Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
— Нет, зачем же объяснять, — встревожился Горелов. — Раз Аграфена в колхозе остается, я тоже пока задержусь. — И он попросил Василия Силыча вернуть ему заявление о выходе из артели.
Наутро взял обратно свое заявление и Тимофей Осьмухин.
Вечером состоялось колхозное собрание. Василий Силыч положил на стол перед собой пачку заявлений и, нацепив на нос очки, неторопливо заговорил:
— Теперь, значит, такой вопрос: о наших беглецах и отступниках... Всего просятся на выход одиннадцать человек. Двое из них — Горелов и Осьмухин — уже забрали свои заявления обратно. Они, так сказать, образумились и осознали.
— Кто, кто образумился? — переспросил чей-то удивленный голос.
— Могу повторить! — невозмутимо продолжал Василий Силыч. — Осознали свое заблуждение Тихон Кузьмич Горелов и Тимофей Никитич Осьмухин. Люди они, как всем известно, грамотные — вот и образумились. Да они и сами могут подтвердить.
— А кто же остальные беглецы? — спросил дед Анисим.
— Остальные отступники все больше женский персонал, — пояснил председатель, — вдовы да многодетные матери. И мы тут на правлении так подумали: коли артель им не по нраву, могут свободно отписаться. Препятствий чинить не будем. Нарежем им землю, вернем инвентарь, скотину. Нехай богатеют, пускай живут вольными хлебопашцами. На собрании воцарилась тишина.
Нюша заметила, как женщины-отступницы, сидевшие все вместе в углу, растерянно поежились и стали оглядываться по сторонам, отыскивая глазами Горелова и Осьмухина. Тихон Кузьмич, дымя цигаркой, сидел у порога, а Осьмухина нигде не было.
— Это как же так? — недоумевая, заговорила Дарья Карпухина. — Горелов с Осьмухиным первые же заводилы были. «Уходите, бабы, отписывайтесь...» А теперь, выходит, они остаются, а нас из артели вытуривают! Тихон Кузьмич, чего молчишь? Чего к порогу прилепился? Не ты ли нам заявления диктовал? И даже чистой бумажкой оделил — только пишите! Заботник! А теперь в кусты полез...
Одна за другой женщины поднимались с места и изобличали Горелова и Осьмухина.
Пришлось Тихону Кузьмичу подняться и объяснить собранию, что на него, как видно, нашло затмение, но теперь, все обдумав, он понял свою ошибку и просит оставить его в артели.
— Граждане! Бабоньки! — закричала вдруг Дарья Карпухина. — Они же нас предали, уговаривальщики эти самые! Заманули и бросили! Сами остаются, а нас по их милости из артели гонят. А мы вот несогласные!.. Несогласные, и все тут!
— Раз несогласны — так оставайтесь! — предложил Василий Силыч. — Только больше ветру не кланяйтесь да под чужую диктовку не живите.
Покричав еще немного на Горелова, женщины взяли свои заявления обратно, и на этом собрание закончилось.
СТАРШИЙ КОНЮХ
Горелов остался в колхозе, но на конюшне по-прежнему работал спустя рукава.
Он часами просиживал в колхозной чайной, болтал с дружками, заглядывал в лавку сельпо, в правление колхоза и только к полудню добирался до конюшни.
Все лошади были уже разобраны на работу, и Горелов, натаскав в дежурку сена, заваливался спать.
Здесь его обычно и находила Аграфена.
— Ох, Тиша, — вздыхала она. — И что ты за хозяин на конюшне. Насмешка одна. Прогонят тебя в три шеи.
— Я за место не держусь, — отвечал Горелов. — Могу хоть сейчас дела сдать.
— Отстрани ты его, Силыч, — попросила как-то раз Аграфена председателя. — Ну какой он конюх?.. Видимость одна.
— Это так... пустое место, — согласился Василий Силыч. — А где ж ему замену найдешь, когда все люди в расходе... Да и охотников нет за таких одров отвечать, как наши. — Он задумчиво покрутил головой, по привычке пощипал мохнатую шапку и пообещал: — Поищем, конечно, нового конюха, постараемся. Ну и вы тоже на него воздействуйте... А то у Горелова что ни день — разгуляй да запивоны. Куда это годится? Вы, мать с дочерью, — женский актив, можно сказать, а мужика от самогонки отвадить не можете.
— Отвадишь его, бочку бездонную, — махнула рукой Аграфена. — Пусть сначала сельсовет шинкарок прижмет да самогонщиков.
Время шло, Горелов продолжал числиться конюхом, по ухаживать за конями приходилось больше Аграфене.
— Пойдем, Нюша, накормим лошадей, — обычно просила она дочь. — Не околевать же им из-за нашего бедолаги...
— Домашний срам прикрываешь, — выходила из себя Нюшка. — Да я бы на твоем месте...
— Что делать, дочка? Кто знал, что все так обернется, — вздыхала Аграфена, и Нюша, охваченная жалостью к матери, отправлялась с ней на конюшню.
С кормами становилось все хуже и хуже. Скрепя сердце Василий Силыч распорядился пустить в ход последние запасы сена, которые приберегались к весне.
Аграфена несколько раз напоминала Тихону, что надо съездить за сеном, но тот почему-то не спешил.
— Успеется. Продержимся еще немного и на соломе.
Наконец Аграфена не выдержала, снарядила двое розвальней и вместе с Нюшкой, Ленькой и Зойкой Карпухиной отправилась на Малые лужки, где еще с лета был сметан стог сена.
Они проехали километра три лесной дорогой, пересекли вырубку и выбрались на заснеженную луговину, поросшую молодым дубняком.
Поодаль, у раскидистой елки, высился стог сена и около него стояла подвода и сновали какие-то люди.
— Это еще что за новость такая? — нахмурилась Аграфена. — Не ими кошено, не ими стожено, а понаехали...
— Мама, а ведь это зареченские, — вглядевшись в людей, узнала Нюшка.
Подъехав ближе, Аграфена вылезла из саней и подошла к стогу. И верно, здесь хозяйничали зареченские.
Взобравшись на самый верх стога, дюжая, носатая женщина сбрасывала оттуда сено вниз. Тощий, с взъерошенной бородой старик, кряхтя, поддевал его острозубыми деревянными вилами и укладывал на розвальни. На возу утаптывала сено глазастая девка в рыжей шубе. В стороне стояла вторая подвода.
Аграфена узнала дюжую женщину сразу — это была зареченская знахарка и шинкарка Спиридониха.
— Вы что ж, соседушки? — спросила Аграфена. — Среди бела дня и такое непотребство затеяли!
— Что там «непотребство»! — выскочила вперед Нюша. — Прямо сказать — воровство!
— Ну, ты! — прикрикнул на нее старик. — Прищеми язычок-то. Мы сеном законно пользуемся. За него с лихвой уплачено, по красной цене.
— Как — уплачено? Кому? — насторожилась Аграфена.
— Кому следует, тому и уплачено... — замялся старик.
— Нет, вы уж начистоту говорите, — допытывалась Аграфена. — Кто вам наше артельное сено запродал?
— Что ты к нему прицепилась, как репей: кто да кто? — раздраженно заговорила со стога Спиридониха. — Начальство ваше запродало... старший конюх Горелов. «У нас, говорит, сена в избытке, до этого стожка и руки не дойдут». Вот мы у него два воза и выторговали...
— Мама, — задохнувшись, шепнула Нюшка. — Что ж это?.. Позорище-то какой...
Лицо у Аграфены передернулось, губы побелели.
— Ну вот что... соседушки, — глухо выдавила она. — Давайте-ка по-хорошему разойдемся. Конюх вам сена не продавал, а вы его не покупали. И поезжайте, откуда приехали...
— Еще чего! — насмешливо сказала Спиридониха. — Мы не чужое берем — свое, купленное. Если надо, у нас и свидетели найдутся. Ермолай, да шугани ты их вилами!.. — приказала она старику.
— А ну, кому сказано! — выкрикнула Нюшка. — Уезжайте отсюда!
Она вдруг схватила хворостину и, подбежав к лошади, ударила ее по спине. Лошадь резко рванула вперед, и навьюченное на сани, но еще не увязанное веревками сено свалилось на снег. Девка в рыжей шубе вместе с сеном полетела вниз.
Старик бросился догонять подводу.
Спиридониха с воинственным воплем сползла со стога и, схватив вилы, нацелила их в Аграфену и девчат.
— Не подходи! Сбру́шу! — и, потеснив их назад, крикнула старику, чтобы тот вернул подводу обратно.
Аграфена принялась уговаривать Спиридониху не забирать сено. Горелов завтра же вернет ей должок, а сено им в колхозе и самим нужно до зарезу.
— Ага, за муженька хлопочешь, — ухмыльнулась Спиридониха. — Ну уж нет, с твоего Горелова-Погорелова взятки гладки. И мы без своего сена не уедем.
Старик наконец догнал лошадь, взял ее под уздцы, подвел к стогу сена и заново принялся навьючивать розвальни сеном. Спиридониха стала ему помогать. Девка в рыжей шубе полезла на воз.
— Прямо разбой какой-то! Хоть караул кричи, — всплеснула Аграфена руками и, бросившись к лошади, потянула ее за повод. — А все равно не допустим!..
Спиридониха резко обернулась и толкнула Аграфену деревянными вилами в грудь.
В тот же миг раздался пронзительный мальчишечий крик:
— Не смейте мамку!..
И в лицо Спиридонихе ударился снежный комок. Женщина ахнула, выронила вилы и прикрыла лицо варежкой.
— Так, Ленька, гвозди их!.. — вскрикнула Нюшка и, слепив тугой снежный шарик, она ловко запустила его в старика. — Зойка, пали! Чего с ними церемониться?
