Анатолий Чмыхало - Три весны
В маленькую дверцу, что вела на сцену из зрительного зала, просунулась голова заведующего клубом:
— Пора начинать. Все в сборе.
— Подождите. Мы еще не готовы, — бросился к нему Алеша. — А кто привел власовцев?
— Есть тут майор, а что?
— Пригласите его сюда. Нам он очень нужен. Пригласите, пожалуйста.
Майор удивился желанию Алеши поговорить с Чалкиным. О чем толковать с предателями, изменниками Родины? Учились вместе? Тем более. Сам майор в этом случае прошел бы мимо и даже не посмотрел в его сторону. Но если уж так нужно артистам, то майор не возражает.
И вот Петер в сопровождении сержанта, вооруженного наганом, вошел в гримировочную. Острым взглядом пробежал по лицам столпившихся артистов: кому он понадобился?
— Не узнаешь, Петр? — с суровыми нотками в голосе спросил Алеша.
— Леша? Нет, нет… Я не виноват! Меня по ошибке!.. — Губы у Петера затряслись. Он рванулся к Алеше, но тут же сник. Руки повисли, как плети.
— Здесь и Вера. Вот она. Мы живем в Ачинске.
— Вера?.. Я не виноват! Вот честное слово! — глаза у Петера забегали от Алеши к Вере. — А я… Значит… — он поперхнулся, и по его щекам поползли слезы.
— Как же так? Ведь листовка была… Мне показывал ее Илья Туманов. Значит, подлог? — Алеша с досадой взмахнул кулаком.
— Я не изменил Родине… Я не мог бросить на поле боя раненого Васю Панкова! Вместе мы были в плену. Там я сволочь одну задушил, своими руками. За это меня и ненавидят они, отпетые власовцы. Еще по пути сюда убить хотели, — сквозь слезы говорил Петер.
— Но ведь ты должен доказать, что прав! — с болью воскликнула Вера.
— Нужен свидетель. Может, несколько свидетелей. А где я их возьму? Васькиной судьбы не знаю. Жив ли он?.. Вот и выходит, что против меня всё. Главное — та самая листовка… Немцы знали, что делали. Это теперь доказательство моей измены. Помогите мне!.. Найдите Васю Панкова. Пусть он напишет прокурору, как все было… — говорил Петер, разглядывая Алешу, словно хотел навсегда запомнить его таким.
— Хорошо, Петя. Я постараюсь, — пообещал Алеша.
— Сообщите матери, что я жив. Нам писать домой запрещают.
Эти слова явно не понравились сержанту, и он взял Петера за рукав и бесцеремонно толкнул к двери:
— Хватит. Все вы невиновные, суки!
В течение всего спектакля настроение у Алеши было подавленным. Он ходил по сцене, говорил текст, а думал о другом. И когда смотрел в зрительный зал, видел только сникшего Петера и больше никого.
— Мы обязаны что-то сделать. Конечно, если он сказал нам правду. А я верю ему, — прошептала Вера по дороге на станцию, к ночному поезду.
— Нужно найти Панкова.
— А что ты обещал сказать мне вечером? — спросила она.
— А то, что я не могу жить без тебя. Если ты согласна, давай найдем квартиру.
— Да, да, родненький мой.
11Фельетон был опубликован. Когда Алеша утром зашел в типографию, чтобы взять экземпляр газеты, наборщики и печатники встретили его уважительными взглядами. Очевидно, не так уж часто выступала газета с острыми материалами. Худощавый и седой директор типографии, почмокав замусоленную цигарку, что висела в углу рта, процедил сквозь зубы:
— Давно бы их так. Теперь почешется кое-кто. А ты держись, Алеха. Кусать будут.
— Чего с меня возьмешь? — победно усмехнулся Алеша.
— Найдут, что взять. В елькинских валенках многие ходят.
Действительно, в городе наступил переполох. Газету рвали из рук. Ее читали в магазинах, на базаре, на улицах — везде. Зазвенел телефон и у редактора. Едва Василий Фокич после разговора бросал на рычаг трубку, как раздавался новый настойчивый звонок. Вначале он что-то объяснял, потом стал сыпать в трубку равнодушные стереотипные фразы:
— Факты проверены. Можете жаловаться куда угодно. Попробуйте опровергнуть.
Редактора пугали первым секретарем горкома партии. Секретарь, мол, не даст Елькина в обиду. Портрет председателя артели столько лет висит на городской Доске почета! Нет, так дело не пойдет! И почему позволяют какому-то Колобову, которого совершенно никто не знает, писать небылицы о всеми уважаемом человеке? Не слишком ли превратно понимают у нас свободу слова? Ведь этак могут ошельмовать кого угодно.
В редакционном коридоре с утра зашаркали подошвы сапог. Застучали двери. Какие-то личности, незнакомые Алеше, заглядывали в его кабинет и спрашивали редактора. Тем, кто лез на скандал, Алеша задиристо говорил:
— А зачем он вам? Уж не по фельетону ли?
Отвечали руганью или еле сдерживаемым сопением. Алеша смеялся. Затем настойчиво требовали у редактора дать опровержение. Но чем громче шумели, тем спокойнее вел себя Василий Фокич. Алеша даже позавидовал ему. Сам он ни за что не выдержал бы, сорвался и наговорил бы кучу резкостей.
Около полудня к Алеше боком сунулся мужичонка в дождевике. Сощурил глаза. Хмурое, с кулачок лицо вдруг вытянулось, и посетитель прохрипел:
— Дружок? Ты тут работаешь, ай как?
Это был Жучок. Он достал из-за пазухи газету, сложенную вчетверо, и ткнул в нее желтым от курева пальцем:
— Вот. Про меня прописали. Читал?
— Читал, Жучок. Это я писал.
— Ты? — Жучок выпучил мутные, осоловелые глаза. — Не имеешь права! Ты меня с валенками видал? А может, я совсем даже не валенки продавал. И я тебя к прокурору сведу. Как же это так? Значит, что хочу, то и делаю. Нет, идем! — он резким ударом распахнул дверь.
— Будешь, Жучок, бушевать, я выкину тебя отсюда, — сухо и решительно сказал Алеша. Откуда-то изнутри уже шла к рукам нервная дрожь.
Жучок, вероятно, не раз бывал в подобных переплетах. Увидев на щеках и на шее у Алеши багровые пятна, он прикрыл дверь и заговорил потише:
— Ну Елькину так и надо. Его можно и покритиковать. А зачем же нести напраслину на трудящегося гражданина? Выходит, что меня, беззащитного, и обижать надо.
Ужасно болела голова. Перед глазами летели куда-то, часто перебирая крылышками, тучи бабочек. И все бабочки были радужного цвета, и летели они в одном направлении. Только бы не ударить по этой противной спекулянтской морде!
— Ты вот что… — закашлял и тяжело задышал Алеша. — Иди отсюда. Я очень тебя прошу. Иначе я тебя!.. Понял?
Жучок попятился, тощим задом открыл дверь и исчез. Но через минуту его хриплые выкрики донеслись из кабинета редактора:
— Он грозит, шалава! Он убить меня хочет!
«Какая мразь, а тоже жаловаться. И ведь его, чего доброго, будут принимать серьезные люди, а потом станут проверять жалобу. Он знает все законы, жулик», — думал Алеша, спускаясь по лестнице. У него невозможно разболелась голова, и он решил прогуляться по городу.
На тротуарах было больше прохожих, чем обычно. Люди не спешили, кроме школьников, которые с поразительной быстротой сновали взад и вперед, путаясь под ногами у взрослых. На улицах появился чистильщик обуви, чумазый мальчишка лет пятнадцати. Он четко отбивал дробь щетками, подбрасывал и ловил их, как заправский жонглер, приглашал навести глянец.
Алеша направился к реке, но, прошагав немного, повернул назад, к базару. Разговор с Жучком взвинтил нервы. До этого Алеша чувствовал себя чуть ли не героем. Читал и снова перечитывал фельетон о проделках Елькина. Надеялся, что в городе все возмутятся темными делами жуликов и поблагодарят редактора за смелую критику.
Но пока что ничего этого не было. Звонили в редакцию лишь дружки Елькина, а сейчас у Василия Фокича бушевал Жучок. Алеше хотелось остановить первого встречного и спросить его: «А вы фельетон читали? Какой фельетон? Мой. О председателе Елькине. И что вы думаете по этому поводу?».
Прохожий мог, разумеется, и не читать фельетона, но не слышать о нем не мог. Прохожий должен был сказать Алеше хоть одно слово одобрения. Неужели людям безразлично, обворовывается государство или нет. Ведь это обворовывают их самих.
Алеша подходил к базару, когда его обогнали две важные дамы. Они одновременно оглянулись, стрельнули в него глазами, и одна из дам наигранно засмеялась:
— Умник нашелся! — и презрительно поджала тонкие, синие губы.
Алеша остановился. Дуры вы, ну что стоит ваша ачинская круговая порука! Ведь посадят Елькина и дадут ему под завязку. Теперь ни за что не выпутаться ему. Об этом позаботился Алеша, и вы можете теперь фыркать.
У промтоварного магазина бурлила очередь. По какому-то номеру промтоварной карточки давали мыло. Человек в очках и теплом пуловере читал газету. Ту самую, сегодняшний номер. Читал вслух, и рядом стоящие внимательно слушали его. Когда Алеша приблизился к очереди, мужчина уже дочитывал фельетон. Затем свернул и сунул газету в авоську:
— Нужно показать соседям. Очень принципиальное, партийное выступление.
Эти слова воодушевили Алешу. Значит, люди хвалят его. Значит, сделал он доброе дело.
— Есть же честные, которые пишут, — послышалось из толпы.
