Медеу Сарсекеев - Клад
Обзор книги Медеу Сарсекеев - Клад
Клад
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Солнце показалось тотчас, едва лайнер сделал некрутой разворот, набирая высоту над аэродромом аль-Джезаир[1]. Поглядев в мутноватое стекло бокового окошка, пассажир увидел внизу купы береговой растительности и почти белую от выгоревшего песка полоску суши, резко отчерченную голубоватой линией воды. Матово-блеклый песок и море — это было последнее, что он увидел в оставленной навсегда им стране.
Взглянул на часы: стрелка чуть перевалила за четыре. Из дому он выехал в начале второго. Это по-местному. «А сколько же у нас?» Пассажир привыкал мыслить полузабытыми категориями разных широт.
Казыбек успел за годы разлуки с родной землей забыть о разнице в поясном времени между Москвой и Алжиром. Повел глазами вокруг — ни одного знакомого. Справа от него сидели смуглые, с прокопченными лицами иностранцы. «В Москве, — вспомнил он, — уже семь… А в Алма-Ате?.. Прибавим еще три… Вот это да! В родных местах день в разгаре. Снеговые вершины Алатау нежатся в золотистых лучах. У подножия гор благоухают цветы хлопчатника. Люди там в поте лица, как тысячу лет назад, добывают себе пищу…»
Перевел стрелки. Сначала на три деления, потом, подумав, прибавил еще столько же.
В последнее время Казыбек все чаще улавливал в своем теле усталость. Приметы старения? Вроде бы рановато. Как ни странно, ощущение тяжести в плечах и на сердце возникало в те минуты, когда он задумывался о доме. Угнетала вина перед родными за слишком затянувшуюся разлуку. Глубоко вздохнув, воздушный путник откинулся на спинку кресла, смежил веки. И если бы рядом сидел внимательный человек, он непременно заметил бы, как шевелятся у его попутчика губы: «Неужели и вправду я скоро буду дома? И могу с уверенностью сказать, что пережитое больше не повторится?.. Сгинь, чужбина, с моих глаз навсегда! Пусть остаются позади изнурительный полуденный зной, душные полубессонные ночи, немереная работа в подземелье!.. Какое блаженство сознавать, что я одолел все это, превозмог, нашел в себе силы выстоять!»
Самолет, взявший курс на северо-восток, быстро набирал высоту, будто стремился поскорее удалиться от неласковой для Казыбека земли. Пассажиры прильнули к иллюминаторам, отыскивая среди необозримой синевы редкие барашки вспененных волн. Большое светило, багровое спросонья, медленно покидало зыблющееся лоно воды и протягивало оранжевые нити лучей навстречу самолету.
Суматоха последних суток, докучливая беготня, связанная с отъездом, когда уже определились день, рейс и час отлета, заполнение бумаг в посольстве и «Сонареме»[2], геологический отчет за три года, передача незавершенных дел сменщику, прибывшему из Союза… Все эти хлопоты принудили инженера забыть о сне и покое. За день не выпало и минуты, чтобы хлебнуть глоток кофе…
Сейчас вспоминался в зеленом обрамлении садов далекий покамест город Алма-Ата. Там его ждут жена Меруерт, сын Назкен и дочери-близнецы: Айман и Шолпан. Длинноногие и шумливые непоседы… Перед встречей с отцом, а Казыбек нередко отлучался из дому и прежде, они не усидят на месте, носятся по комнате наперегонки, пока наконец раздастся знакомый звонок в дверь.
«Почтальон и сегодня самый желанный гость в квартире, — думал Казыбек. — Только от него ждут домочадцы заветной весточки».
Со скоростью звука несется самолет, но мысли путешественника опережают крылатую машину. Человеку с такой мечтательной натурой, как наш пассажир, не представляло большого труда перенестись воображением и в столицу республики, и в родной аул, спрятавшийся далеко за хребтами Джунгарии. Путь на легковушке туда занимает почти сутки. В тех местах свои горы, название им — Тарбагатай. Цепь небольших вершин, простирающаяся до южной границы… Отчий край, затуманенная далью годов и таинством поверий колыбель предков.
Казыбек глубоко вздохнул. Вспомнив поименно близких людей у родного очага, он принялся восстанавливать в памяти их лица. Отец с матерью! Вот уж перед кем в неоплатном долгу кочующий по свету непутевый их отпрыск! Отдалившиеся радости детства под родной крышей — чем их измерить, чем оплатить? «До чего же мил очаг, пахнущий дымком подсохшего курая и выветрившегося на прогорклых ветрах кизяка!.. Родной очаг, родной очаг! Как вольно дышится в нем!» — шептали губы Казыбека. Мысли об этом сами слагались в начало какой-то песни… Впрочем, это были не его слова. Они пришли на ум, едва вспомнил о доме. Поэт древности Жиренше подарил их всем путникам земли еще в те времена, когда люди не имели привычки отбиваться так далеко от дома.
Пробужденная память подсказала Казыбеку еще одно изреченье древних: «Чем быть султаном на чужбине, лучше невольником в родном краю». Ясное дело: от таких понятий, как раб, невольник, теперешние казахи отошли и плохо представляют себе их значение. Но если бы над странствующим геологом подшутил вдруг случай и предложил выбор, Казыбек в любом положении предпочел бы землю своего детства с ее немалыми трудностями, чем чужбину. Земля отцов и скромные возможности ее куда приятнее самых щедрых благ вдалеке. Даже в такой экзотической стране, как Алжир. С травинкой горной и с ручейком звонким дома можно вдоволь наговориться в тяжкую минуту. Они обласкают душу неповторимыми запахами и напевным журчанием струй. Рядом с близкими никакие беды не страшны. Голая земля кажется тебе постелью мягче пуха. Добрые взгляды вокруг, прикосновение материнской руки… Что может быть желаннее?
Внезапно ожил репродуктор, на табло вспыхнул свет. Заговорила бортпроводница:
— Прослушайте краткую информацию о нашем полете…
Пассажир, в воображении давно прилетевший в Алма-Ату и прогуливающийся по яблоневому саду возле своего дома, вздрогнул, услышав в салоне певучий голосок. Привстал, расправил плечи.
Казыбек уловил себя на желании, чтобы девушка говорила долго, о чем-нибудь, лишь бы ее голос не оборвался на бесстрастном служебном сообщении. Оказывается, человек может стосковаться и по привычным, в другой обстановке не таким уж важным словам.
— Через полтора часа наш самолет, перелетев через Средиземное море, достигнет границы Италии… Затем мы будем продолжать полет над Югославией, Венгрией…
«Умница! — чуть не воскликнул пассажир. — Спасибо тебе за золотое твое пророчество. Шесть часов такого марафона, и мы в Шереметьеве. Таможенный контроль вряд ли надолго задержит, — рассуждал он дальше, — возьму такси и махну прямиком в представительство Казахской ССР на Чистые пруды. Трехэтажная гостиница, где хозяйкой давняя знакомая, казашка Карлыгаш. Уж она-то мастерица на плов и чуреки! Кстати, сувенирчик ей приготовлен! Сначала попрошу мясо по-казахски. Впрочем, еще до того, как подадут бешбармак, выпью пиалу чая со сливками…»
Временами обуздывая свои мечты, Казыбек вспоминал о других заботах. Как бы ни спешил домой, в Москве не миновать задержки на три-четыре дня: полагается обменять зарубежный паспорт на гражданский, отчитаться перед «Союзгеологией». Не упустить случая посоветоваться в главке относительно будущей работы.
Из репродуктора сначала с хрипом, потом все чище и внятнее полилась мелодичная музыка. Радиоузел передавал старинные напевы. Повеяло воспоминаниями далекого прошлого. Знакомый голос Людмилы Зыкиной, четко произнося каждое слово текста, ярко окрашивал эти волнующие слова в особые тона с ласковым и тревожным оттенком… Казыбек позабыл о своих последних днях. Почему-то вспомнил о Меруерт. Попытался представить жену разговаривающей в таком же тоне со своей матерью, как та девушка из песни.
У мужчин, если они давно из дому, однажды наступает время для сомнений в верности женщины. «Полюбила или не полюбила, а может, все так вышло, как в этой песне?» Казыбек встряхнул головой, отгоняя мрачные предположения.
Теперь он думал о Меруерт как об исполнительнице народных песен. На вечеринках, когда близкие их семьи собирались по какому-либо случаю, жена геолога снимала с гвоздя домбру и, улыбаясь, проводила рукой по струнам. Голос ее тут же взлетал над застольем, заставлял умолкать гостей и вслушиваться в напевные звуки. Меруерт не приходилось долго уговаривать, она сама как бы спешила обнажить душу, раскрыть ее, наполненную мелодиями степей, до донышка. Женщина знала множество неизвестных другим песен, услышанных в студенческие годы в ауле. Но если музыка была знакома гостям, певунья обрамляла свой напев такой инструментовкой, что слушатели ее исполнения тут же преображались, а те, кто уже подзавелись к той минуте от застольных разговоров, вдруг прекращали беседу, удивленно переглядывались: мол, откуда такое диво? Что и говорить, хороша была молодая хозяйка дома, когда из уст ее лилась песня! Старые мотивы сменялись новыми. И откуда она только брала их? Стоило ей раз услышать что-нибудь новенькое по радио, она тут же подхватывала мелодию и не могла расстаться, пока не насладится обретенной радостью пения сама и не поделится с другими. Концерты эти происходили где угодно, лишь бы у Меруерт появилось настроение. Если поблизости не было людей, слушателями ее становились деревья в саду, березки на опушке леса, суслики в степи, одинокая спутанная лошадь, а то и горка выстиранного белья, которую она, ловко орудуя проворными руками, развешивала на веревке во дворе дома.
