Василий Каменский - Василий Каменский . Проза поэта
В песне он слышал вечно-весеннюю разливность из берегов по лугам, когда текучесть течения, задевая кусты, дает трепет журчального мерцания, привлекая дивных мастеров песни — соловьев ковать четкие трели у водоравнин, умеющих отражать броско наливные звучали.
В песне он чуял густой запах пролитого вина на вечернюю поляну.
Сыздавна людская душа жила песней.
Всю свою богатырскую мощь, славную, несокрушимую силушку, все свои будни и праздники, тяжкие труды и разгулы бесшабашные, все свои обиды, горевания безропотные, думы несбыточно-огненные, — все, чем жила русская народная душа, все, что таила и сберегала, — все до последней капли отдала своей песне.
На, возьми! Ни стона, ни светлого крика не осталось за душой.
Все выложено.
Все распахнуто.
Все сказано, что спето.
Неслыханными сокровищами переполнена безмерная родимая земля, и нет сил, чтобы исчислить все духовные сокровища народной гущи, и кружится голова; как подумаешь о всех песнях, сложенных во славу кровную, коренную, ядреную.
Горы сил раскиданы от щедрости размашной, и горы сил остались в залежах непочатыми.
Оттого в каждой песне — каждая душа чует свое близкое, родное, неотъемлемое.
Оттого в каждой песне — каждое сердце слышит свое биение, свою кровь, свою тоску и веселие.
Оттого в каждой песне — судьба каждого, кто родился и пышно цвел глубинной любовью своей любимой матери-земли.
И если в каждой песне — великая жизнь, то вся великая жизнь — молодецкая вольная песня.
Песня или жизнь — не все ли равно.
Ведь нет иного пути, кроме пути былинного, нет иного прозвания были, как быль богатырская.
— Вей, разливайся, раскачивайся душа.
— Ветрись ветром буйным, широким.
— Кружись в дикой пляске!
— Голубейся вглубь, облачайся облаками, солнись солнцем.
— Ори! Раздавайся в раздолье! Громче ори!
— Мотайся в бесшабашном величии.
— Песнепьянствуй!
— Бегай на голове. Славь молодость!
— Вскидывайся, рвись на небеса!
— Хватайся за вершины!
— Гуляй разгульно!
— Верещи звериным рыком!
— Веселись во всю колокольню.
— Дзынь-динь-бамм!
— Дзынь-динь-бамм!
— Бамм-бамм-бамм!
— Пой во всю глотку обо всем, что вздумается.
— Пой со слезами, от сердца.
— Захлебывайся в отчаянном веселии.
— Пой шибче, звонче, жарче!
— Пой, и размахивай руками-ногами!
А пока наша доля сермяжная.
Разобижена палачами, —
Берегись ты, отродие княжное,
Обожравшее нас калачами!
— Эй, душа, дуй!
— Жри дни-денечки, как ягоды.
— Пей свою долю бражную-хмельную.
— Скачи с разбегу — да дальше!
— Зови всех навстречу пировать.
— Расправляй крылья!
— Напрягай мускулы!
— Свисти!
— При!
— Ломись силой!
— Высоко заламывай голову!
— Твори чудеса!
— Славь навозную взбудоражь!
— Выворачивай пни!
— Греми!
— Бунтуй!
Все, что творится в жизни, — творится молодечеством. А удаль-силища богатырская, держава несокрушимая, красота несказанная, в песнях великая, в разливах океанская, в затеях неожиданная, в разгулах буйная, бесшабашная.
В молодости — счастье!
Вся самоцветность, вся самородность, все самовеличие, все самоисточники, весь бурный самосмысл — от неисчерпаемой юности духа недровых глубин душ и сердец.
— Бегай степным конем без узды, тешь ветром кудрявую гриву!
— Ржи жеребцом!
— Раздувай ноздри с ярой жадностью!
— Будь готовым к пиру любви!
— Ржи и удивляйся миру!
— Гори раскаленным сердцем!
— Разжигай все огни, разжигай все лучи, живи изо всех сил!
— Верь, что ты согнул семицветную радугу и втащил на небо. На! Радуй!
— Верь, что ты выковал солнце из червонного золота и, повесив на небо, расплавил его огнем своих глаз. На! Свети!
— Верь, что ты взгромоздил Жигулевские горы по Волге. На! Стой!
— Верь, что ты выдумал Волгу и всю красоту. На! Красуй!
Думы вершинные
Эй, кто там на поляне разделится,
Чья отчаянная башка свистит,
Да еще в шапке парчовой,
Мотри, утес от топота разломится?
А это я, в рубахе кумачовой,
Ору ветрам: свисти — пусти.
Ишь, разыгрался, разухался ухарь,
Парень разгайло, босой молодец.
И зевает один себе, хоть тресни,
Выпучил красное брюхо,
Скачет, кружится, ржет жеребец,
Распевает горластые песни.
Это я про себя распеваю, про ухаря.
День баскущий, а челн мой дырявый
Надо бы чинить, да не досуг мне —
Кто без меня будет орать, какая харя,
Какой иной леший рыжий, корявый,
Кто будет гореть пнем в огне.
О-у-о-у-о-у —
Не застуй — мрр.
Настоящий парень. Стройно-высокого роста, с небоясными детскими глазами, с кудрявыми волосами цвета соломы, с красногубой улыбкой цвета спелой рябины.
Всегда с песней в сердце, сильный и ловкий, всегда с молодецкими затеями на высоком обветрянном лбу, всегда вольный и отчаянный весенним хрустальным ветром веет по долинам родной любимой земли.
Душа у Степана — прозрачная, звонкая, переливная и певучая, как горный журчей в лесу.
Степан ценит свою душу за то, что бережно сберег ее детской, бирюзовой, утроранней.
Еще с розовых лет он решил на всю жизнь остаться ребенком и понял тогда, что для этого нужно сохранить свою первоцветную душу.
И сам поклялся себе на солнцевстальной заре.
И сохранил.
Сквозь все свои ночи и дни, будто сквозь долгий лес, по дорогам и без дорог, он принес свою детскую душу, чистую, нежную, удивленную.
И душа в своей светлой сохранности расцвела чудесной рощей и невиданно-пестрояркие птицы чеканно отливно ковали песни о перелетных радостях, о вдруг пришедшем, о солнцецветении в восходный час, о неисточимых источниках в долинах каждого сегодня, о без берегов размахе отчаянной воли для смысла откровений жизни.
Единственной гордился гордостью Степан — это душой своей детской, нетронутой душой, взращенной на черноземе тучными полями и степями, сочными удалыми песнями, былинами о богатырях, отчаянным молодечеством, призывным раздольным простором, разгульной бесшабашностью с колокольчиками на тройках по синим дорогам, да удалью напропалую.
И своей единственной гордостью, своей верной душой Степан чуял мудро, что все пути и переливы русской жизни, все соки и возможности, все силы и размахи, все веселия и печали, все одаренья и богатства, — все разом вмещено в нем, и оттого буйно бушевал его всегда мятущийся дух, полный нежданных откровений, негаданных порывов и раскаяний, готовый одинаково гордо принять и страдания и счастье, и славу и бесславие, и великое и ничтожное, и жизнь и смерть.
От первой капли крови до последнего биения сердца Степан впитал в себя общую судьбу, и каждый шаг совершал жизнью коренного, великого сермяжества.
Еще с утроцветных весен, когда трава и песок на берегу Дона были его первыми друзьями, Степан чуял в себе бремя общей доли и весело видел над собой огромную загорелую мужицкую руку, благословляющую вольные дороги.
Молнией по синему небу блеснул пройденный путь перед Степаном; на одном конце пути стоял удивленный перед миром ребенок на берегу Дона, на другом конце — вот сейчас — стоит на утесе волжском удалец Степан Разин с улыбкой калиновой.
И как в детстве, так и теперь — и будет потом — хотелось ему взлететь яснобыстрым соколом и облететь всю землю, посмотреть всех людей, все разгадать, услышать все песни, найти верное счастье, обрести живую воду из солнцеисточника.
Или, как в детстве, так и теперь — и будет потом — хотелось Степану стать проповедником, странником по всей земле, и чтобы по его думе устраивалась жизнь человеческая, полная добра и красоты, полная звона семицветных радуг во славу любви единой.
Или, как в детстве, так и теперь — и будет потом — хотелось Степану просто жить, как живут звезды, солнце, песок, вода, птицы, растения, звери.
Или, еще проще, хотелось ему, как в детстве, так и теперь — и будет потом — бродить одному с гуслями по берегам, распевать песни кумачовые, жить где-нибудь в землянке у реки и по вечерам грустинно смотреть с высокой горы в синедальнюю глубь долины, созерцая мудрость тишины.
Но ни в детстве, ни теперь — и не будет потом — никогда не думалось Степану быть атаманом да вершить столь великие и беспокойные дела столь огромного множества людей.
Но голытьба почитала имя атамана священным и ненарушимым, посланным волею судьбы — всенародным избранием.
