Николай Атаров - Избранное
Аня заторопилась к автобусу.
— Прощайте. Идите скорей домой, вы же больны, — сказала она. — Я пришлю его. Я знаю, где он.
4С трудом она открыла забухшую, обитую войлоком дверь дачи и услышала музыку электроды. Федька и Саша, ошалелые от занятий, сидели, сложив на столе, среди книг, под углом, точно поленницу, свои четыре ноги в валенках. Ясно было, что у них перекур. Роман лежал на кровати и не поднял головы.
Появление Ани вслед за Романом развеселило ребят.
— Анька, ты?!
— Весна на дворе, лыжники скаженные! Куда вас принесло?
— Вы занимайтесь, я вам не буду мешать, — сказала Аня, бросая шубу на спинку кровати.
— Нет, ты послушай нашу любимую!
Они включили электроду, и снова закружилась пластинка. «За окнами шумит метель роями белых пчел…» — пел хриплый голос.
— Выдернул чайник, включил музыку — просто!
— Если бы не электрола, а патефон — рукой крутить, мы бы отвыкли от музыки. Верно, Саша?
Они были рады Ане, топтались вокруг нее, и все благоустройство их размеренной жизни, заполненной сотнями страниц конспектов, сейчас выражалось в бессвязных восклицаниях. Посторонний человек мог бы подумать, что они разленились тут, на актрисиной даче.
— А мы, Аня, с мальчишками познакомились. Хорошие ребята, с осводовской станции. На высоком мосту зимуют.
— А сейчас — с рабочими, которые лед колют на реке.
— С запашонным…
И оба стали хохотать, припомнив что-то, видимо, очень забавное.
— Уже и по фамилии знаете? — поддержала разговор Аня.
— А это не фамилия! — возразил Федька. — Мы его спрашиваем в воскресенье: «Есть водка?» — «Не держим», — говорит. «Эх, говорим, запасец бы надо иметь. Запасец…» А он посмотрел с усмешечкой; видно, задели его за живое, глаза хитрые. «А может, я уже запашонный…» Слышишь? Запашонный!
И снова ликовали Федька и Саша, припоминая все истории с этим бородачом, что две недели возит лед мимо дачи.
Роман лежал неподвижно, и было ясно, что он не принес землякам никакого оживления в их трудовую жизнь, и они встряхнулись по-настоящему лишь с появлением Ани.
Федька подкрался к Роману и заглянул в глаза.
— Что это у тебя выражение лица, будто одеколоном тебя освежают?
— Иди ты знаешь куда…
Аня быстро подошла к Роману и потянула его за руку.
— Пойдем на минутку.
Она молча прошла впереди Романа в холодные комнаты, и когда открыла дверь, из темноты стремительно бросилась ей под ноги Дымка, с шумом ворвалась в тепло жилья.
В холодных комнатах не было электрического света. Здесь Федька и Саша подвешивали на стене, повыше, от мышей, запас провизии. Вдоль стен чего только не было: велосипедная рама, рыбацкая верша, маленькая фисгармония, заваленная книгами. В куче луковиц зашуршали мыши.
— Что же ты? — спросила Аня, задыхаясь от спазм, стеснивших горло.
Но, видно, Роман был не тот, что утром, — прошла необходимость обманывать себя, — и он ответил:
— Ничего. Я отдыхаю.
— Что я, не вижу, что ты мечешься, а не отдыхаешь?
— Я мечусь потому, что отдыхаю, — упрямо повторил Роман. — Вот уже много лет стараюсь отдыхать.
Никогда, в минуты самых мучительных сомнений, Аня не могла себе представить, что он так слаб. Она сдержалась и сказала:
— Езжай скорей. Мама больна… Стыдно!
Теперь она понимала, чего испугался Роман: его прогнал из Москвы страх, что мать сразу лишит его веры в себя. Но этой веры все равно не было: разве может окрылить бегство?
— Она не обидела тебя? — вяло спросил Роман.
Привыкнув к темноте, она различала его лицо, злую улыбку.
— Мне бы хотелось, — сказал он каменным голосом, — чтобы тебя сильно обидели. Тогда бы я мог за тебя заступиться. Я никогда за тебя не заступался, никто тебя не обижает.
— Ты меня обижаешь, — сказала Аня. — Езжай скорей, — упрямо повторила она.
— С тобой?
— Нет, нет! — испугалась Аня. — Я тут останусь.
— Если бы ты знала, как не хочется!
— Жидкий ты на расправу, Роман.
Роман помолчал.
— У тебя есть деньги? — спросил он. — Дай немножко, надо ей чего-нибудь купить…
Какими умеют быть деликатными самые шумные, развеселые парни! Федька и Саша не удивились ни неожиданному отбытию Романа в Москву, ни решению Ани остаться у них. Они погомонили, поспорили о погоде, лыжная или не лыжная, и снова стало тихо в комнате. Федька и Саша должны были заниматься всю ночь. Во сне, пригревшись у печки, вздыхала собака.
Чтобы не мешать ребятам, Аня стала прогревать лыжи Романа у огня, и на них выступили пузырьки лака. Руки, испачканные лаком, приятно пахли, и комнату наполнил этот запах. В комнате он неприятен, а на руках замечательный! После Москвы в ушах звенело от тишины зимней дачи. И вдруг она услышала взрыв — бухнуло далеко-далеко, а дом знакомо вздохнул. Теперь частой очередью — чаще, чем было в декабре, — бухали взрывы, и в доме осыпалась пыль, чуть звенели стекла. Аня, нюхая руки, подошла к кровати и упала лицом в подушку, чтобы ребята не услышали. Казалось, что все обиды, которых не замечала, от которых отмахивалась, склубились у нее в горле и разрывают его. «Не любит. Никогда не любил. Даже не спросил, еду ли, куда… Нужна? Да, конечно, нужна. Не из-за денег, нет. А все-таки… Если к матери ехать — так вместе, чтоб легче было ответ держать; если оставаться в Москве — так можно и в официантки. Живем вместе полгода, а он все напоминает, что еще не муж, еще свободен… Глупо, непостижимо глупо, что ни разу не задумалась над этим. Но как страшно остаться одной!..» И она не заметила, как уснула.
Очнулась глубокой ночью. Со вздохом открыла глаза, Федька свалился, спал, а Саша все сидел за столом. Аня засмеялась: показалось, что Саша крестится. Он полуобернулся к ней, держа в руках очки и носовой платок.
— Чего смеешься?
— Очки протираешь, — шепнула Аня. — А мне показалось, что молишься.
— Мотору водяного охлаждения, — сказал Саша, надевая очки. — Спи. — И Саша снова сгорбился над книгой. Вдруг резко повернул голову. — Что с вами стряслось в городе?
Аня лежала на спине, руки под головой.
— Стряслось? — повторила она, подумав. — А ты заметил?
— Все заметил, — с добродушным самодовольством сказал Саша. — Чувство. — И добавил, как бы себе в уразумение: — Чувство — это когда иначе не можешь.
— Во-во, в самую точку, — подтвердила Аня.
Саша перешел к ней, сел в ногах.
— Ты уедешь?
— Конечно! — не задумываясь, ответила Аня, а сердце дрогнуло: разве она что-нибудь решила? — Я не могу изменить его жизнь, а он мою… может.
— Ты уезжай, — посоветовал Саша. — Он честный, но слабый. Не такого мы знали на фронте.
— А мать у него сильная, — сказала Аня.
— Он потерял свое место в жизни. Вот что с ним случилось. Его надо за шиворот — и в жизнь, как в прорубь. Протрезвеет…
Далекий взрыв снова мягко прозвучал в стеклах.
— Что это бухает, Саша? — спросила Аня.
— Что-то строят. Землю мерзлую рвут взрывчаткой.
Он встал, бережно подоткнул под нее одеяло, ворчливо сказал:
— Не спишь по ночам. Разделась бы. Очень он над тобой силу взял. — И отошел к столу.
Когда Аня проснулась во второй раз, хозяев в комнате не было — уехали в город. Трудно занималась синева за столом. Громко тикали, видно не прозвонившие, будильники. В тишине слышно было, как очередь глухих ударов вошла в дом, и снова зазвенели стекла. Вдруг Ане неудержимо захотелось знать, что это строят. В первый раз за всю зиму ей захотелось узнать, что взрывают, зачем? Взрыхляют ли мерзлый грунт в котлованах стройки? А может, как говорил Федька, гремит полигон далекого снарядного завода? Ей представился освещенный прожекторами ночной полигон, вагонетки, на которых подают к орудиям контрольные снаряды. И какие-то люди, наши московские или рязанские ребята, только в синих комбинезонах, с карандашами в карманах. Что-то фантастическое. И, затаив дыхание, она прислушалась к новым взрывам. Без перерыва!
Она не смогла лежать на спине, ей стало жарко от наплыва мыслей. И так остро жалко было, что Нефедыча нельзя полюбить немедленно, никак нельзя. Милого, хорошего, а нельзя полюбить.
Она приподнялась, опершись на локоть. Нужно же было ворваться к ребятам, взбаламутить всех, а в конце ночи услышать методическое буханье и понять самое важное…
«Как это его мать сказала? — думала Аня. — «Как волк в одиночку»… Ничего во мне не поняла Анна Парамоновна, а верно сказала: «Разве можно убежать от жизни?» Все эти дни казалось самым важным — решить: ехать, не ехать… О, как это просто, само решение: ехать, не ехать… Конечно, ехать! Ехать не потому, что велено, а чтобы его увезти. Здесь ему оставаться нельзя. Смешно об этом задумываться, если знаешь, как жить».
— Он поедет. Нужно только захотеть! — вслух сказала Аня.
