Медеу Сарсекеев - Клад
— Меруерт! Осенью, когда я вернусь в город, буду искать вас. Если позволите, конечно.
Он рассчитывал услышать в ответ хотя бы слово, но девушка молчала. Она лишь раз и другой смерила его долгим взглядом, в котором тоже не было ответа.
5Сколько воды утекло с тех пор? У человека с инженерным складом ума все поддается цифрам: почти четырнадцать лет! Каждый день из прошлого врезался в память. Вспоминая дни радости и любви, как бы заново прокручивая их перед взором, Казыбек воодушевлялся, и ему становилось легче в разлуке.
Огонь любви, сжигавший его сердце в то лето, так и не погас с годами. Не охладел геолог к жене и в супружеские годы. Наверное, до конца дней не померкнуть костру, зажженному в четыре руки, оберегаемому от злых ветров сердцами. Они с Меруерт нашли друг друга среди переплетения множества дорог. У них родились дети. Разлука на день-два была в первые месяцы невыносимой пыткой. А отлучки главы семьи из дому все учащались. Не давала покоя окаянная работа! Сколько дней, томительных и бессонных для молодой женщины ночей перенесла супруга без любимого, который стал для нее поистине самым близким человеком. Не она ли заставила мужа отречься от многих холостяцких предубеждений, в том числе и от неверия в прочность семьи геолога?
В долгой разлуке Казыбек подготовил слова для первых минут встречи с Меруерт. Слова эти были больше похожи на клятву:
«Больше ты не будешь ждать меня так долго! Достаточно нам разлук. Перестанешь, дорогая, считать дни до очередной встречи! А мне не придется тосковать по тебе вдалеке! Пора нам перейти на оседлость. Овладею одним из канцелярских столов в министерстве, подберу себе работенку без надрыва. Отныне все мысли о семье, о детях. И о тебе, счастье мое! Ради того и встретились однажды…»
Внезапно самолет качнуло, и наш пассажир открыл глаза. Пересиливая зевок, стал глядеть по сторонам. Рядом сидящий араб о чем-то толковал ему, сильно жестикулируя:
— Мсье, вам, наверное, плохо… Вы много разговариваете во сне. Что-нибудь случилось?
— Да, да, случилось, — ответил в тон ему Казыбек по-французски. — Произошло нечто важное. Во сне я объяснился в любви собственной жене…
Араб засмеялся вместе с ним, обнажив крупные зубы:
— Что ж, случается и такое.
Отбрасывая спинку кресла, Казыбек заглянул в иллюминатор. Самолет пересекал горную цепь. Неужели Карпаты?.. Если судить по времени, они должны пролетать над Италией. Значит, это всего лишь Апеннинские горы…
Дремотное состояние долго не отходило. Расслабившееся во сне тело испытывало блаженное состояние. Ровный гул турбин за бортом убаюкивал. Не уснуть, так забыться. Или снова окунуться в стихию воспоминаний?
Однако заступить на избранную в длительном полете стезю воспоминаний, прерванную вмешательством соседа, Казыбеку не удалось. Вместо этого навернулись думы совсем о другом. Выпадали геологу тропы и покруче. Были деньки совсем невеселые и даже горестные. Не ворошить бы прошлое, не к месту, не ко времени. Случилось однажды такое, что пришлось расстаться с друзьями и недругами — в один день… Покинул родной коллектив, ушел из экспедиции. Заступил в полосу крушения мечты, ради которой, казалось, на свет народился. Выбросить из памяти бы навсегда. Не возвращаться к пережитому ни сейчас, ни после!
Увы, разве прикажешь сердцу, а мысли разве остановишь, если они взяли разбег, скачут и, кажется, потихонечку сверлят мозг. Да, Казыбек не раз переносился воображением на отдаленные маршруты, ночевал в геологических палатках, землянках, стоял рядом с бурильщиками, вытаскивающими снаряд из скважины, чтобы тут же просмотреть керн, поднятый из глубин. При нем в ту пору всегда имелся молоток на длинном цевье. За спиной рюкзак с пробами.
В какой-то миг сомнения исчезли, и Казыбек снова погрузился в дремотное состояние. Ненадолго.
— Мсье пассажир, поднимите ваше кресло, — услышал он сбоку. — Это я вам говорю, мсье.
— А-а! Уже прибыли? Дакор, дакор! Ескьюзей, муа[11], — пробормотал Казыбек, открывая глаза.
Рядом стояла стюардесса с подносом в руках, стройная женщина, коротко остриженная, с удлиненным лицом и едва заметной родинкой возле носа.
— Проснитесь, мсье. Предлагаем вам завтрак, ескьюзей, муа.
Пассажир рассмеялся, протер глаза. Увидев пищу, еще раз окинул взглядом стюардессу, посмотрел на ее руки с длинными пальцами и накрашенными ногтями. Заговорил теперь уже по-русски:
— Милая девушка! Неужто я так изменился, что стал похож на алжирца? Чего доброго, меня своя жена примет за араба!
Стюардесса с родинкой у раскрылка носа чуть приподняла будто нарисованные кистью художника темные и округлые брови, выразила удивление:
— О, вы наш соотечественник?.. Сейчас немало африканцев, получивших образование в Москве.
— Я не алжирец, — рассеял ее сомнения Казыбек. — Вы, конечно, знаете Алма-Ату. Я там живу, коренной казахстанец.
— Верю, верю, — поторопилась она закончить разговор. — Кушайте на здоровье.
Она сама выдвинула алюминиевую полочку из спинки переднего кресла, расставила на ней посуду.
— Спасибо, землячка!
Казыбек удивлялся сам себе, своей находчивости и красноречию, проявленным в разговоре со стюардессой. Вообще-то он трудно сходился с незнакомыми людьми. А сейчас, едва раскрыл глаза, слова посыпались из него, будто они с этой миловидной женщиной не просто соотечественники, а из одних мест и давно друг дружку знают.
Есть между тем не хотелось, как ни старался путник вызвать в себе аппетит, глядя на аккуратные тюбики с паштетом, на ломтики хлеба с маслом и крепко заваренный чай. Откусил хлеба, пожевал, запил теплым невкусным соком. К остальному не притронулся. Когда стюардесса пришла за посудой, высказала обиду, будто давнему знакомому:
— Это что же, землячок, бастуете? Или не вкусно приготовили?
— Что вы! — запротестовал джигит. — Берегу место в желудке для московского рассольника. Надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной в ресторане, когда прилетим в Шереметьево?
На этот раз женщина не приняла его игры в слова. Складывая тарелочки на свой поднос, она сказала со спокойным выражением лица:
— Мужчины все щедры, пока далеки от дома. Посмотрим, что скажете, когда приземлимся.
Лицо геолога зарумянилось, он прикусил язык. На удачную шутку полагается ответить достойно. Иначе не вступай в разговор на вечную тему. Голубые глаза стюардессы смотрели на него игриво, с кокетством, и потому они показались Казыбеку кусочками неба. «Кутнуть бы с такой говорухой денек-другой в столице! Ноги словно точеные, фигурка что надо, почти невесомая походка… О таких говорят в мужском кругу: «Сама на любовь просится!»
Пока Казыбек обдумывал продолжение разговора, стюардесса удалилась. Она шла плавной походкой по узкому проходу, наклоняясь то влево, то вправо. И выглядела столь же изящной и независимой, как при первом появлении в салоне.
Казыбек покачал головой, стыдясь дурных мыслей, на миг посетивших его. Теперь его занимал только иллюминатор. Самолет шел над белогривыми облаками, такими густыми и плотными, как хлопковое поле в момент созревания. И казалось, что он вовсе не движется, а завис в одной точке. Облака лениво переваливались под крылом самолета, будто застывшие клубы пара. Иногда между ними обозначался просвет, мелькал клочок освещенной солнцем земли, изгиб реки, притемненная далью зелень леса. Где-то на краю неба вдруг сверкнула молния. Изломанные огненные линии перечертили путь. Через некоторое время плотные, слоистые тучи расступились. На смену им пришел туман, белый в вышине, словно вскипевшее молоко. И эта отгородившая землю волна испарений отошла, осталась в стороне.
Казыбек определил по времени: под ними Адриатическое море, последняя водная равнина на их пути. Пройдены северная часть Африки, аль-Джезаир, Средиземное море, остров Сардиния, Тирренское море, Апеннины. Внизу Адриатика, страна югославов…
Голубая вода сменилась зеленью лесов. Опять холмы. Вскоре пойдут поля Венгрии, затем последний горный хребет. Карпаты казах запомнил с первого полета. Пестротой отрогов они напоминали спину уснувшего тигра. Через несколько минут — граница великой и бесконечно дорогой земли.
Дрема, кажется, отошла. Теперь Казыбек чувствовал прилив сил, какой случается у иноходца в разгар бега. Любой подъем такому нипочем. Его влекло на разговор, нашелся бы собеседник…
Ближние попутчики занимались всяк собою: одни все чаще обращали взор к земле, другие продолжали безмятежно посапывать носом, откинув голову на спинку кресла. Двое, что сидели с геологом в одном ряду, пребывали в забытьи и не нуждались в развлечении словом. Еще одна пара, оба в куцых курточках и джинсах, молодой человек с бородкой и его юная спутница, устав от болтовни и смеха, приткнулись голова к голове, дали отдых языкам. И во сне бородатый придерживал рукой свою подругу за плечо.
