Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.
Кострова. То-то и оно… Горе ты мое, Кузьмич. (Легонько гладит его щеку.) Греха-то!
Кузин. Что придумать? Не знаю. (Неловко целует в голову.)
Входит Анюта.
Анюта. Приход-расход не сошелся дома? Или чего забыли?
Кузин. Забыл. Счеты забыл — иду в кладовую.
Анюта. У вас же они и дома есть.
Кузин. Есть… У тех шашка одна западает, костка.
Кострова (смущенно). Пойдем, Анюта, завтракать.
Анюта. Идите, мама, я догоню…
Кострова уходит.
…(Тепло.) Антон Кузьмич…
Кузин. А?
Анюта. Или вы думаете, я вас не уважаю?
Кузин. Ты… к чему?
Анюта. Ведь все село знает!
Кузин (растерянно). Быть того не может…
Анюта (решительно). Поздравляю вас, папаша, с законным браком! (Обнимает, целует.)
Кузин (растроганно). Камень с души сняла… Я-то думал, дурак…
Анюта. Обожаю самокритику!.. И мне семафор открыт: так и загудит замуж ваша взрослая дочь! Две свадьбы: папа с мамой, а дочь… С кем?
Кузин (довольно). С председателем.
Анюта. Это ваше желание, папаша? Но пока об этом…
Кузин. Не до смеху нам, Анюта. С каким председателем расстаемся! Только-только колхоз стал на ноги и — на тебе.
Анюта. А вы приходите вечером к Тарасу Палычу — подумаем.
Кузин (настороженно). Что там еще за новости?
Анюта. Совещание отцов и детей на высоком уровне.
Кузин. А кто будет?
Анюта. Миша, Поля, Иван, я, ну и Тарас Палыч. Приходите. Я вам там про телефо-он расскажу, по секрету. Теперь мы — родня: все можно говорить.
Кузин. Тарас… Тарас-то, он и в юности был с куролесинкой. Бывало, сунет соседского гуся в мешок и — под кошелку его, в сарай. Баба все село обходит: «Гу-усенька, гу-усенька. Съели мово гусеньку, разворуй!» А он зайдет к ней и молвит, вроде бы ничего не знает: «А у нас чужой гу-усь живет под кошелкой». Так она ему еще и самогоночки — стаканчик, еще и почки поджарит. Любил почки Тарас.
Анюта. То было давно, но… интересно!.. Ну, так — как же: придете?
Кузин. Что ж теперь? Раз уж родня — приду.
Анюта. И будет наша жизнь протекать по закону: дочь за отца не отвечает, а отец за дочь — да. Сразу мне и облегчение.
Кузин (ворчливо). Ну, иди, иди. Мать ждет… Ох, и язычок у тебя!
Анюта. А вам — лишняя нагрузка. Чует мое сердце — прибавится вам от меня беспокойства. (Уходит.)
Кузин. Вот и у меня на душе поблажело. (Спохватившись.) Постой, постой… Про какой телефон — по секрету? Ой, они уж чего-то наворочали! А кому расхлебывать? Нам: нету воспитательной работы с молодежью. (Расходился.) Ужо-тко будет им, как куцему на перелазе! Я пойду к ним, но только захвачу чересседельник! И без всякого партбюро, втихаря, вдоль говядины: нате вам, нате! — то по отцам, то по детям!.. (Подумав.) Нет. Чересседельником нельзя: подход неправильный, непартийный подход. Да ведь и девчата там… Эка, куда я свернул с линии. Но я им! Я им зада-ам! И на родство не посмотрю!
Занавес.
Картина четвертаяДом для приезжих. Окно в общем номере открыто. За столом, заваленным бумагами, сидит хмурый Чекмарь. Торопливо укладывает в чемодане Кислов. Медленно и важно ходит взад-вперед Бояров. Перебирает свои жалобы Свищ, стоя. Все в напряжении.
Свищ. А может, речка вовсе нам и не нужна? Бывало, в воскресенье выгоняешь на работу, а они — с удочками, полный берег, по окуням. Она дисциплине мешает, речка. Она влияет роль на производительность.
Кислов (Свищу). Если вам дадут указание вспахать все улицы села на метровую глубину и так оставить навечно, вы выполните «план»?
Свищ. Согласно указаний — все правильно: может, на той глубине вредность какая найдена.
Кислов (Чекмарю). Вот так вы и с речкой: понизили уровень воды на два с половиной метра, удушили Красавку, иссушили пойму. А теперь не желаете огласки, заметаете сор в темный угол, боитесь за свою шкуру.
Чекмарь. Прекратите!.. А еще мелиора-атор!
Кислов. Люблю свою профессию. Кстати, знаю и разницу между «осушить» и «иссушить».
Чекмарь. Ничего вы еще не знаете!
Свищ. Я считаю, это — недоразвитость.
Кислов. А вокруг сухая степь, где каждая капля воды дорога в почве и в воздухе, где черные бури уже иногда закрывают небо и над черноземным краем… Черные бури — зловещий гость грядущей пустыни. Черные бури — предвестник наказания за вековое бездумное «наступление» на природу… Плотины тут ставить, а не спускать воду в море. И орошать!.. Я против «установки» защищать проект во что бы то ни стало. Нечестно так! Не буду. (Что-то вспоминает.) «Исчезают безвозвратно чудные пейзажи… Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее»…
Чекмарь. Какой статистикой докажете? Вредные слова. Стыдитесь!
Кислов. Слова Астрова. «Дядя Ваня» Чехова.
Свищ. А вашему дяде Ване, думаете, не влетит? Честные люди найдутся! Вот только вырезку найду и — приспособлю.
Бояров (Кислову значительно). Вы… с Ивановым разговаривали?
Кислов (резко). Ну и что? Разговаривал не раз. Иванов прав;—я буду его защищать. Вам-то что?
Бояров. Грубо и недостойно культурного человека. Эх, вы! (Возвышенно.) Человек должен быть лучше!.. Так-то. Зарубите на носу, молодой человек.
Кислов. Да, должен быть. А он? Разрушает природу всеми грозными средствами и кричит: «Человек должен быть лучше! Держи вора! У-лю-лю!» Не хочу так. То, что сварганили тут с речкой, это отрыжка того времени, когда корова была важнее человека. Впрочем, тут и коровам сделали плохо.
Чекмарь. Та-ак… На мне ответственность за ход дела — обязан в докладной изложить о вас все. Кума с воза, а кума «на ковер», свечкой! Можете быть свободны.
Кислов (берет чемоданчик). Но совести своей вам не отдам. (Выходит в прихожую, задумался.)
Бояров. Помолчим. Успокоимся. Подумаем.
Немая сцена: все втроем думают.
Входит Анюта.
Анюта (Кислову). Спасибо вам, Петр Андреич! Я все слышала из палисадника — никогда не забуду.
Кислов. Будем друзьями.
Анюта (подает руку). Будем друзьями… Вас ждет Леонид Петрович. Очень важно. Пошли. (Берет его под руку. Уходят.)
Бояров (решительно). Начнем. (Свищу.) Во-первых, удаляйтесь! Пока не позовем, не появляться. Вы — тень!
Свищ. Я — тень! Понятно! Раз уж я не должон знать, то я ничего не должон знать. Вот оно: дисциплина! (Уходит.)
Чекмарь. Во-вторых, исправим мою ошибку. Сначала вызывать Силкова и Кузина согласно телефонограммы, а потом уж Иванова.
Бояров. Но вы же его вызвали.
Чекмарь. Ну и что ж? О том, о сем и — привет. Припрем к стенке готовым материалом потом.
Бояров. Не возражаю. Вы — председатель комиссии, за вами и первое слово. Я — не Кислов.
Входит Иванов.
Иванов (здороваясь). Иванов.
Бояров (подавая руку). Бояров, специалист-кормовик, заведующий филиалом института.
Иванов. Очень приятно, очень.
Чекмарь. А кто — я, вы догадались: Чекмарь.
Иванов (пожимая руку). Чрезвычайно приятно познакомиться. (Садится.)
Пауза.
Бояров. М-мда-а… Ну, как жизнь?
Иванов. Идет.
Бояров. Прогрессируем?
Иванов. Обязательно.
Бояров. И в чем это выражается, конкретно?
Иванов (тоном отчета на очередном совещании, не похоже на себя). В колхозе нет уже ни одной хаты под соломой, кроме как у Махоткина. Фермы рентабельны, хотя в половине колхозов района убыточны. И кроме того, товарищи, за двадцать четыре рабочих дня этого месяца — тридцать совещаний и мероприятий: по сравнению с прошлым годом, за тот же месяц, на семь совещаний больше. Прибавьте три комиссии. Прогрессируем! Все председатели колхозов с высшим образованием, и потому на каждом совещании их убеждают неустанно: удобрения — хорошо для урожая, сеять надо вовремя, убирать без потерь, осушать и там, где сухо, и не трогать кукурузу, даже если всходы получились от будыля до будыля на четыре кобеля. Пропади земля, но сор из избы не вынесем! Таково положение за отчетный период.
