Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
— Да так вот... собираются... вроде как на посиделки, — нехотя ответила Феня.
— И дядя Тихон заходит?
— В последние дни частенько. Девчата вошли в избу.
— Здравствуйте, люди добрые, — приветствовала собравшихся Нюшка.
Разговор оборвался. Горелов, поймав подозрительный взгляд падчерицы, поднялся с табуретки и осторожно поставил ее в угол.
Поднялся из-за стола и Тимофей Осьмухин.
— Здравствуй, активница, — ухмыльнулся он. — Все в бегах да хлопотах. Ну, как там в конторе дела-делишки?
— Дела идут... — ответила Нюша. — Завтра на очистку семян выходим. Вот только вас, дядя Тимофей, не хватает. Сортировку крутить некому...
Тимофей закряхтел:
— Поясницу чего-то прихватило... мочи нет.
— А мы вам снадобье готовим... Так ли разотрем — зараз полегчает.
— Задубел я в болезнях, мне уж ничто не впрок. — Тимофей с опаской посмотрел на девушку, потом чуть приметно кивнул колхозницам.
Те потянулись к двери. Вслед за ними вышел и Горелов.
— Что же вы расходитесь так рано? — деланно удивилась Нюша. — А мы вас послушать пришли.
— А чего нас слушать... Сидим болтаем, переливаем из пустого в порожнее, — уклончиво сказала Матрена и с досадой обернулась к дочери: — Ужинать-то будешь?
— Не хочу! — буркнула Феня, стаскивая с плеч полушубок и бросая его на сундук.
— Корми ее, мать, корми, — сказал Тимофей. — Совсем забегалась девка. — И он обратился к Нюшке: — А ты чужаком на меня не смотри. Я человек компанейский: и поговорить люблю и послушать. Вот люди и ходят на огонек.
— А все же... о чем у вас разговор был? — допытывалась Нюшка.
— Да так... о всякой всячине. Тихон Кузьмич о восемнадцатом годе вспомнил, как он землю у помещика отбирал.
— Вы бы лучше рассказали, что тут о колхозе болтаете, — в сердцах вырвалось у Фени. — Развели тоже сходки-посиделки...
— Что ж нам теперь и о себе не подумать? — встрепенулась Матрена. Она опустилась на лавку и принялась сокрушенно жаловаться: — Зашла я вчера на скотный двор, Милку проведать. Стоит, бедненькая, у самых ворот, на сквозняке, ляшки навозом обросли, запаршивела вся, глаза тоскливые, словно ее на убой ведут. Увидела меня да как замычит, а мне так и послышалось: «Домой хочу! До-мой!..» Хотела я ее накормить, а все корма уже расхватали. Каждая хозяйка постаралась своей корове лишний клочок сунуть. Пришлось мне из дома плетюху сена тащить...
— Труба, одним словом! — мрачно выдохнул Тимофей. — А я о чем говорил?.. Не вяжись, Матрена, с артелью, повремени. В такое ли болото залезем — по маковку засосет.
— Ну, да теперь дело решенное, — облегченно вздохнула Матрена. — Выпишемся — и все тут. Получим свою корову, лошадь — и сами себе слуги, сами хозяева.
Нюша растерянно смотрела то на Матрену, то на Тимофея. Что же все-таки делается в деревне?
Вот уже более года, как в Кольцовке родился колхоз «Передовик». Кулаков из деревни давно выселили, мужики свели на общий двор лошадей и коров, засыпали в амбар семена, свезли вместе плуги, бороны, сохи. Казалось, что теперь наступил полный лад и мир, можно спокойно работать, пахать землю, сеять хлеб. А на деле совсем не то. В молодом колхозе все бурлит и кипит, как в котле, полно разных слухов, пересудов, кривотолков.
— Так это правда, что вы из артели уходите? — спросила наконец Нюша.
— Господи боже мой! — всплеснула руками Матрена. — Опять ты своим носом повсюду буравишь! Тебе-то какая забота? Ты уж лучше мамашу свою попытай...
— При чем здесь мать? — насторожилась Нюша.
— При том вот. Она хоть и активница, а тоже от ворот поворот... Не приглянулось ей в артели.
Нюша испуганно замахала руками:
— Да что вы, право... это же курам на смех.
Матрена пожала плечами и отошла к печке:
— Догони вон отчима да спроси. У них с матерью, видать, по всем статьям согласие...
Нюша выскочила из избы и помчалась к дому.
Неужели и впрямь сбываются слова соседок о том, что Горелов расклинит ветлугинскую семью, а Аграфену поведет за собой, как телушку на веревочке. И это ее, Нюшкину мать, которая так отважно воевала с кулаками, раньше других записалась в артель, первая свела свою корову на общий скотный двор! Не может этого быть!
Около правления колхоза Нюша натолкнулась на Василия Силыча и Игната Хорькова.
— Чего это летишь, как на пожар? — удивился председатель. — Зайди-ка на минутку в правление. Дело есть.
— И мне сказать надо, — призналась Нюша, тяжело дыша.
Втроем они вошли в правление. Нюша засветила лампу.
Василий Силыч тяжело опустился на стул и окинул взглядом Хорькова:
— Ну-с, чем порадуешь?
Отведя глаза в сторону, Игнат Хорьков запустил руку в бездонный карман пиджака и извлек оттуда несколько смятых листиков бумаги.
— Вот, Василий Силыч, в том же духе, что и вчера, — заговорил он. — Я уж целый день беглецов уговаривал: не шарахайтесь, одумайтесь. А они знай свое: «Отпишите из колхоза... Хотим сами по себе хозяиновать». Ну что тут скажешь!
Василий Силыч достал из ящика стола еще несколько заявлений и принялся разглаживать их тяжелой негнущейся рукой.
— Та-ак! Уже за дюжину перевалило. И смотри только, какой народ вспять пошел. Осьмухин, Ползиков, Горелов, Карпухина... А это вдова-то с двумя детьми! Еще вдова — Курочкина, Прохор Уклейкин... Ах, старый хрыч! Этому-то чего в артели не сидится? Прямо диво какое-то. Написаны заявления разными почерками, а слова одни и те же. Словно кто диктовал, как учитель школьникам, а другие писали... Да и бумага по виду одинаковая, глянцевая, плотная, в линеечку.
Нюшка вгляделась в листы бумаги, на которых были написаны заявления, и ее осенила догадка — листы были из Клавкиной тетради.
— Дядя Вася, дядя Вася! — испуганно зашептала она. — Я, кажется, смекаю...
— Чего еще?
— Да, да, все понимаю. — И, пригнувшись к столу, Нюшка рассказала про сходки в доме Осьмухиных, про Горелова, про вырванные из тетради листы бумаги.
Игнат Хорьков с любопытством посмотрел на дивчину.
— Пожалуй, так оно и есть, — заметил он. — Не иначе Горелов с Осьмухиным диктанты диктуют.
Председатель ожесточенно поскреб затылок:
— Ну и дела на белом свете. Вот и от Ветлугиной заявление. Погоди, погоди! Это уж не от Аграфены ли? Так и есть... «Прошу отписать меня из колхоза и вернуть мою корову. А. Ветлугина».
Василий Силыч строго посмотрел на Нюшку:
— Вы что ж это? Вместе с мамашей такую цидулю сочиняли или как?
— Что вы, дядя Вася! — оторопев, вскрикнула Нюшка и, подавшись к столу, выхватила из рук председателя заявление матери. Текст заявления был написан твердым, размашистым почерком Горелова, а вместо подписи стояла замысловатая закорючка. — Это не мамина рука, — сказала Нюша, покачав головой. — Не могла она такое подписать.
— Могла не могла, а заявление — вот оно! — с досадой заявил Василий Силыч. — Разберись тут попробуй!
— Дядя Вася, а пойдемте к нам... Все и выясним, — предложила Нюша. — Мать, она по-честному скажет...
Василий Силыч подумал и согласился.
Аграфена с Гореловым садились ужинать, когда Нюша с председателем вошли в избу к Ветлугиным.
Василий Силыч завел разговор о конюшне и, как бы между прочим, дал понять Горелову, что членам правления хорошо известно о сходках в осьмухинской избе.
— О чем речь? Какие сходки? Да это поклеп! — заартачился было Горелов, но быстро осекся.
От порога на него пристально смотрела Нюшка.
— Нечисто работаешь, Тихон Кузьмич: следы оставляешь, — усмехнулся Василий Силыч и достал из кармана заявления женщин о выходе из колхоза. — Смотри вот, все цидули на один лад написаны.
— Да и бумажка знакомая. Из Клавкиной тетради вырвана, — заметила Нюша.
Горелов захлопал глазами.
Василий Силыч показал Аграфене ее заявление:
— Твоя подпись?..
Аграфена, подойдя поближе к лампе, прочла заявление и, схватившись за грудь, пораженная, уставилась на Горелова. Нюшка с надеждой смотрела на мать.
— Это как же так?! Без моего ведома в беглецы меня зачислил, в отступницы! — заговорила Аграфена. — Подпись подделал. — И она опустилась на лавку и беззвучно заплакала.
— Я же как лучше хотел... — забормотал Горелов. — Для семьи старался... Разговоры всякие об артели пошли, смущение в народе.
— И что ты за человек, Тихон? — устало произнесла Аграфена и, порвав заявление на мелкие клочья, бросила их на пол. — Вот так и знай. Уходить собрался — один уходи. А мне бежать некуда.
— Так, мама, так, — облегченно шепнула Нюша.
— Что ж, Тихон Кузьмич, — заговорил председатель, — артель— дело добровольное. Можешь в любой час выписаться. А только вам с Осьмухиным как первым агитаторам за выход из колхоза придется на собрании ответ держать. Уж объясните людям, чем вам артель не мила.
