Юрий Бородкин - Кологривский волок
По низинам и оврагам уже проступили кое-где серые наслудные пятна, в иных местах даже вода выжималась под полозьями; пресный запах талого снега колко бередил грудь. Еще одна весна достигла берегов Песомы, радуя и обнадеживая людей, не изверившихся в своей земле. Те, что постарше и поприметливей, уже сейчас загадывали погоду на лето. Солнце, как будто набравшись заново сил, сияло вседневно. А каким торжеством, каким призывом к жизни благовестили утренние зори, разгоравшиеся все ярче!
Егор ехал долгим Кологривским волоком, пятная дорогу кровяными плевками, и пятна эти казались зловеще красными на снегу…
В тот же день Галина отвезла его в Ильинскую больницу, оттуда его переправили в районную.
14
Последний звонок. Каникулы!.. Прощайте на все лето школа, общежитие, пыльный булыжник абросимовского посада и деревянные тротуары, впереди — полевое раздолье, лес, река, и под ногами только трава-мурава. С легким чувством освобождения, с тем праздником в душе, когда все вокруг не просто существует, а как бы проникнуто тайной музыкой, парень и девчонка быстрыми шагами миновали улицу и, едва очутившись на тропе, ведущей по бывшему крепостному валу, отороченному корявыми соснами, взялись за руки и пустились вприбежку, устав сдерживать себя на людях.
В этой высокой и стройной, как тополек, девчонке в розовом платьице и белых туфлях трудно было признать ту худенькую, маленькую Верушку Карпухину, которая совсем недавно бегала по Шумилину, не отставая от мальчишек, в валенках с красными галошами, склеенными из автомобильной камеры. Ее жиденькие детские косички слились в одну потяжелевшую косу, в больших голубоватых глазах, кроме озорства, появились приманчивые огоньки, так нравившиеся парню, но, поддаваясь шаловливому настроению, она забывала о своей взрослости, вроде бы беспричинно вдруг вырывала руку из его руки, взвивалась, как вихрь, средь ясного летнего дня и неслась вперед, едва касаясь земли, будто у ней вырастали крылья.
А спутником ее был тот самый Степка Рыжаков, которого она прогнала с поля, когда он хотел помочь ей вытеребить лен. Плечистый вымахал парень — батькин костюм стал носить. Его каштановые волосы, приученные к расческе, послушно лежали назад, веснушек заметно убавилось, только на переносице они золотисто цвели.
Последний раз предстояло им отмахать двадцать километров до дому, но разве могли они сейчас чувствовать усталость? Сама природа была в добром согласии с ними: лес звенел птичьими голосами, солнце весело пестрило сквозь листву древних екатерининских берез, осенявших дорогу, все вокруг, до последней былинки, было свежо и молодо, спешило жить, радуясь короткому северному теплу. Они шагали рука об руку и почти не разговаривали, потому что их чувства были возвышенней всяких слов.
Их догнала и вспугнула сигналом машина. Увидев брата, Верка стыдливо вспыхнула, и Степка зашмыгал носом, не зная, куда девать руки.
— Чего встали? Садитесь в кабину. — Сергей открыл дверцу. — А я подъезжал к общежитию, зря не подождали.
— Домой захотелось поскорей.
— Вот чудаки! Скорей машины не поспеете, — сказал он, с интересом разглядывая и сестренку и Степку, словно бы удивляясь, когда они успели вырасти.
Повезло Верке, что брат шофером работает: не все пешком приходится ходить в школу, и продукты не на себе тащить, и деньжонками Сергей выручит — частенько наведывает в общежитии. Хорошо, надежно со старшим братом, с малых лет она чувствовала это.
— Значит, с девятым классом все закончено?
— Ага, — коротко ответил Степка. Он сидел с края, у дверцы, стараясь отодвигаться от Верки, но в кабине было тесно.
— Последний год вам остался, а там — тю-тю… В любой институт откроете двери.
— Ой, братка, не пугай раньше времени: в голове сейчас пусто-пусто, как будто ничему не училась.
— Это так кажется, потому что на каникулы вырвались. Ну, теперь ваше лето!
Лето! Сколько мечталось о нем во время учебы! И вот оно, долгожданное, обтекает с обеих сторон машину березовым трепетом. Еще зимой грезились долгие, накаленные солнцем дни, алые, почти не гаснущие зори, ромашковые песомские луга, запахи сена и земляники — жить среди всего этого само по себе было счастьем, а прибавлялось еще предчувствие чего-то необыкновенного, неизведанного доселе, какого-то большого, до тревожности избыточного счастья.
Вот и Степкина деревня близко, жаль, что так скоро доехали, лучше бы пешком идти. Не беда, не за тридевять земель будут они друг от друга, а в соседних деревнях.
Не прошло и часа, как Степка мчался от Савина к Шумилину, усердно накручивая педали. Когда его рубашка белой птицей вымахнула на росстанную верхотинку, Верка выбежала за гумна.
— Фу, жарко! Погоди, немного отдышусь, — сказал Степка, отирая рукавом бисер пота со лба. — На скорость гнал, были бы часы, можно бы засечь время. Садись с этой стороны.
Остановились на промытом после весеннего паводка запеске около Лопатихи: Степке вдруг вздумалось искупаться, очень уж взвинтил он себя на похвальбу перед Веркой.
— Будешь? — спросил ее.
Она потрогала воду босой ногой, отказалась:
— Бр-ры! Холодна.
Степку это не остановило, замахал саженками на середину омута, демонстрируя перед Веркой спокойствие. Ей было приятно сознавать Степкину готовность исполнить любое ее желание, например, кинь она в омут камень — он, не задумываясь, нырнет и достанет его. Она бы не могла ответить, чем он выделился для нее среди других мальчишек. Все произошло просто, как бы само собой, именно этой весной.
Потом Степка отогревался на горячем песке. И опять мало говорили, больше чувствовали, им достаточно было того, что они находились рядом друг с другом. Низко над водой пролетел с хлопотливым писком куличок-песочник, возмущенный тем, что люди облюбовали его владения. Это он испещрил крестиками всю мокрую закрайку запеска. В бору неутомимо долго — для молодых — куковала кукушка, и была в этом бесхитростном «ку-ку» какая-то вещая тайна, томившая душу неизреченным предсказанием.
Верка брала в горсть текучий песок, забавляясь, медленно сыпала его на спину Степке.
— Ты куда после школы поедешь?
— В медицинский буду поступать, обязательно врачом стану, — убежденно сказала Верка. — А ты?
— В Ленинград. Тетка у меня там. — Степка зашевелился и разрушил песчаный курган, выросший на его покрасневшей спине.
Вот и еще двое забредили городом. Им-то проще — и справку из колхоза обязаны дать, и паспорт, потому что имеют право учиться дальше.
С берегов натекал черемуховый дурман. Высокие, табунистые, как белые овцы, брели по теплому небу облачка, не было ни малейшего намека на грозу, но вдруг раскатисто громыхнуло где-то за сосновой гривой, еще шаловливо, по-весеннему.
— Говорят, при первой грозе можно загадывать желания, и они исполнятся, — сказала Верка и, помолчав, спросила: — Загадал? Я тоже.
Не допытываясь о загаданном, они чувствовали, что желания их очень схожи, и, казалось, нет для них ничего неисполнимого.
Еще несколько раз весело, словно вприскочку, прокатывался гром. Примолкла кукушка. Солнце потянулось к земле, песок начал остывать. Движение воды в Лопатихе как бы сгустилось, замедлилось.
Степка больше не купался. Обратно шли пешком, взявшись с двух сторон за руль велосипеда. На душе у Верки было радостно и смятенно при одной мысли, что впереди целое лето такой вольницы…
В эту ночь Верке долго не спалось. Почему-то ей казалось тесно в горнице, томила тишина. Накинув прямо на сорочку фуфайку, осторожно приоткрыла ворота повети и села на бревенчатый накат съезда. Ночь была светлая, заря не гасла, только прилегла рыжей лисицей над лесом; хорошо различались ближние избы, а черные силуэты дальних словно тушью были выведены на бледно-лимонном, беззвездном краю неба. С тяжелым гудом пролетали майские жуки: стукни палкой по березе — градом посыплются. Вместе с запахом черемухи белыми призраками надвигался от реки туман, и вся деревня с ее немногими жителями представлялась как бы очарованной какой-то волшебной силой, лишь ей, Верке, удалось избежать тех чар, и потому она все видит, все слышит.
Из-за двора вышла соловая кобыла Марта, пофыркала на комаров и снова потянулась к молодой траве. Верка обрадовалась ей — еще одна душа не спит, — сбежала по съезду, принялась гладить шею и морду лошади, даже прижалась щекой к ее бархатной губе — такой неизъяснимой нежностью полнилось сердце.
Настудила в траве босые ноги и долго не могла согреть их, вернувшись в постель. Уже когда побрезжило утро, к ней пришел сон, теплый и мягкий, как лошадиные губы.
15
