Е. Рожков - Мужчины, рожденные в январе
Тень заколебалась и исчезла, клацнул выключатель торшера, дзинькнул ключ, в замочной скважине, послышалось легкое шуршание открывающейся входной двери, веселый стук каблуков на лестнице.
Он задыхается от выворачивающей его наизнанку боли, и нет сил крикнуть, чтобы жена остановилась, чтобы не смела делать, того, на что решилась. Тяжелый алый шар пригвоздил его к кровати. Он внутри этого шара, как косточка в сыроватой, перезревшей мякоти. Он чувствует всесильность фантастического шара и боится его, как боятся неукротимой стихии: наводнения, землетрясения, извержения вулкана; он ощущает шар, как неведомую жаркую плоть.
Нечеловеческим усилием воли он заставляет себя подняться. От перенапряжения гудит в голове, слегка подташнивает, во рту сухо и горько. Ему удается оттолкнуться от кровати, которая как магнит притягивает его. Он плывет в полумраке комнаты легко и свободно, точно рывок из шара позволил ему преодолеть земное притяжение. Ощущение невесомости приятно. Боль растворилась, она осталась на смятых, влажноватых простынях.
Он спускается по лестнице, и противный, плесневело-сырой коридорный запах ударяет в нос. На улице, глубоко вдохнув свежий, прохладный воздух, он вспоминает, что оставил дверь в квартиру открытой. Он думает: холод разбудит детей, спящих в дальней комнате. Восьмилетняя Ирочка всегда сбрасывает с себя одеяло, а трехлетний Миша ложится поперек кроватки, разбросав ручки и ножки. Он хочет вернуться, но жена заходит уже за угол соседнего дома, и, боясь потерять ее из виду, он спешит следом, а сердце его от жалости к детям наполняется колючим холодом.
Но спустя несколько минут он приходит к выводу, что открытая дверь — это как бы выход в мир, к людям, как бы прорыв из той беды, что неотвратимо надвигается грозовой тучей на детей.
Женщина торопится. Она все быстрее и быстрее уходит по сумеречной, плохо освещенной розовыми фонарями, стиснутой многоэтажной серостью бетонных домов улице. Предрассветный воздух густо синь, прохладен и сыроват, каким он всегда бывает летом на Крайнем Севере и высоко в горах. Пахнет морем и льдом. Угадывается приближение дождя.
Белый плащ женщины, как свеча в ночи, режет глаза…
На преследователя обрушивается лавина боли. Его будто бы парализовало, зашумело в ушах, нахлынуло удушье. Он вновь чувствует себя в жарком алом шаре. Как он попадает в этот шар, остается загадкой. Он не может идти дальше, падает на мокрый, холодный бетон тротуара и в отчаянии думает, что теперь потеряет жену из виду.
Он, муж этой женщины, обязан остановить ее. Он должен что-то предпринять, придумать, чтобы и ее и его честь осталась незапятнанной.
Что же сделать, чтобы вырваться из всесильного алого сгустка? Есть ли в человеке такие силы, которые могут победить эту фантастическую плоть?
И тут ему на помощь приходит любовь. Та любовь к уходящей женщине, которая переполняет его вот уже не один год. Любовь помогает ему подняться, он раздвигает улицу, невероятным образом срезает угол пятиэтажного здания, отодвигает часть домов в сторону и видит, как жена взбегает по бетонным ступенькам на крыльцо здания с колоннами и скрывается за массивной дверью. Без труда он узнает в этом здании городской Дворец культуры.
Он дышит тяжело, судорожно, как больной, отравленный газами, но удушье вскоре проходит. Это его настигает закон возмездия. Каждый человек, сколько бы ни жил на земле, должен быть добрым и справедливым. За свершенное зло человека непременно настигает возмездие.
Преследователь не считал себя праведником, но он не причинял людям зла. Только он не всегда был стоек в борьбе за добро — молчал, когда нужно было вступать в бой.
— Его нужно немедленно госпитализировать, — говорит женский голос.
— Прежде следует остановить кровотечение, — отвечает спокойно мужчина. — Давление падает?
— Он долго читал. Он последнее время стал очень много читать. Спешил закончить большую историческую работу. Иногда сидел над книгами до глубокой ночи, не берег себя. Часто жаловался на боль в висках и сердце. В работе он просто неуемен. — Голос у второй женщины взволнованный, ломающийся. — Я проснулась в полночь и услышала стон. Когда заглянула к нему в кабинет, он был весь в крови и без сознания. Я тут же вызвала вас. Он читал, когда это случилось, в кабинете горел свет…
— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — успокаивает мужчина. — Ему скоро станет гораздо легче. Ольга Юрьевна! Введите викасол. Да, да, для улучшения свертывания крови. А вы пройдите в другую комнату и успокойте детей. Вдруг они проснутся.
— Напрасно вы ее выпроводили. Она медработник и вполне могла бы помочь нам, — голос у девушки сух и спокоен.
— Запомните, Оля: в критическую минуту влюбленный медик всего-навсего влюбленный человек.
— Давление падает… Кажется, сердце остановилось…
— Немедленно вводите адреналин… Закрытый массаж сердца! Дыхание рот в рот.
— Я приготовила еще реополиглюкин.
— Хорошо, он должен поднять давление.
— Давление поднимается.
— Сколько?
— Чуть больше ста.
— Хорошо! Будем увозить. Я позвоню в реанимацию.
Его слегка знобило, будто он стоял на сильном ветру, и он почувствовал, что способен идти дальше. Он почувствовал ту необычную легкость, которая всегда приходила к нему, когда он хоть на мгновение вырывался из плена плотного алого шара. И тут же — это длилось всего считанные секунды — к нему пришло просветление. Что это с ним происходит? Что это они с ним делают? Откуда взялись эти люди в белых халатах? Но опять он проваливается в прохладную предутреннюю стынь северной ночи.
Тяжелая, обитая желтой кожей дверь подается с трудом — как он ослаб! Он проскальзывает в щель, и дверь захлопывается, как сильная челюсть большого голодного зверя.
Его окружает удушливый сырой мрак. Но он не может повернуться и уйти. У него уже не хватит сил открыть дверь. И он делает еще один шаг, решительный шаг в кромешной темноте.
Он не чувствует под ногами твердого и летит вниз, но ему вовсе не страшно. Полет удивительно медленный, это скорее всего парение в теплой ночи. Воздух становится чище, пахнет нагретой землей, и он чувствует себя невесомым.
Парение приостанавливается, он приземляется на что-то упругое, подрагивающее, как батут. Впереди холодно сверкнул цилиндрический предмет. Он тянется к нему. Оказывается, это огромная никелированная дверная ручка. Значит — за этой дверью?
Его переполняет яростное желание знать правду. Он рвет на себя ручку и оказывается в большом зале, освещенном спокойным голубым светом.
В центре зала он видит ее. Она почти обнажена — сквозь прозрачную ночную рубашку просвечивает ее удивительно белое тело.
У него от отчаяния начинает болеть голова: он ничего не может сделать, ничего не может изменить. Он чувствует, что вот-вот должно произойти такое, чего он потом никогда не поправит. Любовь к этой женщине наполняет его жаждой борьбы за ее и свою честь.
Она была сейчас необъяснимо молода и стройна, как в первые дни их знакомства. Эта притягательная хрупкость поразила его много лет назад на озере, когда еще не было любви, а было жаркое, постыдное туманящее разум желание.
В тот первый вечер их знакомства, когда он добился своего, когда она, убитая случившимся, сжавшись в комочек, отвернувшись к стене, лежала на топчане рядом с ним, он понял, что не сможет обмануть, бросить это невинное доверившееся ему существо. И потом случилось то, что случается с каждым любящим мужчиной: для него стала желанной только эта женщина, С годами его чувство не охладело.
Что же произошло теперь?
Плавным, спокойным движением руки женщина распустила волосы. Темные пряди, слегка отливающие синевой, прикрыли оголенные плечи. Она была красива, раскрепощена, она, казалось, собиралась войти в теплую воду реки.
Он почувствовал испарину на лбу. Его душила ревность, но он не знал, что предпринять, как остановить мать его детей от рокового шага.
В голубой выси неожиданно возникает прохлада, дышится легко, пахнет, как после грозы, озоном.
— Ирина Михайловна! Приподнимите голову мужа. Еще чуть-чуть повыше. Ага, вот так будет хорошо. Ольга Юрьевна, голубушка, берите носилки. А вы, Ирина Михайловна, не суетитесь. Возьмите на всякий случай одеяло.
— Олег Иванович, вы так толкаете, что я — могу упасть.
— Наклоните носилки, а то двери узкие. Я постараюсь не толкать. Я просто выше вас и потому вам неудобно. Ирина Михайловна, придерживайте больного. И не плачьте, этим делу не поможешь. Уж вы-то должны понимать! Вы же медик…
— Какой я медик! У меня голова кругом идет от горя.
— Подождите, Олег Иванович, я зацепилась за какой-то ящик. Поставят же посреди площадки, будто другого места нет!
— Ольга Юрьевна, сделайте шаг назад. Вот так, теперь идите осторожно вперед.
