Елизар Мальцев - От всего сердца
— Нет! Нет! Ты не думай! — Зорька испуганно замахал руками. — Правда, робя, мы ведь не из-за славы?
— Факт, — рассудительно заметил Савва. — Мы не какие-нибудь…
С минуту длилось неловкое молчание.
— Ну что ж, если это вело вам по душе, охраняйте! — улыбаясь, сказала, наконец, Груня. — Только, чур, не озоровать!
— Насчет этого будьте в спокое. Я как командир отвечаю, — уверенно заявил Зорька, зачем-то расстегнул планшетку, щурясь, поглядел на карту, повертел в руках компас — У нас дисциплина железная!
«Войско» опять выпрямилось, застыло, не спуская доверчивых, преданных глаз со своего вожака.
— Сейчас мы с вами, товарищи бойцы урожайной команды, проведем боевое учение на данной местности! За мн-о-о-й!
Зорька побежал, и вся ватага понеслась за ним. Не успела Груня оглянуться, как ребят и след простыл.
Через полчаса к шалашу подошли запыхавшаяся Фрося и задыхающаяся от смеха Соловейко.
— Напугали нас до смерти! — сказала Фрося.
— Кто?
— Да эта… охрана твоя! — Фрося покачала головой и, присев на березовый чурбачок, стала рассказывать: — Идем тропкой и вдруг слышим: шу-шу… шу-шу… Оглянемся кругом — никого. Пройдем несколько шагов и спять: шу-шу… шу-шу… Что, думаем, за штука такая? Не змея ли за нами крадется? Потом ровно кто на бугорке вынырнул. Дошли до него — ни души… И вдруг: «Стой! Ни с места! Руки вверх!» Я аж обмерла вся и сдуру руки вздернула — прямо зашлось во мне все!.. И кто ж, ты думаешь, стоит перед нами с палкой в руках? Да Ленька Варварин! Глазищи горят, щеки пылают. Хотела я ему тут задать трепку, да твой деверь словно из-под земли вырос. «Вы куда, — говорит, — гражданки, следуете?» — и смотрит на меня так, глазом не моргнет, будто сроду в глаза меня не видел. Это я-то, гражданка! «Ага, понимаю, — ровно осенило его, — вы направляетесь на работу в звено высокого урожая? Пропустить!» — и этому сопляку Леньке махнул рукой. Тот в сторону. И вдруг гляжу, и мой Николай среди них! «Ты, — говорю, — чего здесь околачиваешься? А дедушка с ног сбился, ищет тебя по деревне! Сейчас же домой!» Тогда твой дипломат опять выступает. «Прошу, — говорит, — вас, уважаемая гражданка Русанова, не наносить личного оскорбления бойцу урожайной команды. Он находится при исполнении боевого задания. У нас маневры на случай поимки вредителя урожая. Можете идти, вы свободны!» Не успели мы слова сказать, как они рассыпались, будто их и не было! Вот чертенята!
Груня рассмеялась и, схватив Фросю и Наташу под руку, потащила их к пшенице.
— Да постой ты, постой! Вот вихорь! — кричала Фрося.
Они забрели по грудь в хлеба, принялись снимать натянутые бечевки, шпагат, вытаскивать колья.
Солнце заливало водопадами света степь, рядя ее в золотистые, радужные одежды; величественно выплыли из рассветного тумана изумрудно-яркие горы, словно отдернули перед распадком голубоватый занавес; хлеба зыбились от легкого ветерка, убаюкивая атласным шорохом.
Но Груне долго работать не пришлось: нырнула в хлеба голубая дуга, всплыла над золотистой росшивью лоснящаяся белая спина лошади.
Щурясь, Груня следила за бричкой, плывущей в неглубокой протоке среди пшеничных берегов, и, увидев в бричке Терентия, нахмурилась: «Мирить приехал».
Бричка свернула к шалашу, и Груня без улыбки взглянула в сумрачное лицо свекра.
— Здравствуй, Аграфена! — Терентий задержал руку невестки в теплой своей ладони, поймал ее настороженный взгляд. — Ну, как у тебя?
— Пшеница вся поднялась!..
— Ну вот, и свалилась главная заботушка! — старик кивнул. — А я за тобой…
— Зачем? — она высвободила из его ладони руку, черты ее лица обострились.
— Да ты не тревожься. Ишь, закаменела! — Терентий помял в кулаке пышную бороду и, выпустив ее, сказал со вздохом: — Мальчонка наш что-то прихворнул.
— Павлик? — Груня дернулась к свекру, стараясь заглянуть в глаза. — Что с ним, батя? Чего вы молчите? Что с ним?
Терентий положил ей на плечо темную свою руку и неторопливо поведал:
— Он уже утром занедужил, да Маланья просила тебе не сказывать, чтоб от работы не отзывать. Ты ведь мать-то суматошная, все на свете ради него забудешь! Маланья и решила не волновать тебя зря. Малины сухой ему дала, укрыла потеплее, чтоб пропотел. Да не помогло. Ничего не ест, на глотку жалуется…
— Я сейчас, батя. — Груня уже овладела собой и, сжав руки у горла, подшила к краю участка, где работали Фрося и Соловейко.
— Ты чего бледная такая?
— Да свекор меня напугал: с Павликом что-то стряслось, — сказала Груня и прикусила подрагивающие губы. — Я уж поеду…
— Езжай, Грунь… Забудь о нас. Все сделаем, езжай! — жалостно зашептала Соловейко.
Груня вернулась к бричке, молча забралась в нее. Терентий дернул вожжи, Груню захлестнуло чувство тревоги.
«Скорее бы, скорее узнать, что с ним! — думала она. — Птенчик мой!»
Ей хотелось только одного — увидеть Павлика, прижать к себе, защитить.
Терентий погонял лошадь, изредка поглядывая на осунувшееся Грунино лицо, но скоро не вынес тягостного молчания.
— Родион ускакал за доктором в район, — наклонясь к невестке, сказал он и, думая, что она не расслышала, упрямо повторил: — В район, говорю, за доктором…
Она не ответила. Терентий долго молчал, то принимаясь без видимой надобности хлестать лошадь, то озабоченно хмурясь. Когда стали подъезжать к деревне, старик не вытерпел:
— Родьку сейчас, поди, совесть грызет… Ну, и пусть! Раз свихнулся, надо, чтоб голова на свое место встала. — И, помолчав, тихо добавил: — А ты помни, что я тебе говорил… Я от своего слова не отступлю. Слышь? В обиду тебя не дам!
Но Груня по-прежнему сидела, как глухая, лишь щурилась от набегавшего ветерка.
У ворот ее будто сдуло с телеги ветром. Терентий слышал: жалобно звякнуло кольцо калитки, простонали ступеньки крыльца, глухо выстрелила дверь.
У порога Груню задержала Маланья.
— Где он? Где?
— Тише, не горячись. — Маланья задержала на невестке долгий спокойный взгляд. — Не тревожь его, задремал он… Все тебя звал, а тут сморился…
Груня сбросила ботинки и босиком на цыпочках прошла и горенку.
Павлик лежал на взбитых подушках, розовые щеки его блестели, будто смазанные жиром, ямочка на подбородке углубилась, темный кудерок прилип к влажному лбу.
— Родненький мой, — зашептала Груня, опускаясь на колени перед кроватью, — как же это так?.. Не уберегла я тебя…
Скрипнула половица, и мальчик открыл мутные от жара глаза. Увидев Груню, он улыбнулся словно сквозь полудрему, и нежная вдавлинка на его подбородке обмелела.
— Это ты, мам?
— Я, лежи, мой родной, лежи…
Она поставила ему подмышку термометр, приложила к горячему лбу мокрое полотенце.
Павлик свел темные брови и долго молчал, будто напряженно вспоминал что-то.
— Ты почему вчера не приходила? — тихо спросил он и облизал запекшиеся, сухие губы. — А я тебя ждал, ждал…
Казалось, не было для Груни более тяжелого упрека. Она не могла простить себе того, что, окунувшись в свои тревоги и заботы, на какой-то момент забыла о мальчике. Она гладила точно опаленные огнем руки Павлика, трогала пылающий лоб, прикладывала его руки к своим губам.
— Что у тебя болит, сыночек? Что?
— Глотать больно… Жарко… А в голову все тук-тук. — Он устало закрыл глаза, помолчал. — Да ты, мам, не думай, я скоро поправлюсь… Ты еще меня в поле обещала с собой взять… Верно?
— Верно, родненький… Выздоравливай. Вот дай только я уберу свою пшеницу, и мы поедем…
— Посиди, мам, рядышком, не уходи, — попросил Павлик; глаза его точно затягивало сизой пленкой.
Груня поднялась с колен, поправила у мальчика изголовье, вытерла полотенцем его вспотевшее лицо.
— Лежи смирненько. Я никуда не собираюсь. Тут с тобой все время буду…
Она прилегла к мальчику, прижавшись к его горячему телу, и через несколько минут он успокоился, задремал.
Вечером, когда загудела у ворот легковая машина, Павлик метался во сне, дышал хрипло, со свистом.
Груня торопливо выскользнула из горенки и у порога столкнулась с Родионом. Он смотрел на нее широко раскрытыми, встревоженными глазами.
— Мне Ракитин машину дал, я нового доктора привез, — непонятно к чему, сказал он и, подойдя ближе, добавил умоляюще: — Ну что, не лучше ему?
Родион быстро подошел к Павлику, прислушался к его дыханию, зачем-то приставил к кровати стул, перевесил электрическую лампочку, Груня нетерпеливо искала глазами доктора и вдруг изумленно вскрикнула, узнав его:
— Петя! Это вы! Петенька! — и она сразу же потянула его к Павлику. — Сюда вот, сюда…
Родион покраснел, только сейчас признав в докторе того шумливого гривастого студента, которого когда-то считал своим соперником.
Вот доктор бережно отстранил Груню от кровати и наклонился над мальчиком. Потом раскрыл свой коричневый, блеснувший приборами чемоданчик. Розовые его руки уверенно двигались, лицо было строго сосредоточенно, казалось, даже осматривая, он к чему-то напряженно прислушивается.
