Николай Атаров - Избранное
Так добрел до института.
В коридоре общежития знакомый третьекурсник крикнул:
— Спеши, Шестаков! К тебе мать приехала.
Роман вошел в свою комнату — она была не заперта и пуста. Туго набитый, знакомый мамин портфель лежал на столе. Мамины валенки, почти что детские, стояли, прислоненные к стулу, посреди комнаты. Серый вязаный платок на спинке стула.
Роман сбросил полушубок, достал из-под кровати тяжелые башмаки, извлек из них шерстяные носки, воровато оглядываясь через плечо на дверь, разулся и стал натягивать носки на ноги. На все это понадобилось не больше двух минут. Нырнув в фуфайку, он схватил лыжи, палки и вышел из комнаты, погасив свет.
Когда в восьмом часу вечера Аня Орлова приехала к нему в общежитие, чтобы сказать, что отложила решение, и вбежала в знакомый коридор, сердце екнуло от тревожного предчувствия: в двери его комнаты почему-то стояли соседи, курили, подпирая косяки.
— Мать Романа приехала, — сказал один из них, пропуская Аню в комнату.
Аня растерянно стояла на пороге. В том, что и в комнате оказались посторонние, в том, как было накурено, как распахнута обычно закрытая дверь, тревожно угадывалось что-то знакомое в характере Анны Парамоновны, матери Романа. Вот приехала — и всех собрала вокруг такого события.
Все повставали, когда вошла Аня. И раньше других сожитель Романа по комнате Витя, осведомленный обо всем, что касалось Аниных отношений с Романом. Это движение в комнате смутило Аню, и она присела на первый же освободившийся у двери стул.
— Садись, что ж ты? — приглашал Витя, а Аня уже сидела.
— Нет, я на минутку. Романа нет? Я тут забыла вещи, библиотечную книгу. С меня теперь спрашивают… рейсфедер, наперсточек… Помнишь, перчатки зашивала? Как накурено у вас!
Только сейчас она взглянула в тот угол комнаты, где за столом сидела сухонькая, прямая, в сером платье, подпоясанном кожаным черным ремнем, мать Романа. Гладко, волосок к волоску, были причесаны ее черные, не тронутые сединой волосы. В промытой желтизне маленького, сморщенного личика, в аккуратности всей ее легонькой, складной фигурки Аня почувствовала какое-то демонстративное, тяжкое упрямство и вконец смутилась.
— Смешно, что такая нарядная девушка ищет такие пустяки — наперсток. — Анна Парамоновна настойчиво разглядывала Аню своими черными глазами.
— Я лучше потом, — заговорила Аня, торопясь уйти, пока ее не назвали по имени. — Я думала, Роман дома. Что ж рыться в чужих вещах!
— Подождите, он вернется, — сказала старушка тоном, не допускающим возражений, и почти ласково, точно угадывая тайные мысли Ани, спросила: — Вы ведь Атлантида Орлова?
Аня, опустив голову, молча прошла через комнату и присела на край Витиной кровати, рядом с Витей.
— Вот я и говорю, — продолжала Анна Парамоновна прерванный рассказ, больше не обращая внимания на Аню, — рвачество могло погубить два десятка ни в чем не повинных людей. Шофер жадный: насажал полный кузов «грачей»… — Она раскашлялась, крепко вытерла рот платком. — У нас таких пассажиров, вроде меня, что у дороги дожидаются, окрестили «грачами». Похоже… Да. И милиционеры жадные: на мотоцикле погнались штрафовать, свистят! Шофер пуще! Въехали в кювет. Спасибо, живы остались!
Прижавшись к спинке Витиной кровати, Аня разглядывала маленькую маму Романа и удивлялась: как не похожа на себя — на ту, какая представлялась по письмам! Та казалась неумолимой, изобличающей вроде пушкинского «Пророка», жгущего глаголом, казалась холодной, а эта не холодная, а только озябшая. Чувствовалось, что Анна Парамоновна не отогрелась с пути, и досадно было: куда же пропал Роман?
В комнату вошла уборщица в ватнике и красном берете и подала Анне Парамоновне коробку с лекарством.
— Вот вам аспирин, — сказала она, — еле нашла у комендантши.
Мать Романа засуетилась, отыскивая в сумочке деньги, нашла и с отвращением отбросила от себя сумочку.
— Вот. Весь путь за баком укрывалась от ветра. Все теперь бензином пропахло: и платок, и коржики, и даже сумочка. Противно!
Она мягко прошла в валенках по комнате, потирая ладошки одна о другую. Теперь, когда перестал раздаваться ее громкий, убедительный голос, стало особенно заметно по ее воспаленным глазам, по мелкой дрожи, пробегавшей по плечам, что и впрямь она больна, простужена и, наверно, боится лечь — не встанет.
Вдруг остановилась среди комнаты и совсем другим, слабым, измученным голосом, обращаясь только к Ане, спросила:
— Так где же он? Позовите его сюда. Вы же знаете, где он! — Голос ее надорвался от обиды. — Он так с вами измельчал, что от матери бежит! — Она крикнула эти слова фальцетом.
Аня вскочила с кровати. Они стояли друг против друга и дышали точно в одной упряжке. Она не верит Ане, считает, что Аня спрятала от нее Романа. Ну и пусть считает! Витя о чем-то заговорил с Аней, наверно объясняя, где можно искать Романа, но Аня не слушала, рвалась к двери. И все заторопились: слишком уж неудобно было смотреть, как разыгралась чужая драма.
Анна Парамоновна накинула на себя платок и полезла в шубу.
— Я провожу вас.
И они выбежали из комнаты.
В аллеях парка присесть было негде. Из сугробов торчали только гнутые спинки садовых скамеек. Тогда они стали прохаживаться по тротуарам под освещенными окнами факультетских корпусов.
— Молчите? Злиться-то не надо, — сказала Анна Парамоновна. — А надо уйти с дороги, не мешать человеку.
— Ничего вы не понимаете.
— Нет, понимаю, понимаю, — твердила Анна Парамоновна. — Я хотела говорить с вами обоими. Его нет — буду говорить с вами. Его товарищи, которые написали мне, что его выгнали из аспирантуры, не упоминают вашего имени. Но я-то понимаю, что виноватых тут двое. Я-то ведь все понимаю.
— Его выгнали? — испуганно спросила Аня.
— Не притворяйтесь! Да мне и не нужна ваша откровенность. Мне нужно, чтобы вы уехали куда требуется, куда посылают, — диктовала Анна Парамоновна с ожесточенным спокойствием. — Мне нужно, чтобы вы перестали влиять на Романа. Чтоб не гнался за легкой жизнью из-за ваших капризов. Разве вам не хватает на ваши наряды отцовских длинных рублей с Сахалина? Откуда вы беретесь такие? Кто поливает вас из золотой лейки?
— Неправда это! — мучительно выговорила Аня. — Все вы выдумали про меня! Выдумали! И я знаю: потому что я — Атлантида. Но разве я виновата, что отец был в плавании, когда я родилась, и они там придумали послать телеграмму, а мама все делала, как хотел отец?.. Разве я виновата? Я Аня, Аня, а не Атлантида! Вы тоже Анна, и я Анна. Зачем же выдумывать?
— Я и не выдумываю, — в том же тоне отвечала старая женщина. — Что я, не вижу, что ли, какой стал Роман? Даже по письмам. Он, как волк, ищет свою судьбу. В одиночку. Где получше. Мы с отцом не искали легкой жизни, нам краснеть было не за что. Я — мать! Мне было жалко его незадачливого детства, но я не хочу, чтобы вы его теперь подкармливали. Чтобы он ждал, пока вы окончите курс ученья, пока вы решите, куда вам хочется ехать.
— Хорошо, хорошо, — соглашалась Аня. Лицо ее горело, а она еще терла в беспамятстве варежками и все твердила: — Хорошо, хорошо…
Она твердила так не потому, что хотя бы в одном слове материнской ревности была правда, а потому, что все, что слышала она сейчас о настоящей жизни, уже давно копилось в ней самой и требовало выхода.
— Что сделали вы с моим лопоухим мальчиком? — с печалью и гневом говорила мать Романа. — Он был сильный. Никогда не просил о помощи.
На снегу, маленькая, в серых валенках, закутанная в черный платок, она действительно была похожа на иззябшего важного грача. Что-то надломилось в ней в эту минуту, — может быть, продрогла. Сказала примирительно, с глубокой горечью:
— Впрочем, я только так говорю, из гордости, будто он сильный. Ведь убежал от меня. Испугался встречи.
— Как убежал? — в ужасе переспросила Аня.
— Так. Взял лыжи и уехал. Мне Витя объяснил: «Вот его полушубок, а лыж нету. А только что были. Значит, ушел». Не подготовлен к разговору. Разве можно убежать от жизни? От самого себя?
Только сейчас Аня почувствовала, как оскорбительно для старой женщины, вырастившей сына, приехать к нему и быть одной, — нет, хуже: с незнакомой девчонкой, отобравшей у нее сына и еще прибежавшей за наперстком.
Аня заторопилась к автобусу.
— Прощайте. Идите скорей домой, вы же больны, — сказала она. — Я пришлю его. Я знаю, где он.
4С трудом она открыла забухшую, обитую войлоком дверь дачи и услышала музыку электроды. Федька и Саша, ошалелые от занятий, сидели, сложив на столе, среди книг, под углом, точно поленницу, свои четыре ноги в валенках. Ясно было, что у них перекур. Роман лежал на кровати и не поднял головы.
Появление Ани вслед за Романом развеселило ребят.
— Анька, ты?!
