Е. Рожков - Мужчины, рожденные в январе
С первого дня, с той самой минуты у гостиницы, когда Лобов впервые увидел Ирину, он почувствовал, что на него как бы надвигается прошлое.
Когда-то сокурсница по институту Лига вошла в его жизнь и осветила все вокруг. Так было несколько лет, а потом свет стал постепенно меркнуть и иссяк. Изредка под пеплом ревности и разочарования вспыхивало в памяти слабое, бледное его отражение, не способное ни осветить, ни согреть.
Лобов хотел понравиться Ирине, но не так, как другим женщинам, скажем, сверстницам, когда желание, грешное, лениво не замечаемое, вовсе не осуждаемое, диктовалось одним: добиться победы, пусть не всегда радостной, а затем вскоре забыть. Он боялся молодости своей новой знакомой, как боятся недосягаемых целей, не хотел быть униженным или выведенным из приятного равновесия.
— О чем вы рассказываете на выступлениях? — неожиданно лукаво сощурившись, спрашивает Ирина. Ее влажные губы слегка разомкнулись, и блеснула режущая глаза желтизна золотой коронки.
— Можно сесть с нами в вертолет и…
— А работа?
И по ее глазам, вдруг вспыхнувшим то ли надеждой, то ли желанием поехать куда-нибудь, он понял, что она о нем сейчас подумала хорошо. Опять на душе у него стало тепло, и будто волна приподняла его и окутала ответной нежностью к Ирине. Но тут же он посмеялся над собой: ах, какая приятная душещипательная банальность, ах, этот маленький роман с белощекой нецелованной девочкой!
Месяц назад Лобову позвонили из обкома комсомола и, как журналисту и работнику музея, предложили подготовить небольшую лекцию по истории молодежного движения области и поехать в районы Чукотки во главе агитбригады. Так, ранее почти незнакомая четверка: два самодеятельных композитора, поэт и он, — Лобов, — оказались здесь, у горячего минерального источника, бьющего из толщи вечной мерзлоты. После выступления в пионерском лагере агитбригадовцы решили задержаться на день-два: доведется ли еще искупаться в воде, по целебности равной знаменитым источникам Баден-Бадена в горах Шварцвальда.
Позавчера, когда солнце еще не зашло, но уже было прикрыто самой высокой вершиной сопки на северо-западе, когда поселок Горячие Ключи лежал на дне синего озера тени, они вчетвером возвращались с прогулки и возле гостиницы — длинного невысокого здания с маленькими окнами и широким крыльцом —.увидели двух девушек и мужчину в фуражке с голубым околышем, в кожаной куртке пилота. Они сразу поняли, что это гости из райцентра, расположенного в сорока километрах от источника.
Лобов шел чуть-чуть впереди и слышал обрывок шутливого разговора.
— Без адюльтера жизнь слишком пресна. Потом, о чем бы писали в романах? Наконец, женщины умерли бы от скуки, — сказала одна из девушек.
— Ты, Коленька, пожалуйста, возмутись. Ума не приложу, как можно заявлять такое на пороге загса, — как бы продекламировала вторая девушка (теперь-то он знал, что это говорила Ирина). Скрытая, но улавливаемая неестественность слегка царапнула сознание Лобова, он еще тогда подумал о девушках, как о провинциальных фифочках, которые старались казаться умнее, чем были на самом деле.
Лобов учтиво поздоровался.
— Мы должны потеснить вас, потому что женская половина гостиницы на ремонте, — открыто, смело глядя на мужчин, заговорила старшая девушка — русоволосая, с красивыми запоминающимися губами. — Конечно, непрошеный гость хуже… Но мы ж не виноваты. Правда?..
— В нашей «казарме» места хватит, — поэт Полонов картинно протянул обе руки в сторону гостиницы.
И вот тут Лобов встретился со взглядом второй, более молодой девушки, которую он рассматривал украдкой. Лобов по-мальчишески покраснел. Через взгляд, как по шаткому, готовому в любое время рухнуть мостику, через пропасть настороженности и скованности успел пробежать гладкий и добрый божок доверия, ухмыляющийся беззубым младенческим ртом. И потом, позже, когда они знакомились официально, на глазах у всех, называя друг другу свои имена, он, тридцатилетний, намного старше девушки, назвал себя не Борисом Ивановичем, а Борисом, повинуясь нашептыванию того розоворотого божка. Когда они сидели всей компанией на крыльце гостиницы, когда пили чай со смородиновым вареньем, привезенным девушками, Лобов и Ирина перебрасывались незаметно взглядами, и гладенький божок доверия все бегал и бегал по мостку, радуясь своей веселой работе.
Утром девушки ушли за грибами. Лобов с нетерпением ждал возвращения Ирины, однако старался выглядеть беззаботным и веселым, неудачно острил. Ребята, заметив это, подшучивали над ним, а гладенький божок сидел на розовом облачке под сердцем у Лобова и тихонько грустил. Когда в конце дня вернулись усталые грибники, божок очнулся и повеселел. Всей компанией пошли гулять, и получилось так, что Лобов все чаще и чаще оказывался рядом с Ириной, а то вдруг она сама подходила к нему.
Наутро Николай и подруга Ирины Стелла решили подняться на перевал, а если хватит сил, то и на сопку. Говорили они о своей прогулке с преувеличенным спокойствием, как о деле обыденном, но всем стало ясно, что им хочется побыть вдвоем, что ради этого они, наверное, и приехали к источнику. Они вышли перед самым обедом и вскоре затерялись в складках перевала, зеленевших на буграх тальником и серебрившихся ивняком у ручьев в низинах. Ирина предложила Лобову пойти искупаться в источнике.
— Вот возьму и назло всем поеду с вами к Ледовитому океану, — сказала она после долгого молчания шутливо-капризным тоном. — Ну почему меня не посылает в командировки больничное начальство!
Лобов заметил, что Ирина не обращалась к нему ни на «ты», ни на «вы». Они находились между «вы» и «ты», как пешеходы в арифметической задаче между пунктами А и Б. От «вы» веяло осенним холодом, а они как бы перескочили в отношениях в иную климатическую зону, где была уже весна. Но говорить «ты» еще не пришло время.
Лобов и Ирина поднимались по ступенькам залитого солнцем крыльца. Лобов поддерживал девушку под локоть, и память, как катапульта, выбросила его из настоящего в прошлое.
Вот так же он поднимался по ступенькам с другой. Была она в подвенечном платье, с идеальными строгими чертами лица знатной римлянки. По сторонам с цветами в руках стояли мальчишки из детской спортивной школы, которой руководил отец невесты. Тесть ждал их у двери Дворца бракосочетания, в поблескивающем, подобно рыцарским латам, дорогом костюме, сверкая в улыбке белизной крупных зубов, гордо поигрывая глазами. И тут же память высветила финал: та, что некогда была в подвенечном платье, похожая теперь на ведьму, бегала с растрепанной головой по комнате, швыряла в чемодан вещи, а заодно швыряла в него, Лобова, оскорбительные слова.
Лобов открыл гостиничную дверь, прошел узкие сени, дернул за ручку вторую дверь, пропустил вперед Ирину. И тут грянул торжественный «Свадебный марш» Мендельсона. Это приехавшие с Лобовым музыканты, перемигиваясь, лихо наигрывали мелодию марша на баянах. Полонов, в белой сорочке с расстегнутым воротом, не в такт махал руками, его женственное лицо разрумянилось.
— С омовением вас, друзья! — прокричал Иван Васильевич, не переставая дирижировать. Слово «омовение» он произнес так же торжественно, как произносят слово «венчание».
Музыканты (оба Володи) положили баяны, наполнили рюмки. Ирина попыталась было отказаться от коньяка, но все стали ее уговаривать, и она, махнув отчаянно рукой, выпила.
Под звуки вальса «Амурские волны» Полонов протянул руку девушке, легко и стремительно закружил ее. Танцевал он на цыпочках, ибо был чуть ниже Ирины, и это его, наверное, смущало. Вскоре он устал и передал партнершу Лобову.
Глаза у Ирины задорно, весело блестели. Они сделали один, другой, третий круг, и тут Борис почувствовал, что девушка как-то обмякла, потяжелела. Ирина присела на кровать, продолжая как-то странно улыбаться.
— Коньяк мы выпили, — начал на шутливо-грустной ноте Полонов. — А через три часа к нам прибудут высокие гостьи.
— Выдвигай боевую задачу, — заулыбался Володя-маленький.
— Нашим молодым друзьям, — тут Иван Васильевич прищурился, провел жирную дугу взглядом от Ирины к Лобову, как бы ею соединяя их навеки, — надлежит навести порядок в «казарме». У нас же более ответственная миссия. Расходы, разумеется, взвалим на хрупкие мужские плечи.
Когда Ирина и Лобов остались в комнате одни, девушка все время сидевшая молча на кровати, извинилась и прошла за ширму.
— Я принесу воды, — сказал Лобов.
— Хорошо, я только переоденусь.
В сенях, в маленькой кладовке, среди поломанных стульев, порванных ватных матрасов, груды пустых стеклянных банок и бутылок, Лобов разыскал ведро, швабру и мешковину. Вышел на крыльцо, спустился по уже покосившимся и ворчливо поскрипывающим ступенькам и как бы поплыл в солнечности дня к источнику, держа в руке легкое, маленькое ведро. Когда это было? Вот так же он пил вместе с прохладным воздухом золотистую упругость солнца, ощущая ее в себе и даже чувствуя, как эта солнечность переполнила его и он как бы слился с гулкой свежестью сентябрьского дня. Лига почти сразу после свадьбы настояла поехать на выходные в машине ее отца в Ростов Великий, где она любила бывать, где ей, как она говорила, всегда хорошо и спокойно.
