Владимир Курочкин - Избранное (сборник)
– Не много ли?
– Ну, что ты, брат! Правда, таким количеством легко можно дружбу заморозить. К тому же она у нас и так еле теплится…
– Да ты сам виноват. Совсем не писал…
И тут пошли взаимные упреки, перешедшие затем в воспоминания о прошедших годах, рассказы о сегодняшнем житье-бытье и предположения о будущем. Но за все время разговора Алексей Федорович не забывал своих затаенных мыслей. Он то начинал волноваться, что время идет и его ждут в двух местах, а он теряет понапрасну драгоценные минуты, – правда, за беседой с другом, которого не видел несколько лет, – то успокаивался и утешал себя тем, что все это к лучшему. Встреча с Костей не пропадет даром! Можно будет на что-то потом сослаться, даже приспособить для доказательства «алиби». «Так я и сделаю, пожалуй, – подумал он, – поеду-ка я все же к Юлии Александровне. А Варе скажу что виделся с Костей. Тот удерживал, не отпускал. Это выйдет правдиво!» Ему и в голову не пришло в первый момент, что это гадко. И только потом, спустя несколько минут, появилось опровержение этой выдумки: «Ах, ведь это снова ложь, ведь это опять новая петля в запутавшемся узелке». Но так как, сидя за столом и слушая музыку какого-то танго, он больше думал не о жене, а о Юлии Александровне, о ее красивом, немного капризном лице с большими синими глазами и ее стройной фигуре, то и его попытка одуматься вышла неуверенной.
Алексей Федорович рассеянно оглядел принесенное официанткой мороженое и вишневую воду. Стаканы с рубинового цвета водой и белые блюдца, на которых стояли вазочки с мороженым, и зеленого цвета пепельницы из пластмассы, блестящие мельхиоровые ложечки, – все отражалось в черной стеклянной плите, вделанной в круглый столик. Предметы теряли в этом черном зеркале свой настоящий реальный вид и превращались в одну из потускневших от времени, покрытых темным лаком картин старинных живописцев, так любивших придавать своим многочисленным «натюрмортам» какой-то особенный, таинственный смысл. Отражалась в стекле и его голова. Он взглянул на себя. Лицо его, тоже потемневшее и утратившее некоторые жизненные краски, было словно нарисовано на этой картине, где-то на заднем плане в черной дымке. Карташов разглядел у себя две скорбные складки, идущие от крыльев носа к уголкам рта, и резкую морщину на лбу, своим черным штрихом напоминающую летящую птицу. И у него заломило сердце, точно он стоял над глубокой пропастью, в которую ему предстояло упасть. И уже он чувствовал шорох падения, и его отражение в зеркале становилось еще страшнее. Вдруг он увидел, что оно, вздрогнув, исчезло, а на его месте из глубины стекла появилось новое, женское лицо, с синими глазами, которые ярко выделялись на темном фоне. Он улыбнулся ему, моргнул, и оно тотчас исчезло. «Что это? – подумал Алексей Федорович. – Пил я ликер или нет? Мы как будто ничего не пили»… Он посмотрел на Костю и увидел, что и у того от уголков рта тянулись вверх две скорбные складки.
Но глаза его – простодушные и веселые – не соответствовали этим морщинам. Глаза его восторженно расширялись. Он рассказывал о судостроительных верфях на Дальнем Востоке… «Ну, до чего же он прост, – подумал Карташов, – до чего же наивен. Если бы он только знал, что у меня делается в душе… Я люблю Юлию. Она любит меня. А тут семья и Варя. Варя ведь тоже для меня что-то значит… Ну и сплетение. Сложнейшее сплетение. Прямо какой-то не разрубаемый узел. С ума сойти!» И от того, что во всей этой истории Карташов выбрал себе главенствующую роль, и все как бы зависело только от его особы, он и на сей раз решил оттянуть развязку и, как он выражался, «смягчить обстоятельства», то есть, поехав к Юлии Александровне, ни словом не обмолвиться об этом жене. «В конце концов, здесь нет ничего дурного, – думал он. – Я просто поеду и проверю еще раз, как ко мне относится Юлия. Чтобы потом действовать наверняка. Это не шутка же – разорвать семью. Это не шутка! Так что нужна осмотрительность… Нужно было бы только сейчас позвонить Юлии Александровне. Предупредить, что приеду. Эх, задерживает же меня Костя. Юлия уже наверное сердится… Откуда бы ей позвонить?»
– Слушай, Алеша – перебил его раздумье Костя, – ты что-то брат, не того. Молчишь, и мороженое у тебя в молоко превращается. Да и вода скоро закипит.
– Да вот по телефону надо бы… Неотложное одно дело… понимаешь ли, – сказал Карташов.
– Служебное что-нибудь? Все хлопочешь.
– Да нет, так одна сложная история… Но, в общем, пустяки.
Алексей Федорович слегка покраснел. Вынул платок и вытер пот с лица. Переписчиков, скосив глаза, смотрел на него, улыбаясь. «Вот, черт возьми, – думал Карташов, – все сидим и сидим. И как это прервать. Без объяснения от него не отделаешься. Ну и болтун же парень. Ведь всегда таким был… А что, если рассказать ему все без утайки? Может, что и посоветует дельное. Или в посредники взять? Ведь он Варю хорошо знает… Да нет, пустое это дело. Перепутает еще что-нибудь. Как начнет: «Это, брат, это, брат…»
– Слушай, Алешка, – вскрикнул вдруг Костя, – ну какой же я дурак! Да ты бы мне прямо сказал. Наверно ведь к Варе на дачу спешишь? Я ведь забыл, что завтра выходной день. Что же ты церемонишься? Да я тебя и проводил бы. Но и сейчас не поздно еще…
– Нет, Костя, у меня свободный вечер, то есть, занят он, мне нужно одно дельце сделать, но… в общем, на дачу я не поеду.
И так как Переписчиков смотрел на него слишком доверчивыми глазами, то Алексей Федорович замолчал, а потом более решительно сказал:
– Вот что, Костя. Я, знаешь ли, того… немного повздорил с Варей, ну и… сам понимаешь…
– Ах, вот оно что! Да как же это вы?.. В такую-то жару, да ссоры? Ай-ай…
Он укоризненно, с деланной строгостью покачал головой, помолчал, о чем-то думая, потом быстро доел мороженое и встал из-за стола.
– Ну, брат, теперь пойдем искать тебе телефон, – сказал он.
Выйдя из кафе, они пошли по бульвару к Никитским воротам.
– Не люблю я это, брат, всякие семейные ссоры, – говорил Переписчиков. – Вот даже настроение пропало. И с чего это вы?.. У вас всегда ведь все крепко как будто бы было. Я даже завидовал вам. Честное слово, завидовал… и здорово повздорили?
– Да так, пустяки… То есть, конечно, дело-то оно сложное. Я бы тебе, Костя, рассказал… Да уж очень запутанная история…
– Да я сам теперь догадываюсь, что дело неладное. Я тебя таким рассеянным никогда и не видел. И что это вы, ребята, а я-то думал, нет больше на свете ссор!..
Костя с истинным огорчением поглядывал на Карташова. Его ослабевшая с годами, но все же сохранившаяся еще любовь и нежность к бывшему другу, снова обрела свою первоначальную свежесть. Ему, привыкшему там, в далеких краях, внимательно относиться даже к пустяковым огорчениям окружающих его людей и оказывать им вовремя поддержку, – иначе в тех суровых землях и не проживешь без этих теплых и душевных человеческих связей, – казалось, что и Алексей Федорович нуждается теперь в такой же поддержке. Но то, что делалось так просто там, на востоке, – шутка, два-три простых слова, пожатие руки, – здесь в Москве, – думалось Косте, – должно быть по-другому. Он отвык за четыре года от столицы, и ему представлялось, что здесь действительно все сложнее, как говорил Карташов, тоньше, изысканнее. Здесь уже не подойдешь с этими словами: «Э-э, брат, брось ты хандрить, а ну-ка, ходи живее!» Костя подыскивал слова, какие бы хотелось ему сказать Карташову чтобы его успокоить и развеселить. Но тут же отклонял их как неудачные. Первый раз он был в таком смятении. Ему, довольному своей жизнью, судьбою, своей любовью, работой, отпуском, казалось, что все в мире прекрасно и безоблачно, и хотелось, чтобы и у других было такое же настроение.
– Да, – сказал он, – смотри-ка жара какая. В такое бы время в самый раз на даче жить…
И тут же умолк, сконфуженный, потому что вспомнил, что Карташов не может поехать на дачу из-за ссоры с женой.
– Да, жарко, – неопределенно отозвался Карташов.
«Если Костя и сейчас от меня не отвяжется, то это будет просто ужасно. Это уже переходит в катастрофу», – подумал он.
Они в это время дошли до площади, и Карташов, вздохнув, указал на аптеку, где был телефон и куда он должен был направиться.
– Так ты иди, брат, звони, – сказал Костя, – а я пойду уже. У меня ведь теперь тоже свое начальство есть…
Он улыбнулся и хотел тут же добавить еще что-нибудь о ссорах: как, мол, это должно быть скучно и неприятно. Но так ничего и не сказал. Если бы эта встреча произошла на Дальнем Востоке, он ни за что бы не отпустил от себя Карташова, не покинул бы его до тех пор, пока не успокоил и не примирил с Варей. Ну, а сейчас он не находил никаких для этого возможностей и ругал себя, в то время как Карташов думал: «Ну, наконец-то. Эх, Костя, Костя. Да если бы не эта история, да мы с тобой… Ну, да мы еще увидимся. Интересно где он остановился?»
