Е. Рожков - Мужчины, рожденные в январе
В гулкой синеве росистого утра, сквозь печальную желтизну сентябрьских лесов (осень в тот год пришла рано), как бы обтекавших оранжевые «Жигули», мчались они, взлетая на пологие холмы по наезженной дороге, по которой века назад брели толпы богомольцев, с исступленностью веруя в силу святых мощей; мимо монастырей, где в тесных кельях под высокими куполами церквей от имени Христа продавалось очищение от грехов бренного мира; мимо Александровской слободы — пристанища Ивана Грозного, где в царских хоромах от звенящего удара посохом истекал кровью любимый сын царя; мимо дышащего вольной голубизной Плещеева озера, по которому, испуская белые клубочки пушечных выстрелов, шли под парусами боты Потешного флота Петра Великого к другому озеру — к озеру Неро, над которым, отражаясь в синеве вод, парил белокаменный с золотыми и серебристыми куполами великий Ростовский кремль.
Он вспомнил, как они бродили по тесному двору кремля, где когда-то ходил переполненный заботами о могуществе епархии неукротимый опальный митрополит Иоанн Сысоевич; как стояли на площади перед белокаменной громадой Успенского собора, который как бы распарывал голубизну безоблачного неба тусклой серебристостью своих пяти шлемовидных куполов, а четыре маленьких купола звонницы оглашали некогда округу необычной силы и красоты музыкой своих пятнадцати колоколов; как любовались церковью Одигитрии, со стен которой лучилась розовая печаль орнамента; как ходили они по гулким хоромам митрополита средь древних икон, где в позолоте и пурпурных красках остались бессмертные души неизвестных ико-,нописцев, и святые устало смотрели на них с Лигой; как вышли на берег озера Неро, как, взявшись за руки, долго стояли у самой воды и смотрели вдаль, задыхаясь от ветра, голубизны и солнца; как потом они пошли по дороге к Спасо-Яковлевскому монастырю, и Лобова неожиданно охватило желание поехать далеко-далеко, где жизнь, воплотившись в красоту, была бы бесконечной. И он стал говорить Лиге о дальних дорогах, о Севере, о котором в детстве прочитал много книг, и она соглашалась с его дерзкими планами. Казалось, никогда больше они так друг друга не любили. Именно там, в Ростове Великом, они решили после института поехать на Север.
Солнце коснулось вершины самой высокой сопки, и голубая тень медленно приближалась к поселку.
Лобов, засучив рукава, босой, широкими, размашистыми движениями водил по полу палкой, на конце которой была намотана влажная тряпка. Ирина в джинсах и белой майке вышла из-за перегородки. Продолговатое припухлое смугловатое личико девушки было болезненно бледным, но карие глаза оставались веселыми.
— Ну а я что буду делать? — спрашивает она.
— Руководи.
— Между прочим, мыть пол — это женская работа.
— Между прочим, мыть пол — совершенно мужская работа.
— Что-то должна же я делать?
— Развлекай меня.
— Каким образом?
— Лучше всего петь, но можно рассказать басенку; можно сплясать, но опять же лучше прочитать что-нибудь, Маяковского или Вознесенского.
— А я люблю Уитмена.
В гостиницу вошли Стелла и Николай, веселые, порозовевшие от ходьбы.
— Ба, у вас тут уже порядок! — воскликнул Николай.
— Ждем гостей, — пояснил Лобов.
Вошел Полонов с портфелем, в котором что-то весело позванивало, а вскоре появились довольные баянисты: они раздобыли угощение — яйца, огурцы, кур.
Рыхлые, белотелые поварихи из пионерского лагеря — Света и Элла, блондинки, с воздушными химическими завивками (а ля мулатка), в коротких шелковых цветастых платьях, не заставили себя долго ждать. Знакомились со всеми, подавая пухлые, горячие ручки, отвечали на вопросы ангельскими голосами.
Сели за стол, уставленный как бы в тон празднично желтеющим, выскобленным доскам бутылками коньяка с золотистыми этикетками.
Полонов провозгласил витиеватый тост за здоровье поварих, и те зарозовели стыдливо и благодарно. Рюмки наполняли часто, тостов было много: пили за хорошую погоду, за тех, кто в море и дрейфует на льдине, пили за здоровье, за жизнь на других планетах, до которой, собственно, не было никому дела, за любовь.
Шумели, спорили безалаберно, подшучивали друг над другом, и гостьи, освоившись, стали заразительно хохотать; сочные, круглые лица их раскраснелись, как у горячей печи, глаза лучились преданной добротой, как у истосковавшихся по веселым компаниям людей. Потом они стали просить, чтобы сыграли их любимую песню, и, когда Володя-маленький растянул меха баяна, они дружно, с чувством подхватили:
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идет.
Курносая Света так старалась, выводя трудные высокие ноты, что вскоре посадила голос и, обиженно покашливая, замолчала.
Потом отодвинули стол в сторону и начались танцы. Свете приглянулся Володя-маленький, она приглашала только его, что-то шептала ему на ухо и смеялась до слез.
Выбор Эллы пал на Полонова.
— Вы верите в любовь с первого взгляда? — хлопая длинными ресницами, спрашивала она.
— Что вы! Я в женскую любовь вообще не верю…
Веселье было в полном разгаре, когда Ирина предложила Лобову пойти погулять.
Вышли за поселок. Небо было розовое, чистое, без единой звезды. Солнце совсем на короткое время скрылось за горизонтом. Темно-фиолетовые вершины сопок как бы парили над густой тенью в лощине. Стылый ветерок шевелил еще сочную и тугую траву, белые головки отцветающей пушицы.
Они подошли к небольшому ручью, заросшему осокой и тальником. Синяя вода бежала по ослизлым зеленым камням, старалась наклонить осоку, но та, недовольно шелестя, тянулась туго из воды, разрезая ее лезвиями стеблей.
— Смотри не намочи ноги, — прошептала предостерегающе Ирина, неожиданно перейдя на «ты», когда Лобов наступил на скользкий камень, и, спохватившись, замолчала.
Дорога поворачивала по течению ручья за узкую полосу кустарника, потом тянулась вверх, огибая подножие сопки. За кустами они остановились, он обнял Ирину, и она, теряя себя в каком-то сладком тумане, потянулась к нему.
Поднялись на перевал, прошли его плоскую вершину. Перед ними далеко внизу открылось большое, розовеющее в синеве земли озеро. Теперь они шли по кочкастой, пружинящей сухой тундре, иногда спотыкались и смеялись радостным, наполненным ожиданием смехом.
Почти у самого озера, под крутым берегом, стоял небольшой деревянный балок с прокопченной железной трубой. Они подошли к балку, Ирина остановилась, и на лице ее опять появились нездоровые розовые пятна.
— Мы с ребятами рыбачили здесь в первый день, но ничего не поймали, — пояснил Лобов и, открыв дверь, вошел в балок.
— Тут кто-то недавно был, — Ирина потрогала ромашки в стеклянной банке на маленьком столике у окна. — Чисто очень.
Балок был узкий, деревянный топчан занимал почти половину его площади, у двери стояла круглая железная печурка.
— Весной тут живут охотники. На озере много дичи, — Лобов достал из стола пустой закопченный чайник. — Чай пить будем?..
— Нет. Нужно просто затопить печку — люблю, когда гудит огонь.
Он принес сухих дров, растопил печь. Потом принес большую охапку травы, из которой торчали крупные белые головки ромашек, розовые соцветия иван-чая. Он бросил траву с цветами на топчан, и в балке, как в весеннем парке, запахло ромашковой терпью. Огонь торопливо поедал сухие тонкие, кем-то заранее приготовленные дощечки от ящиков. Вскоре труба у основания печи покраснела и засветилась в полумраке балка таинственно и радостно. Балок наполнялся сухим жаром.
Ирина стояла у топчана, поглаживая тонкими пальчиками белые лепестки ромашек.
О чем она думала? Когда он подошел, она протянула ему руку. Он поцеловал прохладную ладонь. Губы у Ирины дрогнули и влажно разомкнулись.
Ирина стесняется своей наготы и, когда Лобов поворачивает к ней голову, прикрывает его глаза горячей ладонью. Он подтягивает ее руку к губам и целует исступленно и благодарно.
«Не сон ли это?.. Кому я, к черту, нужен, лысеющий, некрасивый!»
Лобов поворачивается и целует ее волосы, шею, грудь, и ее губы тянутся к нему.
— Ты должен обо мне все знать, — говорит она, берет его руку и подносит к ложбинке на груди. Он чувствует шершавый, тугой рубец. — Это после операции. Ее сделали три года назад — у меня порок сердца. Понимаешь, я теперь совсем не боюсь смерти.
— Как же ты поехала на Север?
— Мама никогда бы меня не отпустила одну, но мы со Стеллой уговорили ее. Стелла ушла от мужа и решила поехать к подруге по мединституту. Я даже не доучилась в медучилище.
Ирина все время чего-то страшилась, ей все чудилось, что кто-то идет к балку, заглядывает в окно.
— Ну подумай, кто теперь придет сюда? — успокаивал он.
— Стелла будет волноваться. Как я хочу, чтобы Коля оказался хорошим, ведь она его совсем-совсем мало знает.
