяина и повернул в обратную сторону, к дому Колычевых. Вторая упряжка последовала за упряжкой Пиапона.
Еще подъезжая к дому Митрофана, Пиапон заметил его красивую кошевку, на которой он гонял почту, и радостно подумал, что наконец-то после длительной разлуки встретится с другом, поговорит по душам. Он привязывал упряжку к колу, когда Митрофан появился на крыльце.
— Эй, что за обоз? — спросил он.
— Это нанайский торговец Заксор Пиапон приехал, — ответил ему в тон Пиапон. — Самый богатый на Амуре.
— Ай да Пиапон, ты на самом деле богач!
Друзья обнялись, похлопали друг друга по спине.
— Постарел ты, Митропан, совсем постарел, борода стала гуще, — говорил Пиапон, оглядывая друга.
— А ты помолодел, совсем молодой, — отвечал Митрофан.
— Тайга всегда молодит человека. Когда ты ходил на охоту, ты был совсем молодой, и борода не была такая густая.
Друзья расхохотались.
Подошли Богдан с зятем Пиапона, поздоровались с Митрофаном.
— Мужик уже, — похлопал Митрофан Богдана по плечу. — Скоро на свадьбу позовешь? Что-то ты задерживаешься, друг.
Богдан смущенно улыбнулся.
— Невесты нет? Хочешь, я тебе малмыжскую девчонку подыщу.
— Правильно, — подхватил друга Пиапон. — Сакачи-Алянский Валчан женат на русской, она все нанайские обычаи знает, по-нанайски говорит лучше, чем я.
— Есть у меня на примете златовласая, красивая, — продолжал Митрофан. — Хорошая будет жена. А дети какие будут?
— Нанай или русские?
— Нет, должны быть серединка на половинку.
Митрофан засмеялся, Пиапон не очень понял, что такое «серединка на половинку», но тоже засмеялся.
Богдан стоял красный от смущения и молчал.
— Достань из своей нарты белый мешочек крупы, — тихо сказал Пиапон зятю, и сам стал развязывать ремни своей нарты. Вытащил пудовый мешок муки, взял его под мышку и направился к крыльцу.
— Зачем муку тащишь? — спросил Митрофан.
— Надя печет вкусные булочки, — ответил Пиапон. — Я самый богатый нанай, — сказал Пиапон, переступая порог. — У меня мука много, крупа много. На, Надя, тебе мука.
— И правда, ты богатый, Пиапон, — говорила Надежда. — Две нарты добра купил. Теперь-то это деньгами не купишь, Санькин приказчик только на пушнину продает.
Пиапон заметил, что Надежда осунулась, и морщинки на лице стали глубже.
А Надежда тем временем хлопотала возле печи, Митрофан полез в погреб за солониной.
