Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто
В разгар боев на полуострове по всем частям пронеслась радостная весть: советские войска взяли Берлин. Еще раньше стало известно, что на Эльбе встретились советские и союзнические войска.
Казалось, война подходит к концу, но солдаты и офицеры, которым приходилось непосредственно иметь дело с противником на поле боя, если даже и поговаривали об этом, то как-то отвлеченно. Трудно было поверить людям, привыкшим за годы войны к превратностям военных событий, что мир совсем близок. Ведь рядом с каждым продолжали падать убитые и раненые товарищи. В одном только не было ни у кого сомнения: победа будет на нашей стороне.
Поздно вечером восьмого мая Николай получил приказ закрепиться на занятых рубежах. Бригада в это время вела бои на косе Фриш-Нерунг. Николай стянул танки в одно место и занял круговую оборону на случай контратаки противника.
Экипаж командирского танка готовил площадку для ночлега. Танкисты уже привыкли выкапывать в земле углубление, на которое загоняли потом танк. Получалось что-то вроде землянки.
— Молодцы! — похвалил Николай и тоже взялся за лопату.
— А как же, товарищ гвардии майор, — отозвался механик-водитель Баврин. — В конце-то войны особенно не хочется умирать.
— Хватит глубины, — сказал Николай. — Зачистим дно и ладно. Пашка, заводи танк и загоняй…
После ужина Николай по привычке уложил автомат рядом с гусеницами, лег возле Баврина, наказав часовому разбудить его через три часа, и мгновенно заснул.
Сквозь сон он слышал стрельбу из пулеметов, автоматную трескотню. Разбудил его отчаянный крик:
— Товарищ гвардии майор! Ребята! Николай вскочил.
«Прозевали! Немцы прорвались к танкам! Сожгут!»— мелькнуло в сознании, и он, схватив автомат, закричал изо всех сил: — К бою! Экипажи, по местам! — И пополз из-под танка.
— Не надо к бою! Война кончилась! — крикнул Баврин и выстрелил из ракетницы.
— Что? Как «война кончилась?»
— Немцы капитулируют! Безоговорочно! С победой! Ура-а!
Это было так неожиданно, что Николай, схватив Баврина за шиворот, основательно тряхнул его.
— Откуда это известно? Кто сказал? — А сам подумал: «Что же мы завтра будем делать?»
— По радио передают. Слышите штабную радиостанцию?
Вдали действительно слышался голос из репродуктора, но Николай не мог разобрать отдельные слова. Он только чувствовал торжественность и взволнованность в тоне диктора и поэтому понял, что свершилось что-то очень важное.
Только теперь Николай сообразил, что завтра не надо будет стрелять, не надо идти на гибель, не надо остерегаться снарядов, пуль, осколков, не понадобится оглядываться на небо, ожидая оттуда бомб. И каким чудовищным был его вопрос, заданный самому себе: «Что же мы будем делать завтра?»
Николая окружили танкисты, пехотинцы, артиллеристы. Одни кричали, другие старались выразить свои чувства и мысли степенно, все были взволнованы до предела, всем хотелось быть вместе.
— Пошли, братцы, сами послушаем передачу, — предложил Николай.
— Идем!
Они побежали к тылам бригады, расположившимся в четверти километра в овраге.
Выбежав на высотку, Николай остановился:
— Стойте! Отсюда хорошо слышно.
Сквозь предрассветную мглу отчетливо доносились слова диктора.
Да, война закончилась. Немцы капитулировали. Наступила долгожданная победа.
Хотелось кричать о радости этой минуты, о том, что было пережито за годы войны, о горечи поражений, о погибших товарищах… Но Николай только молча смотрел на алеющее на востоке небо.
А позади, где был передний край, слышалась беспорядочная стрельба, но это уже не для убийства людей, а в воздух, в честь торжества жизни на земле.
Торопливо застучала зенитная батарея. Трассирующие снаряды, прочертив в воздухе красные и оранжевые полоски, уходили в сторону моря. Не удержались перед соблазном дать салют в честь победы зенитчики.
С толпой танкистов к высотке, где стоял Николай и его группа, бежали капитан Вихров и помощник по технике Баженов.
— Сашка! Назад! — крикнул Николай Вихрову. — Душа из тебя вон, сейчас же отдай все твои запасы ракет. Отдай ребятам.
— Зачем тратить напрасно? Нельзя!
— Ах ты, куркуль несчастный! Еще собираешься воевать? Ребята, вытрясите у него все, что есть!
Вернувшись к танкам, Николай вдруг почувствовал угрызения совести после радостного потрясения. В самом деле, немцы рядом, кто знает, что еще они могут предпринять, а он, как мальчишка, позабыл о бдительности. Разве можно верить фашистам, хотя бы и поверженным, пока в их руках находится оружие? Это ли не безумие со стороны командира батальона на переднем крае? Он тотчас проверил охрану танков, отдал на всякий случай все нужные распоряжения и только после этого спросил у окружающих:
— Как немцы?
— Радуются, видимо. То же кидают ракеты.
— Война всем надоела.
— И немцу она тоже не мать родная…
Николай приказал собрать солдат и офицеров, чтобы провести небольшой митинг, но в это время из расположения мотострелковой роты прибежал посыльный.
— Товарищ гвардии майор, немецкие парламентеры идут. С белым флагом. Командир роты не знает, как быть, и просит вас прибыть для встречи с ними.
— Парламентеры? — переспросил Николай, чувствуя всю сложность своего положения. Поблизости нет ни одного офицера выше его по званию, да еще владеющего немецким языком. Из штаба прибыть не успеют. Значит, парламентеров придется встречать ему. Как с ними поступить? Никто из офицеров об этом не проинструктирован.
— Прекратите всякую стрельбу! — приказал он. — Капитан Вихров и старший лейтенант Каплин, ко мне! Баженов, свяжитесь со штабом бригады и доложите. Я иду в первую роту. Будем дипломатами…
В сопровождении двух офицеров и толпы солдат он подошёл к развалине какого-то здания.
Немцы шли по ничейной земле. Впереди шагал маленький солдат с белым флагом, а за ним парадным прусским шагом двигались три офицера.
— Сашка, вставай слева, а ты, Лешка, — справа, — вполголоса распоряжался Николай. Он надвинул поглубже танкошлем и поправил гимнастерку. — Никаких оскорблений и враждебных выпадов, — предупредил он стоящих позади солдат и офицеров. — Мы — Советская Армия. Помните это.
— Они в парадном, надо бы и нам переодеться…
— Наплевать! Мы в этой одежде победили их и в ней же и встретим. Сапоги, конечно, надо бы почистить, но не успеем.
— Белый флаг возьмем?
— Шиш! Мы их не просили на нашу землю и теперь мира не просим. Это уж пусть они придут с белым флагом.
Когда парламентеры оказались уже метрах в тридцати, Николай шепотом подал команду Вихрову и Каплину:
— Шагом… марш!
И три советских офицера четким шагом кадровых командиров выступили вперед.
Отсчитывая шаги, Николай мучительно думал: «Что сказать парламентерам с первых слов?» Но из трудного положения его вывели немцы.
— Мир! — крикнул по-русски немецкий солдат, шедший впереди с белым флагом. И потом, улыбаясь во все лицо, добавил по-немецки: — Фриден!
— Теперь-то ты улыбаешься, — сказал кто-то из советских солдат за спиной Николая.
— В сорок первом году не то пел… — поддержал другой, но на них цыкнули, и они замолчали.
Солдат с флагом остановился и отступил в сторону на три шага.
— Я, командир дивизии, прибыл сюда согласно распоряжению моего начальства, чтобы договориться о порядке капитуляции, — сказал по-русски высокий немец с высохшим лицом.
— Вы немедленно будете доставлены в соответствующий штаб, — сказал Николай. — А пока прошу сдать оружие.
Командир дивизии был в чине полковника. Он первым достал пистолет и передал Николаю, который, не задерживаясь, сунул его в руки Вихрову.
Когда полковник отстегнул узкую парадную шпагу в вычурно разукрашенных ножнах, которая годилась разве для того, чтобы разгонять дерущихся собак, он со стоном произнес по-немецки:
— Мой бог! Погибла Германия!
Николай не подал виду, что знает немецкий. Он видел, что полковник из той группы немецкой военщины, которую называют черной костью. Такие служат всю жизнь и никогда не становятся генералами.
Николай знал, что по международному праву старшим офицерам полагается при пленении возвратить холодное оружие, но, взглянув на шпагу, он заметил на конце эфеса изображение орла со свастикой в когтях.
Это словно подстегнуло его. Без всякого уважения он сунул шпагу в руки Каштану.
Очень хотелось сказать этому полковнику: «Сейчас вы изображаете из себя убитого горем патриота, а совсем еще недавно с фашистским оружием в руках сами ринулись разрушать чужие жилища и государства, сея смерть и горе. Когда у вас хорошо шло разбойничье дело, вы кричали до одурения «хайль» и очень далеки были от мысли об ответственности и расплате. Тогда вы не думали о судьбе Германии…»
