Наталья Парыгина - Вдова
— На танцы.
— Не ходи сегодня, Нюра, — попросила Дарья. — Тоскливо мне.
— Я же обещала, — недовольно проговорила Анюта. — Костя будет ждать.
Дарья молчала. Анюта помедлила и все-таки пошла, простучали тонкие каблучки, глухо хлопнула дверь. «Вот и взрослые стали дети, а нет мне опоры», — с горечью подумала Дарья.
Митя в эту ночь вернулся раньше сестры. В темноте снял пиджак, повесил на спинку стула.
— Включи свет, — негромко, чтобы не разбудить Галю, сказала Дарья.
Митя молча повернул выключатель. Под новым зеленым абажуром, купленным к предстоящей Анютиной свадьбе, загорелась лампочка.
— Куда ты ходишь каждый вечер? — настойчиво спросила Дарья.
— Я взрослый, мама, — напомнил сын. — Что ж я тебе буду за каждый шаг отчитываться...
— Не будешь? — вспылила Дарья, подступив к сыну и крепко сжав руками его плечи. — Не будешь передо мной отчитываться? Тебе лучше — перед судом отчет держать? А я — адвокатов ищи да передачи тебе готовь? Надоела вольная жизнь? Опять захотел за решетку? Говори! Говори сейчас же!
Она дергала Митю за плечи, точно надеялась таким образом вытрясти из него все тайны.
— Ну чего ты, мам, — примирительно проговорил Митя. — Какая решетка... Я же ничего не натворил.
Дарья выпустила Митины плечи, села рядом на диван.
— Не натворил, так натворишь... Не к добру ты, сынок, с Хмелем связался. На что ты с ним приятельствуешь? Разве хороших людей на свете нету?
— Так надо, мама, — упрямо и с затаенной горечью сказал Митя.
— Митя, — умоляющим полушепотом заговорила Дарья, не отпуская его пиджака, — Митя, скажи ты мне правду, скажи сейчас, ни в чем тебя корить не буду, только не таи больше от меня: правда ли, что ты убил человека? Ты или не ты?
Молчание показалось Дарье долгим, но было в нем что-то обнадеживающее, не понять — как и почему, но чувствовала Дарья, что тает незримая стенка между нею и сыном, тает, как лед под весенним солнцем.
— Не я, — едва слышно проговорил, наконец, Митя. — Так вышло...
— Митя...
Дарья плакала, положив руки на колени, и не вытирала слез. Митя не смотрел на нее. Но сидел рядом, ссутулив плечи.
— Значит, ты его от смерти спас, — проплакавшись, заговорила Дарья. — Не стоит он того. Не оценил он твоих мучений, не научился жизнь любить. Ну да это — его дело. А теперь-то какой он тебя цепочкой приковал? На что ты за ним, как собака, бегаешь? Ведь нехороший он — все говорят! И компанию себе подобрал худую. Я все знаю! Так зачем ты...
— Не лезь ты, мама, в эти дела, если смерти моей не хочешь.
— Чего? — растерялась Дарья. — Ты сказал смерти?
— Да, смерти, — с вызовом повторил Митя.
Митя встал и начал раздеваться.
— Что же это такое? — без смысла, сама не замечая, что говорит вслух, повторяла Дарья. — Что же это такое?..
И тут вспомнила, рассказывали бабы на заводе, что существуют у преступников какие-то свои, неписаные, но крепкие законы, которыми связывают они всякого, кто хоть раз ступил на их тропу. Да, вот оно что. Не своей он волей с Хмелем дружит...
Все в Дарье взбунтовалось против этой страшной черной власти Хмеля над ее сыном. Она готова была сейчас же, среди ночи бежать куда-то, жаловаться, требовать, чтобы вмешались люди, помогли ей оторвать Митю от Хмеля, избавить от нависшей беды. «Я к прокурору пойду, — думала Дарья, взбудораженная, как в горячке, — к судье, в райком партии... Я в Кремль напишу!»
Под Митей скрипнула кровать. «Не лезь ты, мама, в эти дела, если смерти моей не хочешь...» Как же я могу не лезть? А вдруг они и вправду убьют Митю? Хмель — он ведь не один... Что мне делать? Был бы Митя маленький — спрятала бы его и из дому не выпустила. Спрятала бы от Хмеля, от грязных его дружков, от подлых их дел и замыслов. Спрятала бы...
И вдруг точно молнией озарило Дарьины мысли. И надо спрятать! Не здесь. Далеко. Пусть уедет. Один. Тайно. Только бы избавиться от Хмеля. Немедленно. Сегодня же. Сейчас...
— Митя! — с тревогой и радостью позвала Дарья, подбегая к его кровати. — Митя, вставай...
— Чего ты, мам? — удивленным, но не сонным голосом спросил он.
— Вставай. Уезжай. Сегодня же. Ночным поездом. В разные стороны идут поезда. Поезжай, куда хочешь. Но пиши мне. Скройся. Чтоб не знал этот гад, где ты. На работу устроишься. Не надо тебе здесь оставаться. Сгубит он тебя, проклятый. Чует мое сердце — сгубит.
— Я же работаю, мама...
— Сама уволю тебя с работы. Трудкнижку вышлю. Уезжай, Митя. Беда над тобой нависла, вижу я. Одно спасенье — уехать. Потом вернешься. Хмель долго на свободе не продержится. Да и ты окрепнешь, поумнеешь, от его власти сумеешь избавиться. Главное — сейчас. Не уверен ты еще... на ногах некрепко держишься. Надо, чтоб ты себя сильным человеком почувствовал. Придет это. Все будет, Митя. Только уезжай.
Митя сел на кровати, подогнув ноги, обнял колени. Мал и худ казался он сейчас Дарье, и, глядя на него, по пояс голого, по-мальчишески угловатого, Дарья все больше уверялась в верности своего решения. Не совладать сейчас Мите с таким, как Хмель, в другой раз подомнет его под себя бандит, а подомнет — сломит. Нельзя ему здесь оставаться.
— Не поеду я так, ночью. Мне и с работы надо уволиться, и с военного учета сняться, и выписаться...
Дарья очень обрадовалась, что не противится он ее мысли.
— Сама я тебя со всех учетов сниму!
— Нет, — решительно проговорил Митя. — Может, ты это неплохо придумала — уехать. Уеду. Только по-человечески.
— Боюсь я подлеца этого, — сказала Дарья.
— Ничего, — сказал Митя. — Не бойся.
Мужская уверенность послышалась Дарье в Митином голосе.
— Мне бы всех вас от невзгод уберечь, — сказала Дарья. — Ничего мне больше не надо.
Митя медленно поднял руку и осторожно, неумело тронул жесткой ладонью Дарьины волосы. То была едва ли не первая ласка сына за всю Дарьину жизнь. Но за короткий миг этого горького счастья все свои муки простила она Мите, и такой ощутила прилив нежности и доброты, что, казалось, на всю жизнь хватит ей тепла, неожиданно согревшего душу.
После Митиного отъезда Дарья вдруг как-то сникла. Анютина свадьба близилась, дел не оберешься, а ее полежать тянет, руки-ноги вялые, ни за что нет охоты браться. «Да что ж я? — корила себя Дарья. — Самый большой праздник в жизни — свадьба. У меня не получилось, ни гостей, ни стола не было, в недостроенном доме кружкой самогонки отметили перемену в жизни. А у Анюты пусть по-настоящему...»
Пересилив душевную усталость, принималась Дарья хлопотать. Договаривалась с соседями, чтоб дали столы и посуду, посылала Анюту с Костей в магазин заранее закупить, сколько надо, вина и водки, спешила на рынок выбрать мяса на котлеты. Спохватившись, бежала на работу. «Скорей бы уж сыграть свадьбу, — думала Дарья, уморившись в предпраздничной суете, — да и пусть живут, как знают».
Анюта и Костя с проворством и послушанием выполняли все ее распоряжения. Только из-за гостей поспорила Дарья с дочерью. Когда сказала, что собирается пригласить на свадьбу всех своих подруг, Анюта фыркнула:
— Столько назовешь, что молодежи негде будет ни потанцевать, ни повернуться.
— Ты что же, считаешь, что праздник — твой, а мои только заботы? — с обидой спросила Дарья. — А я, может, больше тебя твоему счастью рада. И не хочу в одиночку радоваться. Мы смолоду в горе друг друга поддерживали и радости по углам не прятали.
— Что ж теперь — ползавода звать на свадьбу?
— Ползавода не стану, а кто мне дорог — приглашу. И не перечь ты мне в этом.
Свадьба у Анюты задалась богатая и многолюдная.
Дарья сумбурно потом вспоминала свадебный пир. Состояние душевной растроганности, охватившее ее еще до того, как сели за стол, усиливалось с каждой рюмкой.
— Где ж и погулять, как не на дочкиной свадьбе? — говорил Угрюмов и все подливал ей столичной.
— Славный сегодня день у тебя, Дашенька, — задушевно сказала Дора. — А мои голуби улетели, так и женятся где-нибудь за глазами.
— Где ни женятся, а внуков нам привезут, — утешил Угрюмов.
— За Сережку боюсь, — со вздохом проговорила Дора.
Сергей уехал в летное училище, Кузьма учился в Тимирязевской академии. На короткий срок приезжали к Угрюмовым в гости, взрослые, самоуверенные, немного чужие. Ни родной сын не увлекся химией, ни приемный. Одного в небо потянуло, другого хлеба выращивать повлекло.
Из Дарьиных сверстников больше всех постарели Кочергины. Михаил сильно пил, за прогулы и пьянку его уволили с завода, и года два уже он жил без работы. Теперь он, лысый, с отечным лицом, с приметно трясущейся головой, почти автоматически растягивал баян и нажимал пуговки. Дарья подосадовала на себя, что попросила его играть. Можно было магнитофоном обойтись, принес Костя магнитофон и целую стопку колесиков с музыкальными лентами.
