Юрий Бородкин - Кологривский волок
— Это уж как сами хотят, нам они тоже не мешают, — рассудила Варвара Яковлевна.
— А верно, Сережа, давай жить у мамы, так удобней, — обрадовалась Татьяна.
Сергей молчал. Ему-то, конечно, было вольготней у себя дома. Пока нет самостоятельного жилья, приходится вот так раздваиваться.
— Ну и как? — поторопила Татьяна.
— Вы живите там, а я — здесь, — пошутил Сергей.
— Слыхал, Павлушка, что наш папка говорит? Не любит он нас, — с ласковым укором говорила Татьяна, и на щеке ее лукаво вздрагивала ямочка.
— Поживи у тещи, авось поглянется, — вступил в разговор отец.
— Не понравится, так, чай, родительский дом не за сто километров — в своей деревне. Чего долго примеряться? Берите ребенка и пошли, — настаивала по-председательски Наталья Леонидовна. — Только кроватку-качалку либо зыбку надо оборудовать.
— И то и другое на чердаке валяется…
Долго ли молодым перейти из дома в дом, пока еще не нажито разного барахла? Женщины с ребенком и узлом белья шли впереди, Сергей тащил за ними по снегу кроватку, в которой когда-то качали его самого, и почему-то испытывал чувство неловкости, точно дезертировал от отца с матерью. Хорошо, что ранние зимние сумерки натекли из тьмы лесов, и односельчане не видели их перекочевку. Появился сын, и сразу прибавилось забот.
Теща уступила им свою большую деревянную кровать, стоявшую в передней, сама устроилась за переборкой. Павлушкину качалку поставили так, чтобы Татьяна могла ночью дотянуться до нее рукой. Ей-то, конечно, будет спокойней возле матери.
— После больницы-то как хорошо дома! — счастливо прошептала Татьяна. — Ночью я его родила, думала, умру.
— Спасибо тебе за сына. — Сергей осторожно привлек к себе жену, прижался к ее воспаленным губам.
— Молоко у меня течет, видишь, полотенце держу под боком. Уж дудит-дудит, а все — лишку. Не знаю, даст ли поспать?
— Чего-то уж больно тихо лежит, глянь, дышит ли? — побеспокоился Сергей.
— Вот чудной! Ясно, дышит, — тихонько засмеялась Татьяна, в узких глазах ее вспыхнули искорки отраженного лунного света. — Помнишь, как вы тараканов морозили и жили у нас? Ты спал там за переборкой, где сейчас мама.
— Чай мы с тобой пили вдвоем, когда прибежали из беседы, — добавил Сергей.
Тогда они с Федором Тарантиным приехали из лесу, и Сергей, увидав распахнутые окна своей избы, пошел прямо в девичью беседу, а оттуда вместе с Татьяной — к ним домой. Вот и пили вдвоем чай, смущая друг друга взглядами. А спал Сергей на полу, на тулупе, не ведая, что придет в этот дом зятем. И точно такой же нарождающийся месяц заглядывал в окно, так же звездно было небо, может быть, одной только звездочки недоставало в нем — Павлушкиной. Попробуй угадай, которая она?
Сын пошевелился в качалке, посопел и снова затих: крохотный, совсем беспомощный человечек. Ради него Сергей пришел в тещин дом, где чистота и порядок, полы всегда устланы дорожками, и никогда не водится тараканов. Ему-то от всего этого только лишнее стеснение, потому что не скинешь где попало фуфайку или сапоги, не покуришь вволю. К отцу теперь будет ходить либо к Косте Журавлеву.
Не спится первую-то ночь на новом месте, нипочем не уснуть. Среди ночи Сергей, осторожно ступая по половикам босыми ногами, ушел на кухню и, как бы крадучись, закурил. Дым пускал в открытую самоварную вьюшку.
13
Каждый год так: только, с грехом пополам, управятся с уборочной, а из района уже раздаются требовательные звонки: приступайте к выполнению соцобязательств по лесозаготовкам. На два фронта работа: летом — в поле, зимой — в лесу, и везде спрос полной мерой. Лучших лошадей выделяли на вывозку, и самых работоспособных колхозников посылали в делянку.
С первого марта по первое апреля по всей области был объявлен месячник по завершению плана осенне-зимних лесозаготовок. В постановлении черным по белому было сказано: «…в срок до 2 марта обеспечить полный выход на лесозаготовки сезонных пеших рабочих и возчиков с лошадьми в соответствии с установленным планом».
Охапкин тряс этим постановлением перед бригадирами, грохал кулаком по столу на заседании правления, когда проводил побригадную разнарядку. Ох уж эти лесозаготовки! Сколько людей повыжили они из деревни! Егор Коршунов не мог доказать, что некого ему посылать — тресни-лопни, а подай лошадь и двух человек. Пока шел из Ильинского домой, на десять рядов перебрал всех шумилинских жителей, соображая, с кем еще придется скандалить. Евстолья Куликова и Лизавета Ступнева по месяцу отработали, требуют подмены, остальные все народ пожилой или причинный, только Антонину Соборнову можно попросить да свою жену Галину. Уж бабы намекали не раз, мол, бережешь ее. «Сам поеду взамен Галины, чтоб пальцем не показывали, — решил Егор. — Здоров ли, нездоров, а мужик должен под комель становиться». Никто его не мог заставить не ехать в лес: ни жену, ни отца не послушал — на другой же день, оставив бригадирство Наталье Леонидовне, запряг Лысанку в дровни с прицепленными к ним подсанками, и тронулись с Антониной в Новоселковский лесопункт…
Кадровые рабочие ведут заготовку отдельно, на их делянке будто танковое сражение — рычат трелевщики, натужно гудят лесовозы, взвизгивают электропилы. У колхозников только обыкновенная пила да топор, а кому нет напарника, тот и одиночным лучком гонит норму.
Егор работал на вывозке, не отставая от других, делал в день по четыре ездки от делянки до нижнего склада. Доставалось и бедному Лысанке, он был выездным когда-то, до укрупнения колхоза, резво носил легкую кошевку с председательницей, а теперь попал в разряд ломовых. Как человек, не втянутый в работу, быстро уматывается, так и он загнанно сопит, дергается в оглоблях, пока не выедет на укатанную, льдисто-гладкую лесовозную трассу. Пропадет добрый конь.
Ни за что бы не поехал Егор в лес, если бы знал, что встретится здесь с Настей: каждый день на виду друг у друга, словно наказание. И говорить им не о чем — все выяснено, ревность с годами утишилась, совсем бы не ворошить прошлое, да сердце не опечатаешь.
Дожидаясь очереди на погрузку, Егор каждый раз садится покурить поодаль от Насти, избегая ее близости. Она на пару с Антониной Соборновой обрубает сучья, изредка кротко и как-то боязливо вскинет на него свои вешние глаза и смутит душу, и ему уже хочется, не отрываясь, смотреть на ее раскрасневшееся лицо, на светлые прядки волос, выбившиеся из-под полушалка. Рядом живут, в одном колхозе работают, а никогда не сбегутся их стежки, как не сбегутся след в след два санных полоза — все разбила война, и на сынишке отозвалось, растет, отлученный от отца. Проклятье!
Раз Антонина подозвала Егора насадить топоры. Он острил клинья, сидя на поваленной сосне, и чувствовал на себе пытливый взгляд Насти. Кончив дело, он уже намеревался уйти, но вдруг спросил о сыне:
— Шурка здоров?
— Все было добро-здорово, не знаю, как сейчас без меня, — обрадованно отозвалась Настя, тронутая его заботливостью, в которой ей почудился намек на некоторое примирение.
— Учится ничего?
— На собраниях хвалят учителя, говорят, без троек может.
Егор хотел похвалить сына, но закашлялся и умолк. Разговор иссяк, как ручеек после короткого окатного дождя. Они сидели бок о бок на одном бревне, тяготясь молчанием. Припекало солнце, одинаково щедрое и для счастливых, и для несчастных, по-весеннему резко пахло смолой, и запах этот тревожил напоминанием молодости.
— Застегни фуфайку-то — охватит ветром, и не заметишь, — подсказала Настя.
Егор ничего не ответил, придавил окурок в подтаявший под галошами снег и тяжело зашагал к своему Лысанке.
Ему ли было ворочать бревна! Терпеливо перемогался день за днем, а под конец не выдержал, подкосила хворь. Шел он по гладкому следу за подсанками, щурился от обилия света и неожиданно почувствовал, как синие тени от деревьев поплыли в глазах, начали набухать обморочной темнотой. Он успел остановить лошадь и привалиться к возу, чтобы не упасть. К счастью, никого не было поблизости — отпустило, отдышался.
Медичка поселкового медпункта удивилась, как он мог работать с высокой температурой, прописала постельный режим, надавала разных таблеток. Оставаться в барачной духоте Егор не мог, тотчас поехал домой. Полулежа на охапке сена, он тоскливо смотрел, как мотаются сзади подсанки, как по почерневшей дороге важно расхаживают грачи. Долго был виден дым костров над делянами, и, казалось, от них взялось марево, размывавшее горизонт. По-летнему струился испарениями воздух на пригреве у опушек леса, и снег как бы подрагивал, мерцая слезинками ослабевшего наста, а может быть, это жар плавился в глазах Егора.
