Иван Шевцов - Во имя отца и сына
И вот теперь, увидав, как хлыщет из полиэтиленовой попоны струя воды и как Пастухов укрывает плащами станок Ключанского, Муса подошел неторопливо, окинул быстрым взглядом обстановку, процедил язвительно:
- Хозяин эмигрировал. Надо что-то предпринять.
- Да вот дыру бы заделать, - произнес Юрий.
- Это мы сей минут.
Муса куда-то исчез и вскоре явился с куском полиэтилена и лестницей. Он проворно взобрался к пологу и наложил на дыру лату. Течь прекратилась. Пастухов снял со станка плащи, и в это время появился Ключанский. Он шагал с дальнего конца цеха вместе с мастером и небрежно размахивал руками, выражая свое возмущение:
- Все залило. Станок по колено в воде. И меня всего окатило с ног до головы. Какая тут, к черту, работа. Куда смотрит начальство и техника безопасности!
Мастер, должно быть, не очень верил его словам, недовольно морщился, однако шел торопливо. Еще издали заметив их, Пастухов торопливо шепнул Мусе:
- Ты становись за мой станок, а я здесь. - И быстро включил станок Ключанского.
Подошел мастер - Иван Андреевич Деньщиков - пожилой рабочий, спросил Пастухова своим негромким голосом :
- Ну, что тут случилось?
- А ничего, - спокойно, даже несколько удивленный вопросом мастера, ответил Юрий.
Удивился и Ключанский, бросая мятущийся взгляд то на полиэтилен, откуда уже не текла вода, то на станок, совсем сухой и как ни в чем не бывало журчащий свой обычный унылый мотив.
- Ну, где потоп? - Деньщиков теперь уставился на Ключанского. - Что ты голову мне морочишь?
- Да я что, вру, по-вашему?! Пусть скажут - они видели. - Ключанский устремил большие округлившиеся глаза к соседним станкам. Белкина и Муса делали вид, что заняты своей работой, и хитро посмеивались Ключанский все понял. Но не устыдился, не испытал неловкости, а лишь со злостью сплюнул:
- Сволочи!
Пастухов уступил ему место и ушел к своему станку. Ключанский, злой и недовольный, насвистывал мотив "Черного кота", исподволь следя за станками Белкиной и Пастухова. Заметив, что Муса собрался уходить, окликнул с дурашливой официальностью:
- Товарищ Мухтасипов! Можно вас на минуточку?
- Что такое, синьор Ключанский? - отозвался Муса и остановился в нерешительности, тайно бросив вопросительный взгляд на Пастухова. Юрий кивнул.
- Ну подойди же, когда тебя просят по-человечески, - уже всерьез попросил Ключанский.
- Ну, если по-человечески, я готов, - лениво отозвался Муса, подходя к станку Вадима.
- Твоя работа? - Вадим кивнул вверх на залатанную дыру.
- Ты недоволен?
- Нет, напротив. Ищу героя, чтоб выразить мою искреннюю, глубочайшую признательность и благодарность. Я буду ходатайствовать перед треугольником о представлении тебя к высшей…
- Может, хватит паясничать? Мне некогда, - оборвал Муса и сделал попытку уйти. Ключанский торопливо заговорил:
- Подожди, у меня к тебе дело.
- Ну?
- Помнишь, ты рассказывал мне о художнике, который иконы собирает. Как его? Семенов?
- Ну? И что?
- Я видел его картины. На выставке. Шедевр. Преклоняюсь.
- Пожалуйста. А я при чем?
- Познакомь меня с ним.
- Зачем? - насторожился Муса. Он умел в нескольких словах схватить всю нить мыслей собеседника.
- Хочу лично высказать ему свое восхищение.
- А я с ним уже не вожусь, потому что он оригинальнейшая дрянь.
- Тогда дай мне его телефон.
- А ты не юли, - Муса уколол Ключанского сощуренными плутоватыми глазками. - Скажи прямо: хочешь наняться к нему в помощники? Пойдете по Руси обдирать с церквей иконы? Деньгу зашибать? Я тебя правильно понял?
- А тебе что за дело? Ты знай свое - подноси заготовки, рупь за смену заработаешь. - И, встретив уничтожающий, полный какого-то стихийного, вспыхнувшего внезапно, вдруг, презрения, с деланной независимостью отвернулся, лишь пробурчал гнусаво: - Ладно, можешь не говорить. Без тебя найду все, что мне надо.
- Вот-вот, валяй без меня, - бросил, уходя, Мухтасипов. Он направился в другой конец цеха, откуда начинался ударный фронт кровельных работ.
Наверху под дождем, освещенные лучами юпитеров, рабочие завода ставили и крепили стропила, и тут же следом другая группа делала обрешетку, а за ней третья группа - опытных кровельщиков, накладывала и сшивала железные листы. Резкий, дребезжащий лязг молотков по железу, глухой стук по гвоздям и болтам, прикрепляющим тес к стропилам, сливались с шумом ветра и дождя в выси, с воем станков внизу, превращаясь в какой-то общий неслыханный рев. Не гул, не грохот, а именно рев, экспрессивный, ритмично-беспокойный, вздыбливающий и призывный. И в черной бездне неба, секущего землю студеным дождем, театрально-сказочными, неземными виделись освещенные ярким светом и пронизанные косыми светлыми струями фигуры людей. Они чем-то напоминали Мусе космонавтов или фантастических обитателей иных миров. Он смотрел на них, задрав голову, откровенно любовался ими и тайно завидовал им, потому что там, среди них, не было и не могло быть Вадима Ключанского. Среди них Муса узнал секретаря комсомольского комитета Романа Архипова, узнал его по голосу, когда тот, преодолевая шум, кричал кому-то в черноту:
- Коля! У меня кончаются гвозди и болты!
А тот, кого назвали Колей, невидимый, в свою очередь, кричал:
- Вероника! Ну где же ты запропастилась? Гвозди кончаются. Захвати болты!
- Иду-у-у! - отвечал девичий голосок.
И снова, с неба из тьмы, знакомый голос директора Дома культуры:
- Юля! Железо! Давай железо!
- Есть давать железо! - совсем рядом с Мусой, за его спиной раздался такой чистый уверенный женский голос. Муса вздрогнул и обернулся. Он видел перед собой только глаза, большие, спокойные и как будто что-то знающие глаза, что-то такое, чего не знают другие.
- Ты кого там высматриваешь? - спросила она, метнув взгляд в высоту. Вместо ответа он сказал слова, которые пришли к нему вдруг, как-то сами собой и, возможно, помимо его воли:
- Давайте я понесу?
- Неси. Пожалуйста, - совсем просто, доброжелательно и без удивления сказала она и подала Мусе четыре листа железа. Оно было не таким уж тяжелым, но неудобно было его нести, резало руки. Юля догадалась и прокричала вслед уходящему Мусе: - Рукавицы раздобудь, а то руки испортишь. Да быстрей возвращайся.
Рукавиц не было, их заменил кусок ветоши. Муса брал теперь за раз по пять листов, было тяжело, но зато он чувствовал свое превосходство над представителем слабого пола - Юлей Законниковой, которая брала зараз на один лист меньше. Он не считал листов, не замечал дождя, не чувствовал усталости. Он все носил, носил и носил, пока Юля не сказала ему:
- Хватит. Пойдем передохнем у костра.
Было за полночь. Дождь немного угомонился, но ветер не утихал - со свистом завывал в полуобнаженных кронах ясеней, большой и дружной рощей заселивших заводской двор. У костра, подставляя языкам пламени розовые застывшие руки, полукругом стояли люди, позволившие себе сделать небольшой перерыв. Все они, закончив в четыре часа дневную смену, добровольно остались на ночь, чтобы победить стихию, не допустить приостановки работы цеха. Тут была не только молодежь из механического, литейного, кузнечного и сборочного, тут были люди из отдела главного конструктора, и среди них Сергей Кондратьевич Лугов, которого товарищи уговаривали, учитывая его возраст, пойти домой: мол, без тебя управимся. Но он и слушать не хотел. Здесь были Саша Климов и Вероника. Были даже начальник охраны и начальник пожарной. Были, конечно, директор завода и Глебов, Варейкис и Кауров. Группами, поочередно собирались они у костров на короткий перекур. Сыпались шутки, анекдоты, смех.
- Гляжу я сегодня на наш аврал, - степенно заговорил Сергей Кондратьевич, воспользовавшись паузой, - и вспоминаю военное время. Точно так же не уходили домой по Две, а то и по три смены кряду. Тут и спали. Прикорнешь несколько часов - и снова за станок. А в желудке пусто.
- И не день, не два - месяцы! - подхватил Варейкис - Потому что надо было, Сергей Кондратьевич, Родина требовала.
- А мне нравится такое. Как на Северном флоте на учениях, - заговорил Роман.
- Это здорово! - поддержал его Тимофей. Варейкис с подначкой толкнул в бок Константина Сергеевича:
- Ну а я тебе что говорил о нынешней молодежи?
- Всё правильно. Как там написано, так оно и есть, - ответил старик Лугов.
- Что написано? Где там? - не понял Варе
- Да там, на Бородинском поле. Ай забыл? "Доблесть родителей - наследие детей".
Загорск, 1964 - 1968 гг.
