Борис Некрасов - Просто металл
— Тоже заслуга! Попугаи, вон говорят, до ста лет живут.
Гладких спросил Клаву:
— Этот колючий юноша, что же, ваш братец?
— Наградил бог, — вздохнула девушка.
— И кто же из вас старше?
Вмешался Геннадий.
— Сначала был я. На полтора года. А теперь она. Теория относительности.
Оба они решили ехать на участок. «Поближе к делу», — решила Клава. «Подальше от директора», — сказал Геннадий. С их помощью Гладких отобрал еще тринадцать парней и девчат и, завершив все дела на прииске, вернулся на «Новый» во главе веселой, голосистой ватаги.
— Принимай пополнение, Павел Федорович, — сказал он Проценко, которого застал в конторе.
Но начальник участка, хмурый, чем-то озабоченный, даже не оживился при этом известии, скользнув по пестрой группе молодежи отсутствующим взглядом.
— Через реку как перескочили? — спросил он.
— Нормально. А что?
— У второго полигона машина с лесом провалилась сегодня. Нельзя больше по льду машины с грузом пускать. А завтра нам два новых прибора доставить должны. Я с монтажа и из шахты всех, кто топор в руках держать умеет, на мост перебросил. Но все равно мало людей, за сутки не справятся. Представляешь, сколько мороки потом будет, если приборы на той стороне сгрузят? Подъемных механизмов у нас нет, тяжелогрузных машин нет…
— Как шофер? — перебил Иван.
Проценко отмахнулся:
— Васьков — калач тертый. Ног не замочил. Вот ведь незадача! На горных работах и так людей не хватает, монтаж приборов тоже задерживать нельзя. Все графики собаке под хвост теперь. А главное — мост. Там еще наверстать можно, а здесь, — он махнул рукой, не договаривая. — Эх, мне бы сейчас четыре-пять хороших плотников!
Из кучки новоселов, сбившихся у порога, вышел, отодвинув плечом кого-то, здоровяк парень в фуражке с черным околышем, тужурке цвета хаки и кирзовых сапогах.
— Есть один, — чуть окая, сказал он, аккуратно ставя к стенке вещевой мешок. — Откуда инструмент брать?
Проценко удивленно, словно только что увидел всех этих ребят, посмотрел в их сторону, остановил свой взгляд на говорившем.
— Какой инструмент? — не понял он.
— Ставьте на работу, — объяснил тот. — Сапер я. И по плотницкой части могу.
— Вот это энтузиазм, я понимаю! — раздался иронический голос Геннадия. Он забренчал было на гитаре туш, но чья-то рука легла на струны и оборвала игру.
— Не барахли, Генка, — строго сказал неуемному гитаристу белобрысый, без шапки, парнишка. Он вышел вперед, подталкивая перед собой длинного верзилу в брезентовом плаще. — Серега дело говорит. Что мы сюда, на экскурсию приехали? Давай топоры, товарищ! Мы с корешом тоже кое-чего кумекаем в этом деле. На целине дома ставили.
Проценко растерялся.
— Как же так, хлопчики? — голос его дрогнул. — С дороги, неустроенные еще… Да как же я могу вас так вот сразу?
Теперь загалдели почти все:
— Ставьте всех на работу!
— В дороге отдохнули, хватит!
— Без малого две недели — как в доме отдыха!
— Точно! Сначала на колесах, потом — на воде!
— Расставляй на места!
— Человеки вы мои дорогие! — растрогался Проценко. — Ну, прямо, как в том кино, — засмеялся он, обращаясь к Ивану: — Белые напирают, патроны на исходе, и вдруг ты со своим эскадроном…
И Иван Гладких повел свою ватагу на мост. Может, кто-то из новоселов и остался недоволен таким оборотом дела, но сказать об этом во всеуслышание никто не решился. Даже Генка Воронцов счел невозможным шутить дальше по этому поводу. Впрочем, он остался не у дел. Оставив на посту трех добровольцев-плотников и еще несколько парней как подсобников, Гладких, не слушая возражений, отправил остальных в общежитие.
— Устраивайтесь сами и позаботьтесь о товарищах, — сказал он. — Если понадобится кого-нибудь подменить, я скажу.
— Невероятно, но факт, — заворчал Геннадий. — Меня сегодня отовсюду гонят. С руководящего стула попросили, приобщиться к пролетариату не дают. А коммунальные заботы не для меня. Пусть ими займутся дамы. Сестричка, посмотри там в мальчишнике местечко поближе к окошку и не забудь, что я люблю, чтоб в изголовьях было. Я остаюсь тут в качестве чиновника для особых поручений.
Вечер опустился незаметно. Он смазал очертания сопок вокруг поселка и затушевал четкие до того линии окружающего мост пейзажа. По распадкам и котловинам медленно текла, постепенно заволакивая все кругом, холодная мгла. Серебристым бархатом инея покрылись свежие доски мостового настила. Когда совсем стемнело, Гладких подогнал к мосту два предназначенных в ремонт трактора. Яркий свет их прожекторов осветил место работы. Феерическим блеском зажглись смолистые золотые бревна, голубой лед и снег вокруг моста. Даже в бисеринках пота на разгоряченных работой лицах загорелись искорки этого света. Люди работали сосредоточенно, молча, подчиняясь напряженному внутреннему ритму, охватившему всю стройку. Человеческих голосов почти не было слышно. Только иногда раздавалось чье-нибудь нетерпеливое: «А ну, пошевеливайся, братки!» или «Скобы! Скобы сюда!»… В морозном воздухе гулко раздавался перестук топоров и повизгивание пил.
Старожилы участка во главе с Карташевым ревниво поглядывали, как ладно, подгоняя бревна, стесывали золотую щепу топоры новичков. Между ними родилось и разгоралось все пуще, во всю силу рабочего темперамента упорное соревнование. Гладких подлил масла в огонь:
— А что, Семен Павлович, неплохих помощников я тебе добыл, а?
— Пора-бота-ют годок, масте-рами будут, — в такт ударам топора ответил старик, косясь на сидевшего рядом с ним сапера.
Шумно выдыхая с каждым ударом воздух, демобилизованный солдат ответил:
— Через годок, батя, тебе и сына моего не обогнать.
— Но?! А сколько же ему годков, твоему сыну?
— А я еще не женат.
И снова умолкли соперники. Лишь чаще и дальше полетела щепа из-под звонких топоров.
А Геннадий, задрав ноги, лежал в это время на койке и машинально, не слушая себя, перебирал струны гитары. «Особых поручений» не последовало, и он, потолкавшись на стройке ровно столько, сколько, по его расчетам, могло понадобиться времени для устройства ему места в общежитии, направился сюда.
— Понадоблюсь, вызовите, — заявил он Гладких.
Но нужды в нем, видимо, так и не было. Он попытался вздремнуть, но заснуть не мог. Может быть, вид пустых непримятых коек по обе стороны от него будоражили его совесть, напоминая о товарищах, которые работали на мосту? Геннадия снова потянуло туда.
Легкий морозец немного взбодрил его. Похрустывал под ногами ледок. С бортов глубокой, когда-то протоптанной в снегу тропинки с легким звоном осыпались сосульки.
На этот раз его появления на мосту поначалу просто никто не заметил — так заняты были здесь все своим делом. Но вот прямо на Геннадия надвинулось плывущее на чьих-то плечах бревно.
— Поберегись!
Геннадий увернулся, прикрывая своим телом гитару.
— Поберегись!
Геннадий присел, и над ним пропланировал конец доски. Подальше от греха — парень решил отойти в сторонку и наткнулся на Гладких.
— Тебе чего дома не сидится? — удивился тот. — Отдыхать надо. Завтра и тебя без дела не оставят.
— Вечерний моцион, — объяснил Геннадий свое появление. — Всем рекомендованное медициной мероприятие.
— А, ну-ну, — равнодушно бросил Гладких и прошел мимо, неся тяжелую связку металлических скоб.
Геннадий, бравируя по обыкновению, поднял гитару и, ударив по струнам, пропел ему вслед: «Шагай вперед, комсомольское племя, шути и пой, чтоб улыбки цвели…». И вдруг молодой сильный голос подхватил рядом;
Мы покоряем пространство и время,
Мы молодые хозяева земли.
И еще раз, уже несколько голосов:
Мы покоряем пространство и время,
Мы молодые хозяева земли.
— Молодец, Генка! Вот это по-нашему! Громче, громче давай! — услышал Геннадий басок Сереги-сапера, но песня уже сама подхватила Воронцова на свои крылья, и он, улавливая скрытый ритм стройки, во всю силу начал запев следующего куплета:
Нам песня строить и жить помогает,
Она вперед нас зовет и ведет…
И многоголосый хор подхватил:
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет…
Сменяла песню песня. И далеко разносились над уснувшей было тайгой молодые голоса под звонкий аккомпанемент пил, топоров и Генкиной гитары.
4. Большая вода
Утром следующего дня, когда Карташев, крякнув, как после доброй стопки, вбил в последнюю доску последний костыль, Гладких сам повел через мост трактор с волокушами под ликующие крики строителей.
Геннадия при этом не было. Укрывшись с головой, лежал он на своей койке и дышал на припухшие, натруженные и прихваченные морозом пальцы. Но не только боль не давала ему уснуть — в горле твердым комом стояла обида.
