Самуил Гордон - Избранное
Лида поднялась:
— Я сейчас узнаю.
Она позвонила кое-кому из своих знакомых. Но никто из них сегодня не переключал телевизор на вторую программу и не смотрел фильм «На острове». Кто-то посоветовал ей позвонить в местную телестудию.
— Ну вот, — вбежала счастливая Лида в соседнюю комнату к Симону и застала его возле шахматного столика с расставленными фигурами, — я узнала: фильм поставлен на ленинградской киностудии. Садись и напиши.
— Хорошо, напишу.
— Нет, напиши сейчас. Не откладывай. Ну, прошу тебя, — она не отступала, упрашивала, словно была матерью его пропавшего сына.
Фрейдин принялся за письмо без малейшей надежды на то, что тот, к кому он обращается, ответит иначе, чем другие Даниели Фрейдины. Он просто уступил Лиде, делал это больше ради нее. Он уже давно был убежден, что первенец его погиб, даже если допустить, что Эфраим Бройдо плюнул на накопленное добро и эвакуировался. Если это и произошло, то — а Симон в том уверен — лишь в самую последнюю минуту, когда уже поздно было бежать, и они погибли в пути. Останься они живы, то непременно вернулись бы домой и он, Симон, тут же узнал бы об этом.
Письмо ничем не отличалось от всех прежних писем, какие отсылал он до сих пор разным Даниелям Фрейдиным.
После того как Симон указал в письме день, месяц, год и город, где родился его сын, которого он разыскивает, и как звали его мать, деда и бабушку, какие они носили фамилии, Симон, сообщая вкратце о себе, не забыл добавить, что он инженер, что у него высокая зарплата, живет в двухкомнатной кооперативной квартире, не жалуется на здоровье и ни в чем абсолютно не нуждается.
Как ни противно было Фрейдину упоминать об этом в письме, он не вычеркнул из написанного ни единого слова. Он не хотел закрывать глаза на то, что не всякий сын пожелает встретиться спустя столько лет с отцом или матерью, если не знает заранее, что они обеспечены и не нуждаются в его помощи.
К ночи дождь разошелся, да с таким ветром, что дверь нельзя было открыть. Лиду это не удержало. Она не оставила письмо дома, словно боялась, что Симон может вдруг передумать, и опустила его в почтовый ящик на углу соседней улицы.
24
С того дождливого вечера прошел уже не один месяц, а ответа на отправленное письмо все не было.
Симона это не удивляло, он уже давно перестал ждать ответа. Ему и так было ясно, что Даниель Фрейдин, кому он написал в этот раз, тоже не имеет никакого отношения к его пропавшему сыну, потому и не отзывается. Во всяком случае, мысль, что это действительно его сын и не отзывается он потому, что держит зло на него, не способен простить ему то, как обошелся он с его матерью, с Ханеле, казалась Симону совершенно дикой. А допустить, что Даниель опасается, будто… Так он ведь четко и ясно написал, что ему от него ничего не нужно. Напротив. Готов все ему отдать. Просто хочет знать, жив ли он.
И хотя Симон уже не ожидал ответа, не надеялся, что с его первенцем могло произойти то же чудо, что и с другим его сыном, Сервером, он все же представлял, как бы произошла их встреча. Даниель, конечно, не узнал бы его, даже если бы Ханеле сохранила фотографию бывшего своего мужа и не прятала ее от сына. Ну, а он, Симон, узнал бы его? Даниелю сейчас было бы далеко за сорок. Симон представлял его не иначе как с бородой и усами, одетым, как юноша, вот как Сервер, который года за два до того, как Симон сошелся с теперешней своей женой, Лидой, приехал в первый раз повидаться с ним. Симон тогда случайно был в Ленинграде, задержался там на несколько дней, и Сервер прилетел туда. Симон узнал его, едва увидел на аэродроме. Он его непременно узнал бы, не пришли ему даже незадолго до того Найла фотографию их сына. С первого взгляда Симон узнал в сыне и себя, и Найлу. Ту встречу он, пока жив, не забудет. Никогда, кажется, не забудут ее и те, кто был в тот час на аэродроме. Наверное, впервые в жизни пришлось им видеть, как пожилой человек подхватил на руки мужчину с густой бородой и усами, прижал его, как птенца, к себе и плакал… Встречу с Сервером, которого прежде никогда не видел, Симон способен был представить, ибо знал, что Сервер жив… Но Даниель… И если Симон иногда все же мог представить себе Даниеля живым, то скорее всего потому, что с первого же дня их женитьбы Лида не давала угаснуть в нем надежде, что старший сын его тоже отыщется, все годы поддерживала в нем веру в чудо. Но он убежден, что верить в это — безумие. Ни одного дня Симон не ждал ответа так нетерпеливо, как его жена. Для Лиды было абсолютно ясно, что письмо мужа просто затерялось. Невероятно, чтобы нашелся человек, который не ответит на такое письмо! Этого она допустить не может и не желает.
Выждав еще две недели, Лида пристала к мужу, чтобы написал еще раз. В конце концов, она сможет и сама написать. По прежним письмам Симона она хорошо помнила, когда и где родился его Даниель, как зовут его мать, какая у нее девичья фамилия и все остальное.
Когда Симон уже готов был уступить Лиде и сызнова запросить у одного из создателей фильма «На острове», не родился ли он там-то и там-то, в такой-то и такой-то день и год, у таких-то и таких-то родителей и так далее, пришло долгожданное письмо. Начинал этот человек с того, что не отвечал долго не по своей вине. Его просто-напросто не было дома. Он кинооператор, и события нового фильма, над которым они работают, происходят в разных концах страны. Более трех месяцев был он в дороге, в одном месте дневал, в другом ночевал. Да, действительно, зовут его Даниель и фамилия у него Фрейдин. Но отца его зовут не Симон, а Ефим, а мать у него Ида, а не Хана. И, кроме того, родился он в Ленинграде и уже после войны.
25
То ли из-за того, что полученное письмо снова отняло у Симона надежду, которую с тех пор, как они муж и жена, Лида поддерживала в нем и не позволяла окончательно терять веру в то, что Даниель когда-нибудь да отыщется, то ли вдруг дали о себе знать два года на фронте, но вскоре после того, как получил он письмо, произошло такое, чего ни его жена, хотя она и доктор, и прежде всего сам Симон совершенно не ожидали. Обоим трудно было представить, что ему, для кого пробежаться после утренней зарядки к дальнему горному седлу было обычным делом и кому ничего не стоило десять — пятнадцать раз подряд поднять на вытянутой руке двадцатикилограммовую гантель, надо вдруг вызывать «скорую помощь». Но вызвали ее не посреди ночи, когда Симон проснулся от страшной боли, не отдавая себе отчета, где, собственно, у него болит. Поначалу ему показалось, что в подушке торчит иголка и впивается ему в плечо под самой лопаткой. Он поднял с подушки голову, провел несколько раз рукой по наволочке, но ничего не нащупал. И все же он чувствовал острые уколы иглой, на этот раз уже и в груди. С каждой минутой боль становилась острей, не давала дышать.
У Лиды наверняка должны быть какие-нибудь таблетки от боли. Но он боится будить ее, как бы не перепугалась, как перепугалась однажды, когда он поднял ее среди ночи с постели.
Жильцу с другого этажа вдруг стало в ту ночь плохо, «скорая помощь» задерживалась, и тогда постучали к Фрейдиным. Все соседи по подъезду знали, что Лида врач. «Скорая помощь» подтвердила диагноз Лиды. У больного двухсторонняя пневмония. Но как ни осторожно и тихо Симон разбудил ее тогда, Лида весь день не могла прийти в себя, и он очень боялся, как бы у нее не повторился приступ бронхиальной астмы, так сильно напугавший его в прошлый раз.
Но возникшая боль не давала ему дольше лежать. Он поднялся осторожно и слез с постели. Голова кружилась, Симон еле доплелся до стула. «Пройдет, — шептал он, сидя с закрытыми глазами, — пройдет…» И вдруг, против его воли, вырвался испуганный крик.
Он, очевидно, потерял сознание, ибо, когда открыл глаза, в доме горел свет, а возле него, бледная и перепуганная, стояла Лида и ставила ему горчичники на грудь.
В больнице, куда «скорая помощь» доставила его, выяснилось, к счастью, что права была Лида, а не врач «скорой помощи». У занемогшего Симона оказалась стенокардия, а не инфаркт.
Уже когда Симону разрешили сидеть, Лида сказала ему с упреком:
— Почему ты меня сразу не разбудил? Не дай бог…
— Родненькая моя, — от особой мягкой улыбки, которая так молодила его, узкое смуглое лицо Симона засветилось простодушием и добротой, — ты ведь сама столько раз говорила, что врачи своих близких не лечат. — Он закрыл глаза, словно хотел удержать что-то в них, не дать ему исчезнуть, и спросил: — Не можешь ли ты узнать, как зовут врача «скорой помощи», который приезжал ко мне?
— Зачем это тебе? — спросила, улыбаясь, Лида. — Хочешь посоветовать ему быть осторожней с диагнозами? Иногда и более опытные врачи, даже профессора, ошибаются. Тебе, во всяком случае, обижаться на него не следует. Каждый больной был бы счастлив, ошибись врач в его случае, как в твоем доктор «скорой помощи».
