Наталья Парыгина - Вдова
Штормовой гул моря нагнал на Дарью тревогу. Не спалось ей, дом мерещился, и вдруг до того захотелось в Серебровск, в привычную свою квартиру, к Гале, к Анюте с Костей, что, кажется, так бы среди ночи и кинулась на станцию. Она мысленно сосчитала дни до конца путевки. Оставалось восемь дней. И почувствовала, что недавняя безмятежность теперь уж не вернется к ней, что трудный и желанный мир повседневных забот, не дождавшись ее в Серебровске, явился за нею на курорт и заторопил домой.
***На перроне Дарью ожидал Костя.
— Здравствуй, тещенька копченая, — сказал он. — Анюта на заводе, а Галю я оставил дома хозяйничать.
Он подхватил чемодан и сумку и направился к такси.
— Зачем машина-то? — удивилась Дарья. — Далеко ли тут?
— Прокатимся, — сказал Костя и загадочно, с веселыми искорками в глазах подмигнул теще.
Дарья не расслышала, что он сказал шоферу. Но, выскочив на пригорок, машина не свернула по Набережной, а понеслась куда-то сквозь город.
— Костя! — сердито окликнула Дарья зятя.
— Молчи, тещенька, молчи. Теперь уж никуда не денешься. Завезу в рощу да ограблю.
И вдруг Дарью осенило.
— Костенька! Неужто квартиру дали?
— А ты думала, тещенька, молодые специалисты и ветеран труда так и будут жить в аварийном доме? — засмеялся Костя.
— Окаянный ты... И что ж ты мне голову морочишь? Сколько комнат-то? Две? Три?
— Забыл, — сказал Костя. — Сейчас доедем — посчитаем.
Комнат оказалось три. Две маленькие, одна, проходная, побольше. Ванная. Кухня с газовой плитой. Темная кладовочка. Дарья ходила, гладила ладошкой оклеенные обоями стены, глядела в окна. Дом стоял на окраине города, и за окнами расстилалось поле. Овальный пруд виднелся невдалеке.
— Ну, что, мамка? Здорово? — спрашивала Галя.
— Чего лучше, — согласилась Дарья.
— Мама, а тетю Алену в больницу увезли, — сказала Галя. — Саня из армии приехал, на завод поступил. А она заболела. Ей операцию будут делать. Мама, а ты яблок привезла?
— Привезла. И яблок, и винограду. Возьми в сумке.
Костя, едва успев доставить тещу в новую квартиру, уехал на работу, а Анюта скоро должна была вернуться с завода. Пока Дарья была в отъезде, они работали в разные смены, чтобы не оставлять Галю одну.
— Мама, сказать тебе секрет? — хрупая яблоко, спросила Галя.
— Скажи.
— Наша Нюра тоже в больнице лежала, — вполголоса, с видом заговорщицы проговорила девочка, входя за матерые в комнату. — Немножко.
— В больнице?
— Ну да, без тебя. Она не велела говорить. А я — по секрету.
— Почто ж она? Чем болела?
— Ничем, — слегка дернув плечами, сказал Галя. — Просто чтобы брюхо не выросло.
— Ты чего городишь? — Дарья схватила дочь за руку. — Кто тебе сказал?
Галя вырвала руку, обиженно потупилась.
— Во дворе сказали.
Во дворе сказали. Неужто Нюрка... Да что ж они, сдурели? В нищете живут? Одного ребенка не могут вырастить? Ох, дура. Ну, дура!.. И мне ничего не сказала... Ведь знала уж она, когда я уезжала. Во дворе секреты ее известны, а от матери таит.
— Ты не переживай, она совсем здоровая, — заметив, что мать огорчилась, сказала Галя. — Ее даже на скорой помощи не возили. Ушла сама и пришла сама.
— Ладно, иди играй.
Дарья расстроилась, ей хотелось побыть одной. Как сердце домой рвалось, а возвращение оказалось нерадостным. Костя хотел ребенка. Значит, против его воли Анюта поступила. И ребеночка загубила. И у самой жизнь может вразлад пойти. От меня скрыла, чтоб отговаривать не стала, сама решила все. А по-умному ли решила?
Звонок прервал Дарьины мысли. Анюта поцеловала мать.
— Ну, как? Хороший сюрприз мы тебе приготовили?
— Сюрприз хороший, — сказала Дарья. — А ты вот что наделала? Зачем ребеночка загубила?
Они стояли друг против друга, и Дарья укоризненно и сердито глядела дочери в лицо. Анюта опустила глаза, шагнула прочь, села у стола.
— Это мое дело, мама, — проговорила она упрямо, без всякого раскаяния. — Зачем ты вмешиваешься?
— Ваше дело беды творить, а мое расхлебывать?
— Ну, какая беда...
— Бросит тебя Костя, тогда узнаешь — какая. Ведь он хотел ребенка.
— А я не хочу! — вскинув голову, резко сказала Анюта. — Он поступит в институт, а я должна с пеленками возиться? Я тоже буду учиться.
Анюта говорила раздраженно и сидела в напряженной, неловкой позе, стиснув сплетенные пальцами руки и как-то набок отвернув голову. Дарье вдруг сделалось ее жаль.
— Да ведь ты радость свою загубила!
— Много ли ты от нас радости видела? — усмехнулась Анюта.
— Побольше б досталось, кабы были вы поумней...
Анюта встала, отошла к окну.
— К чему этот разговор, мама? Что сделано, то сделано.
— Да хоть впредь-то умней будь!
— Впредь умней буду, — кивнула Анюта, и Дарья уловила в ее голосе нехорошую насмешку.
— Вы вместе с Костей решали?
— Не ему нянчить, не ему и решать.
— Дорожила б ты таким мужиком, дочка...
— Давай-ка лучше поглядим, что нам этот мужик поесть приготовил, — примирительно проговорила Анюта и пошла в кухню.
«Ладно, — подумала Дарья, — может, и впрямь не в свое я дело мешаюсь. Пусть живут, как хотят».
Проведать Алену в больницу Дарья пошла вместе с ее сыном. Саня возмужал, раздался в плечах, стал почти таким же богатырем, каким был его отец. А глаза у Сани были от матери — большие, голубые, добрые.
— Боюсь я за маму, — озабоченно говорил Саня, склоняясь к Дарье. — Худая она стала и слабая.
Больницу в Серебровске выстроили новую, серое пятиэтажное здание с просторным двором. По краям пестрого газона белым бордюром цвела медунка, перебивая своим запахом долетавший из окон больницы запах лекарств. По двору гуляли больные в серых халатах, иные сидели на скамейках, беседуя с родными и жуя домашние гостинцы.
Алена не вставала с постели, Дарья с Саней прошли к ней в палату. Палата оказалась большая, на одиннадцать коек, и Дарья не сразу увидала Алену.
— Сюда, сюда, — позвал из угла знакомый слабый голос.
— Мама!
Саня, обойдя Дарью, первым приблизился к матери и, осторожно присев на край кровати, склонился ее поцеловать. Больничный халат был ему тесен, рукава с болтающимися вязочками далеко не доходили до кистей.
— Здравствуй, Дашенька, — сказала Алена. — Черная ты какая.
— Вчера с курорта. Ну, как ты? Лечат тебя?
— Нет, — вяло покачала головой Алена.— Все исследуют.
—Значит, скоро лечить начнут.
— Операцию хотят делать. Не поможет мне операция.
— Не говори так, мама, — прервал Алену сын. — Тебе давно надо было лечь в больницу, ты зря тянула.
— Сын какой у меня, а? — сказала Алена, глядя на Дарью оживившимися гордыми глазами. — И не верится, что когда-то его на руках носила.
— На отца похож сильно.
— Похож, — с ласковой улыбкой кивнула Алена.
— Я тебе южных гостинцев принесла, — сказала Дарья, выкладывая на тумбочку яблоки и виноград.
— Спасибо, Дашенька...
Алена вдруг словно забыла о своих гостях, глядела прямо перед собой в раскрытое окно отрешенным чужим взглядом. Верхушка молодой березки с тонкими, покачивающимися от слабого ветра ветками видна была в окно и синее небо с прозрачным тающим на глазах облачком.
Первые рабочие дни после отпуска казались Дарье продолжением отдыха. Она соскучилась по своему цеху, ей приятно было вновь ходить среди громадин-слонов и заботиться, чтоб в просторных их утробах правильно, без капризов шел процесс рождения каучука. Аппаратчицы и болтировщики с непривычным любопытством смотрели на Дарью, дивились ее загару.
— Небось, просолилась в море, Дарья Тимофеевна?
— Просолилась.
Подошла Шурка... Да нет, какая Шурка! Александра Николаевна. Отчаянная девчонка, работавшая с Дарьей в одной бригаде на восстановлении завода, не без пути брела по жизни. Десятилетку окончила вечернюю и заочный институт, работала начальником смены. С первым мужем не заладилось у нее, разошлись, но соломенной вдовой Шурка пробыла недолго. Нашла человека по себе, вышла замуж с двумя ребятами, и с новым, чтоб ему не обидно было, двоих родила. Ни работа, ни учеба, ни семейная жизнь, ни семейные неурядицы не измотали ее. По-прежнему крепкая, неутомимая, веселая была Шурка Лихачева, Александра Николаевна, инженер-химик.
— А, курортница вернулась, — разглядывая Дарью бойкими глазами и улыбаясь, сказала она. — Крутила там мужикам головы?
— Куда мне, — грустно усмехнулась Дарья. — В бабки пора.
— Такая бабка любого молодого уморит.
— Ты бы на курорте-то не заскучала, — сказала Дарья.
— Да я нигде не заскучаю.
Она взяла с Дарьиного стола график, и сразу сосредоточенным и строгим сделалось лицо женщины, брови чуть сдвинулись к переносью, и, глядя на ее плотно сомкнутые губы, трудно было поверить, что минуту назад сорвалась с них шутка.
