Самуил Гордон - Избранное
— Чей отец? — спросил рассеянно Симон.
— Отец спасенного мальчика. Совсем недавно он был здесь и искал своего сына, Сервера.
— Вы не ошибаетесь? — Симон отвел взгляд в сторону.
— Ошибаюсь? Он просидел со мной целый день. Не здесь, у меня дома. Сюда он не смог бы подняться. Он инвалид. Пришел с войны без ноги. Его зовут Амет. Амет Самединов. Отсюда он уехал к сыну.
— К Серверу?
— Ну да.
— Куда?
— Точно не знаю. Я знаю лишь, что те, у кого скрывался мальчик, переехали куда-то не то в Узбекистан, не то в Казахстан. Пойдемте.
Исаак Бобович запер молельный дом и забрался в сторожку у входных ворот.
— Все же я не могу понять: зачем нужно было прятать мальчика, — снова задал он тот же вопрос и себе и Симону — если и отец и мать у него татары?
— Вам надо было спросить о том у Самединова.
— Я спрашивал. Но он ничего не ответил. А кем вы им приходитесь, Самединовым?
— Так вы говорите, что он жив? Его спасли? Сервер жив? — В эту минуту сторож Чуфут-Кале, который вначале встретил его так холодно и недружелюбно, был для Симона самым дорогим человеком. Симон крепко пожал старику руку и, как мальчишка, пустился с горы вниз, не чуя под собой ног.
Уже стоя внизу, у подножия высокой скалистой горы, Симон подумал, что напрасно скрыл от Бобовича, кем приходится спасенному мальчику. Но, кажется, старик и сам догадался и поэтому при прощании так приглядывался к нему.
Странно. Та большая радость от чуда, радость, что нашел своего сына Сервера, к крайнему удивлению Симона, не пробудила в нем сильного отцовского чувства, на которое он надеялся. Симон объяснял себе это тем, что ни разу в жизни не видел Сервера, не держал его на руках, не качал на коленях, как Даниелку, как Володю и Галю, а без этого, вероятно, трудно почувствовать в себе большую отцовскую любовь.
Только в этом видел Симон различие в своем отцовском чувстве к Серверу и к остальным своим детям, во всем остальном Сервер так же дорог ему и любим, как и они.
Но не то, что не пробудилось в нем большого отцовского чувства, помешало Фрейдину поехать прямо отсюда, как сделал муж Найлы, в Казахстан или Узбекистан — увидеться с Сервером. Ну, хорошо. Раз тот жив, то, в конце концов, он, конечно, разыщет его там. Но что он ему скажет и что может он ему сказать? Что не Амет Самединов, а он, Симон Фрейдин, его отец и что из-за этого он, Сервер, так страдал, что из-за этого отняли у него мать и угнали ее неведомо куда и убили бабушку? И что скажет он, Симон, Амету Самединову, кого Сервер считает своим отцом и называет папой?
Симон не в состоянии был себе это объяснить, но глубоко в душе жила надежда, что Найла не погибла, что она жива, что вернется и тогда сама обо всем расскажет сыну.
А вдруг предчувствие его обманывает? Это покажет только время. Если через год или два Найла не отзовется, он возьмет назад слово, которое тогда дал ей, и сам откроет все сыну. Симону не в чем оправдываться перед ним. Не по его, Симона, вине узнает Сервер об этом спустя столько лет. Сын его поймет. В конечном счете, не так уж важно, породит ли эта встреча у Сервера привязанность сына к отцу, а у него, Симона, близость отца к сыну. Важно то, чтобы их сын тоже знал, из какого народа его отец, точно так, как знает, из какого народа его мать, и запомнил на всю жизнь, что люди из народа его матери спасли его от смерти, отвели наведенный на него автомат.
Но кому дано предугадать, куда через год или два занесет Сервера? Одно Фрейдину ясно: в тот город, где Самединовы жили до войны, Амет не вернется, потому что там догадываются, что он не родной отец Сервера. Как же он их найдет? Надо было попросить сторожа в Чуфут-Кале, пусть узнал бы адрес и прислал ему.
«Зачем?» — тут же спросил себя Симон. Почему он сам не может написать в адресное бюро Узбекистана или Казахстана и узнать, где находится семья Самединовых? А что потом? Потом он сам им напишет. Выдаст себя за Исаака Наумовича Бобовича. Подозрения у мужа Найлы это не должно вызвать. Этот сторож Бобович сам ведь подсказал Амету, в каких краях искать сына. Да. Так он и сделает. Где бы он, Симон, ни был, время от времени будет писать им, скрываясь под именем караима. Старик, если и узнает, не станет обижаться.
К тому же у Симона вообще нет возможности пускаться сейчас в такую даль, в Казахстан и Узбекистан. Дома его ждет жена, скучают дети. Он уехал на несколько дней, а минуло уже две недели, как он в дороге. Кто знает, быть может, дома ждет его письмо от Таисии. Мейер-Залман из солдатской синагоги обещал ему, что, как только проведает что-нибудь о Бройдо, тут же сообщит об этом женщине, которая живет в мезонине дома бывшего его тестя.
23
Из дали, куда Симона Фрейдина унесли события столь давних лет, чередой прошедшие по экрану его памяти одно за другим, его вернуло сюда, в комнату, когда на экране телевизора возникла длинная унылая дорога и по ней усталыми тяжелыми шагами шел герой фильма. С каждым мгновением уходивший вдаль человек становился все меньше и меньше. Вот-вот исчезнет за бледным горизонтом.
У фильма «На острове» был такой же финал, как у множества других фильмов. Симон и Лида отсидели от начала до конца. В отличие от жены Симон ничего, за исключением трех-четырех сцен, не видел, хотя ни на минуту не отходил от телевизора.
Симон ошибался, думая, что Лида была захвачена тем, что происходило на экране. Но она никак не могла ускорить ход событий или сделать их короче и приблизить таким образом минуту, когда на экране повторят имена исполнителей и среди них увидит она имя и фамилию пропавшего сына своего мужа: Даниель Фрейдин.
Но после того как главный герой фильма ушел так далеко, что его уже едва было видно на унылой осенней дороге, тянувшейся за низкий горизонт, все вдруг исчезло — и на экране тускло засветилось лишь одно-единственное слово: конец.
— Все? — И хотя телевизор минутой раньше ответил Лиде вполне определенно, а его экран уже захватил юный богатырь с микрофоном у самых губ, с места Лида все же не двигалась.
Она сползла еще глубже в кресло, словно хотела спрятаться от Симона, чтобы ее и видно не было. Лида чувствовала себя виноватой перед мужем, ей было стыдно перед собой. Откуда взялась в ней уверенность, что в конце фильма снова появятся фамилии исполнителей? Из-за нее Симон потерял зря время. Уговорила смотреть этот скучный растянутый фильм, хотя знала, что перед тем он всецело был поглощен своей картиной «Дорога», завершение которой давалось ему с таким трудом. Но Лида знает заранее, что Симон ничего ей не скажет. Напротив, начни она просить у него прощения, он тут же остановит ее и примется уверять, что ему не раз приходилось смотреть фильмы, где в конце на экране вновь появляются фамилии исполнителей.
— Что ты казнишь себя, родненькая? — Симон с нежностью положил руку ей на плечо. — Изменилось ли что-нибудь оттого, что исполнителей упомянули лишь один раз, а не два?
— Мне так хотелось, Сенечка, чтобы ты сам прочел и убедился.
— Милая, — Симон присел на подлокотник кресла, — разве я не верю? Но Фрейдин, моя дорогая, — фамилия не редкая. В те годы, когда я был студентом, возле телефонного аппарата в нашем общежитии лежала толстая книга, где в алфавитном порядке были указаны все абоненты. Я не раз листал ее, просто так. Знаешь, сколько Фрейдиных я там тогда насчитал? Уйму.
— Но тут кроме фамилии было указано и имя. Даниель. Я не ошибаюсь, Сенечка. Написано было Фрейдин Даниель.
— Даниель, родненькая, тоже нередкое имя. В газетах я не раз встречал фамилию Фрейдин в сочетании с именем Даниель. Конечно, я тут же делал запрос. Но каждый раз оказывалось, что то другой Даниель Фрейдин. Дорогая моя, ведь после войны уже прошло больше тридцати лет. Неужели он не отозвался бы, останься жив? Таисия, насколько я знаю, и поныне живет в их доме. У нее все эти годы был мой адрес.
— Все же, Сенечка, напиши ему. Сделай это ради меня, прошу тебя. Напиши ему, — она положила голову ему на колени. — В жизни всякое случается. Напиши ему. А вдруг это все-таки твой Даниелка.
— Куда писать? У меня ведь нет его адреса.
— А куда ты писал раньше?
— Кому? Тем, кого встречал в газетах и о ком слышал по радио, я писал в редакции газет. В редакции и радиостудии.
— И ему напиши на киностудию.
— На какую?
Но как раз этого, какая киностудия была указана в титрах — «Мосфильм» или «Ленфильм», — Лида не запомнила. И как могла она запомнить, какая скульптура мелькнула перед ней на экране: скульптура рабочего и крестьянки или Медного всадника, после того как на том же телевизионном экране засветились имя и фамилия Сениного сына?
Лида поднялась:
— Я сейчас узнаю.
Она позвонила кое-кому из своих знакомых. Но никто из них сегодня не переключал телевизор на вторую программу и не смотрел фильм «На острове». Кто-то посоветовал ей позвонить в местную телестудию.
